Образ европы-запада в грузинской интеллектуальной традиции (1970–1980-е гг.)

Советский Союз середины 1960-х годов представлял собой многонациональное государство с авторитарным политическим режимом, управлявшим республиками, созданными по национальному принципу и интегрированными в советскую модель федерализма. По сравнению с 1930 – первой половиной 1950-х гг. политическая ситуация в СССР изменилась, и хотя репрессии как метод политического принуждения и управления и как форма сознательного конструирования политического ландшафта остались в прошлом, в Советском Союзе никто не отменял политическую лояльность.

Политическая лояльность в СССР была тесно связана с советской идентичностью. Вероятно, важнейшим проявлением политической лояльности для гуманитарной интеллигенции в союзных республиках было членство в коммунистической партии и создание своих текстов в соответствии с принятыми канонами. Известно, что в СССР публикация статьи и тем более монографии без обязательных пассажей, связанных с решениями очередного съезда партии или достижениями Советского государства, была редким и исключительным явлением. В наибольшей мере советизированной в СССР была русская интеллигенция. Национальные интеллигенции также подверглись принудительной советизации, степень которой варьировала в разных национальных республиках.

Видимо, второй по уровню советизации и преданности советскому режиму в европейской части СССР была белорусская интеллигенция, наиболее денационализированная. Меньшую лояльность проявляла украинская интеллигенция, связанная с национальным и диссидентским движением. Самой национально и/или националистически ориентированной и строптивой, доставлявшей большие проблемы советским органам, связанным с цензурой и идеологией, была интеллигенция «периферийных» республик – трех балтийских и трех закавказских.
Если в Прибалтике была жива память о двадцатилетнем периоде независимого политического развития между двумя мировыми войнами, то для закавказских интеллектуалов наиболее стимулирующим к оппозиционности и протесту фактором была национальная идентичность1, которая значительно отличалась от русской советской идентичности. В наибольшей степени это проявлялось в рам ках грузинской и армянской национальных интеллигенций. От русского массива они были ограждены, с одной стороны, массивом северокавказских национально- территориальных субъектов РСФСР. С другой стороны, только армяне и гру зины (подобно латышам, литовцам и эстонцам) сохранили привилегию не ис пользовать кириллицу. Грузинских интеллектуалов, например, с латышскими или эстонскими, сближало не только это, но и своеобразный окцидентализм, с кото рым советский канон пытался бороться, но без особых успехов. Прозападные настроения просматривались в исторических и литературных исследованиях, что было особой формой проявления национализма и оппозиционности. Несмотря на то, что в СССР Грузия не имела, в отличие от Прибалтики, репутации «совет ского Запада», местная гуманитарная интеллигенция оказалась не чуждой европейских идей и проевропейских симпатий. Именно анализу грузинского интел лектуального    окцидентализма    I960—1980-х гг.    в гуманитарных (литературоведческих) исследованиях посвящена настоящая статья.

Прежде чем непосредственно обратиться к заявленной выше проблеме, следует сделать несколько вводных замечаний. Грузинский окцидентализм был чрезвычаино сложным, многоуровневым интеллектуальным феноменом. В грузинском интеллектуальном дискурсе означенного периода окцидентализм осознавался как европеизм, понимавшийся, с одной стороны, как проявление европейского характера грузинской культуры, с другой - как интерес к Европе/Западу со сторону грузинских интеллектуалов. В интеллектуальном дискурсе Грузинской ССР особое внимание также акцентировалось на том, что Грузия исторически привлекала внимание европейцев, поэтому особое внимание уделялось изучению корпуса источников, в которых отражены проблемы грузинской истории и культуры.

Истоки грузинского окцидентализма разнообразны. Это, с одной стороны, традиционно присущий грузинской культуре, начиная с эпохи средних веков, интерес к Западу, Европе, который в течение длительного времени ассоциировался почти  исключительно  с  религиозными контактами между почти исключительно с религиозными контактами между грузинским православием и европейским католицизмом. Наивысший пик грузинского интереса к Европе пришелся на конец XIX – первую четверть XX столетия. Кроме этого, грузинские интеллектуалы того времени имели возможность контактировать с Западом и Европой при посредничестве русской культуры, хотя этот фактор, вероятно, не следует преувеличивать, принимая во внимание то, что для грузинской культурной традиции значительный интерес к Западу был характерен и до присоединения к Российской империи.

Среди наиболее оригинальных и крупных литературоведов-окциденталистов в Грузинской ССР 1960–1980-х гг. была исследовательница русского происхождения Н. К. Орловская, известная как автор двух крупных работ, которые не совсем вписывались в официальный идеологический дискурс советского литературоведения. Н. Орловская полагала, что грузинский европеизм имеет не только давние исторические истоки, но и развитые культурные традиции. Начало контактов Грузии с тем, что позднее станет западным христианским миром, Н. Орловская датировала периодом контактов Колхиды и Иберии с Грецией и Римом. По ее мнению, позднее на смену грекам, которые были посредниками в отношениях Грузии с Западом, грузинские земли установили контакты непосредственно с европейскими государствами, например, с итальянскими городами. Захват Константинополя турками значительно сузил круг европейских связей, но не разрушил их окончательно4. Важным каналом общения Грузии с Западной Европой стала деятельность в грузинских земелях представителей католических религиозных орденов5. Именно католические монахи изучали грузинский язык и литературу, популяризировали в Европе (в частности, в Италии) грузинский язык и культуру, выполняли посредническую роль между грузинскими и европейскими политическими и культурными элитами. Как указывала в 1965 г. Н. Орловская, грузинская проблематика в литературе Запада возникла непосредственно в результате развития «связей западноевропейских стран с Грузией»6, без постороннего влияния, что, вероятно, воспринималось грузинскими интеллектуалами того времени как результат принадлежности Грузии к Европе. Н. Орловская подчеркивала, что на протяжении XVII–XVIII столетий «немало европейцев побывало в Грузию или сталкивалось с грузинами за пределами их родины», а сама Грузия имела устойчивые интересы на Западе. В частности, по мнению советских грузинских исследователей, значительную роль в установлении, укреплении и развитии отношений Грузии с Западом сыграл во второй половине 1620-х г. посол царя Кахетии Теимураза I Николоз Ирубакидзе-Чолокашвили, известный как Никифор Ибрахи, который «оставил свои след в истории культурных связей Италии с Грузией».

Грузинские интеллектуалы 1960-х г. полагали, что интерес грузинских деяте-леи культуры прошлого к Европе породил ответный интерес к Грузии на Западе. Это выразилось в ранней истории европейского ориентализма и интереса к Востоку8 в силу того, что далекая Грузия, томившаяся под гнетом мусульман, не была понята и «воображена» европейцами того времени именно как европейская страна. В связи с этим Н. Орловская, вероятно, вынужденно (в силу доминирования официального канона в советском литературоведении) констатировала, что «к рассмотрению вопроса о Грузии в западноевропейских литературах следует подходить исходя из особенностей развития литературных связей Европы с Востоком»9. В то же время Н. Орловская подчеркивала, что «Грузия, страна древней культуры, сохранившая свое лицо в борьбе против экспансии могущественных окружавших ее мусульманских государств, была своеобразно воспринята и представлена в литературе европейских народов»10. В западном культурном дискурсе XVII–XVIII вв. Грузия воспринималась как борющаяся христианская страна. Н. Орловская в связи с этим подчеркивала, что «трагические события в Грузии, разоренной нашествием шаха Аббаса, героическая гибель царицы Кaте-ван произвели сильное впечатление на [европейских. – М. В.] современников»11. Европейские авторы того времени четко не могли сформулировать цели этой борьбы, вероятно, полагая, что основной задачей Грузии было сохранение в качестве христианской, т. е. европейской (западной) страны.

Понимание и осознание Грузии на Западе как борющегося государства, по мнению Н. Орловской, повлияло и на формирование в европейской литературе такого явления, как романтизм12 в силу того, что грузинская история, дававшая немало примеров борьбы за идеалы христианства и в значительной степени мифологизированная на Западе, стала источником сюжетов для европейских авторов. С романтическим каноном восприятия Грузии, как полагала Н. Орловская, был связан и некий гендерный контент (но при крайне незначительном упоминании самой известной грузинской женщины – царицы Тамары) в европейских описаниях Грузии, авторы которых уделяли значительное внимание грузинским женщинам – их красоте, христианской религиозности, борьбе за веру.

В конце XVIII – начале XIX в. интерес на Западе к Грузии, по мнению грузинских интеллектуалов середины 1960-х гг., подвергся значительным трансформациям. Если в более ранний период интерес к Грузии западных европейцев был связан с религией или развитием романтических трендов в западной культуре, то к началу XIX столетия ситуация изменилась.

Заинтересованность европейцев стала более научной14, хотя европейские авторы того времени страдали от нехватки источников (сами названия литературных произведении на грузинском языке «Ростомиани», «Висрамиани», «Дареджаниани» и «Тамариани» были им известны). Интерес к Грузии на Западе, таким образом, имел в то время главным образом религиозный бэк-граунд и основывался на идее европейской общности как христианской семьи, противостоящей внешним религиозным (в первую очередь исламским) вызовам.

К середине 1980-х гг. окциденталистские тенденции в интеллектуальном пространстве Грузии не только не стали слабее, но и в некоторой степени усилились, о чем, в частности, свидетельствует упомянутая выше монография Н. Орловской «Вопросы литературных связей Грузии с Западом». Книга представляет собой попытку систематизации сведений о Грузии в интеллектуальном дискурсе Запада. В то же время заметен и политизированный сентимент этого текста, изданного на русском языке, который, вероятно, состоял в попытке подчеркнуть для русского читателя западный характер грузинской культурной и интеллектуальной традиции прошлого. Н. Орловская поставила своей целью проанализировать грузинские темы и мотивы в литературе Запада. В схеме, предложенной автором, Грузия и грузинская культурная традиция выступали не только в качестве пассивного реципиента западных идей – Грузия была западной и европейской страной, чем объясняется интерес к ней со стороны европейских писателей. Н. Орловская полагала, что роль грузинских мотивов в литературном дискурсе Запада была в значительной степени сходна с ролью тем, связанных с Грецией и Римом. Именно поэтому европейские авторы помещали своих героев не только в античные греческие, но и в древнеиберийские декорации, что, например, относится к роману английского драматурга XVI в. Филиппа Сидни «Аркадия».

В то же время Н. Орловская исходила из того, что до XIX в. отношения между Грузией и Западом не отличались постоянством, а сама окциденталист-ская традиция в Грузии в силу этого обстоятельства не могла возникнуть. По мнению Н. Орловской, ее появление следует датировать XIX столетием – периодом, когда «в Грузию из европейских стран… стало приезжать большее количество иностранцев, а грузины чаще стали выезжать в европейские страны». Кроме этого, в Грузии, подобно другим регионам Российской империи, активно развивалось национальное движение, и поэтому местные интеллектуалы уделяли значительное внимание популяризации в Грузии западной культуры, что, например, выражалось в переводах на грузинский язык произведений европейских авторов, в том числе и итальянских17. В условиях развития грузинского национального движения в XIX столетии и его более поздней активизации в интеллектуальном дискурсе Грузии возник значительный интерес к Западу, в основном среди носителей «высокой культуры». Это стало основой для формирования феномена грузинского окцидентализма, хотя некоторые элементы сознательного и направленного изучения Запада грузинскими интеллектуалами имели место и в XVIII в., что, например, относится к деятельности Сулхан-Саба Ор-белиани, составившего один из первых словарей грузинского языка, уделив при этом значительное внимание европейским и итальянским заимствованиям18.
В развитии грузинского окцидентализма заметна определенная динамика, связанная со сменой проевропейских приоритетов грузинских интеллектуалов. Если на наиболее раннем этапе интереса к Западу в центре внимания грузинских авторов была Италия, то позднее ее место занимали, соответственно, Франция, Германия и Англия. Это вовсе не означает, что грузинские авторы не проявляли интереса к Европе в целом. Проявлением интереса, например, к анг-лииской культуре стали переводы на грузинский язык произведений В. Шекспира19, Ч. Диккенса20 и Д. Дефо.

В позднем советском интеллектуальном дискурсе грузинский окцидентализм представлен исследованием Давида Лашкарадзе. Он полагал, что для истории грузинской литературы был характерен значительный окцидентальный тренд, культурно и исторически Грузия была, по его мнению, ближе к Западу, а «европейская культурно-политическая ориентация с давних пор имела сторонников». В связи с этим утверждалось, что «…хотя в результате исторических бедствий Грузия была долгое время оторвана от европейской цивилизации и культуры, в особенности после падения Константинополя, слабые струйки этой культуры проникали… непосредственно из Европы…». Для позднего окциден-тализма в Грузинской ССР был характерен значительный антивосточный контент, направленный, например, против Персии. Давид Лашкарадзе полагал, что, несмотря на то, что в рамках персидской литературы создан «ряд высокохудожественных произведении», культура исламской Персии по уровню своего развития отставала от культуры христианской (поэтому – западной) Грузии. Кроме того, персидской поэзии приписывались такие характеристики, как отсутствие содержания, формализм и догматизм, а само персидское влияние и «эпигонское подражание персидской куртуазной поэзии»25 было признано одной из главнейших угроз грузинской идентичности.

Поэтому преодоление восточного влияния и «внедрение европейского литературного вкуса»26 стало одной из основных задач грузинских интеллектуалов XVIII – начала XIX века27. В рамках данной тенденции большинство грузинских исторических деятелей объявлялось европейски образованными людьми знакомыми с достижениями культуры Запада. Одновременно они были и последовательными критиками Востока, в частности Персии, ассоциировавшейся, по их мнению, с деспотизмом и, как результат, почти полным подавлением свободы, в том числе и грузин, которые преподносились как европейцы Закавказья, ставшие жертвами коварной азиатской агрессии. Грузинские интеллектуалы второй половины 1980-х гг. были склонны приписывать грузинской культуре прошлого значительную степень самостоятельности по отношению к России, не абсолютизируя прогрессивного российского влияния. В грузинской интеллектуальной традиции того времени декларировалось, что присоединение к России лишь разбудило временно дремавшие европейские и прозападные тенденции в развитии грузинской культуры и литературы28. Давид Лашкарадзе указывал на то, что по своей культуре и традициям грузины, в отличие от соседей-мусульман, являются европейцами. В такой ситуации предполагалось, что грузинская народная традиционная культура была «главным источником европеизма в грузинской литературе». Именно поэтому Д. Лашкарадзе полагал, что вхождение Грузии в состав России и знакомство грузинских интеллектуалов с российской культурой лишь облегчили знакомство с культурой Запада, не играя, в отличие от собственно грузинских культурных трендов, решающей исторической роли в силу того, что к тому времени грузины уже стали на «европейский путь развития».

Таким образом, на протяжении 1970–1980-х г. в рамках грузинского националистического дискурса усилиями грузинских интеллектуалов активно культивировался комплекс нарративов об окцидентализме грузин, который проявлялся в христиансте и связях с Византией. Грузинское интеллектуальное сообщество в СССР развивалось в условиях сосуществования различных идентичностных трендов и проектов, авторами которых были грузинские интеллектуалы, нередко склонные позиционировать себя как европейцев, а Грузию – как европейскую страну в историческом и культурном плане. Подобные интеллектуальные тренды, известные как окцидентализм32, получили особое развитие во второй половине 1980-х гг. – в период перестройки и значительной активизации грузинского национального движения, которое предлагало альтернативные проекты и модели развития грузинской идентичности. Центральной темой этих альтернативных проектов была идея восстановления национальной независимости и государственного суверенитета Грузии. На этом фоне особую роль начинают играть грузинские ученые-гуманитарии, которые занимались проблемами грузинской политической и культурной истории. Исследования, посвященные истории грузинской культуры, литературы и политической истории, оказались особо востребованы в силу того, что демонстрировали политический, государственный и исторический опыт Грузии. Нередко данные исследования были выдержаны в традициях ок-цидентализма, будучи сознательной попыткой реанимации европейских трендов, в грузинской национальной идентичности, значительно ослабленных несколькими десятилетиями существования советской власти.