Американское россиеведение: формирование социокультурного образа россии во второй половине 1980 – начале 2000-х гг.

В американском россиеведении за весь послевоенный период сложился особый образ России, который в период перестройки и после нее подвергся существенным изменениям. Постепенно размывалось влияние тоталитарной теории, негативные характеристики, базирующиеся на неприятии советской системы в целом, уходили на задний план. Шел активный поиск новых методик, объектов исследования, теоретической базы. В этих условиях стали выдвигаться исследования в области культуры и общества, в русистике конца 1980 – начала 2000-х гг. сложился особый, социокультурный образ России. Основы данного образа строились уже не на идее противостояния «Восток–Запад», а, скорее, на теории конвергенции. Но сознание американских исследователей медленно отказывалось от принципа, выраженного словами Р. Киплинга: «Запад есть Запад, Восток есть Восток и вместе им не сойтись». Наиболее легко это было сделать в области социокультурных исследований.

Необходимо отметить, что работы американских авторов чрезвычайно разно-плановы, имеют неодинаковую научную ценность и опираются на различный ис-точниковый материал. Само американское россиеведение в указанный период теряет свои четкие профессиональные и региональные границы. В число исследователей вливаются журналисты, экономисты, лингвисты и культурологи, в США выходят работы авторов, живущих в Великобритании, Канаде и др. Практически все работы указанного периода представляют собой сочетание эмпирического и концептуального подходов; это, выражаясь словами М. Дэвид-Фокса, работы, либо уже оказавшие ощутимое влияние на развитие англоязычной историографии, либо, если они были опубликованы недавно, потенциально способные оказать такое влияние.

Общий образ российской (советской) культуры включает в себя представления о литературе, искусстве, а также о той особой культуре, которая появилась в середине 1980-х гг. в связи с перестройкой и получила в американской науке название культуры «новой оттепели».

Начиная со второй половины 1980-х гг. теория модернизации становится в россиеведении более популярной, нежели тоталитарная. Американские исследователи искали приметы изменяемости общества, подтверждения существования модернизации, конвергенции с Западом, что отражается в литературоведческом россиеведении. На смену огромной массе литературы социалистического реализма, написанной по всем канонам жанра, в 1980-е гг. пришли новые произведения, отражающие требования читателей: в них присутствуют чувство безответной любви, семейные неурядицы, болезни, депрессии, алкоголизм, т. е. то, чего не было в литературе сталинского периода (произведения С. Залыгина, И. Грековой, Ч. Аитматова, И. Штемлера и др.). А. Гершкович полагает, что «советские писатели этого периода были чисты от социального реформизма предшествующего периода и могли погрузиться в человеческие эмоции». Западные исследователи обращают внимание на то, что старые темы часто использовались в комбинации с новыми (рабочая этика с темой научного прогресса и приключений). С точки зрения исследователей, в русскую литературу начинают проникать принципы развлекательности, акцент переносится с идеологически верных тем на сюжеты, интересные читательской публике. Таковы, по мнению Фридберга, романы В. Санина об Арктике, Ю. Сбитнева о геологической экспедиции, произведения Ю. Казакова и Ч. Айтматова о моряках, летчиках и рыбаках. Русисты внимательно прислушиваются к малейшим переменам в настроениях советского общества, отражаемых в литературе. В работе «Советский парадокс», вышедшей в 1986 г., С. Бялер о том же периоде 1970-х говорит как о времени, когда продолжал господствовать старый штамп официального оптимизма, социалистический реализм с его позитивным героем. В то же время он отмечает, что уже стали появляться элементы пессимизма, которые старались прикрыть счастливым концом. Стоит обратить внимание, что это противоречит канонам западной литературы, где «хэппи-энд» – обязательное условие продаваемой литературы. С данной позиции российская (советская) литература не становилась еще аналогичной западной, она всего лишь отходила от канонов социалистического реализма.

В период перестройки А. Олкотт указывал, что главным для писателей становится вопрос – «Что делать?». По его мнению, часть писателей считала, что основная задача литературы – помочь партии осознать и изменить действительность. Это хорошо демонстрирует позицию общества, которое в начале перестройки не замахивалось на пересмотр основ политической и государственной системы.

Р. Стайтс, профессор Джорджтаунского университета, указывает на отличия от привычного штампа музыкальной культуры соц. реализма, которые просматриваются с 1980-х гг. в области музыкальной жизни. Появляется качественное западное музыкальное оборудование, диско-клубы, рок-оперы и музыка андеграунда. Р. Стайтс в целом дает подробный анализ положения дел на современной музыкальной сцене России и делает неожиданный вывод: меняющиеся цели в обществе неизбежно вызывают изменения в культуре. Но более ценное было заложено предыдущим поколением. Это вывод интеллигента, находящегося в глубокой оппозиции к массовой культуре, принятой на Западе в настоящее время.

Во второй половине 1980-х гг. в американской русистике активно развивается концепция «новой оттепели». Появляется масса книг, рассчитанных на широкую читательскую аудиторию, где освещается суть и основные события перестройки. Отголоски исследования «второй оттепели» сохраняются в 1990-е гг., но уже в виде статей или кратких упоминаний в разделах специализированных сборников. Для многих западных ученых основные изменения в сфере российской культуры были связаны непосредственно с личностью и деятельностью М. С. Горбачева и его окружения, поэтому культуре перестройки придается особое значение. На концепции «второй оттепели» отразилось влияние ревизионистского направления и теории модернизации, так как в основном данная концепция рассматривала изменения в обществе и культурной жизни Советского Союза под весьма специфическим углом зрения – как влияние прогрессивного Запада.

Перестройка в области культуры и общества рассматривалась русистами, прежде всего, с точки зрения анализа феномена гласности. Они понимали гласность как культурное явление, обладающее сильным влиянием на образ России. Исследователями выделялись различные стороны культурной и общественной модели, изменяющиеся в период гласности. В. Лакер доказывает, что в авангарде гласности были литература, кино и театр; музыка и живопись оставались позади, они сильно пострадали при Сталине, и отношение к ним особенно не изменилось в последующие годы.

Американские русисты пытались осмыслить гласность как общественно-политическое и культурное явление, оценить ее перспективы. Понимание гласности на Западе было различным. С. Уайт в книге «Gorbachev in Power», вышедшей в 1990 г., говорил, что гласность позволила советским людям больше узнать о событиях в своей стране. Он рассматривает гласность не только как появление новой информации, но и как критицизм, утверждает, что некоторые табу остались, хотя их стало значительно меньше6. Гласность получила большой резонанс в американском россиеведении, так как это была не только новая, перспективная тема исследования, но и возможность глубокого анализа внутренней жизни нашей страны. Американские исследователи проводили аналогии гласности с определяющими маркерами советской системы, уделяли большое внимание личностям, ставшим общественно значимыми в период перестройки. В рамках такого подхода к изучению гласности наиболее ярко проявлялось влияние теорий конвергенции, ревизионизма; американские ученые искали факты, подтверждающие сближение двух систем и невозможность отката государства, общества и культуры назад, к тоталитарным ценностям.

Некоторые западные исследователи рассматривают гласность достаточно узко: Д. Пауэлл, например, в статье «Soviet Glasnost» определяет гласность как свободу дискуссии в прессе и возможность выпускать без цензуры книги, фильмы, картины и т. д. М. Корт понимает ее как один из инструментов реформы лидерства. В работе Е. Робертс «Glasnost: The Gorbachev’s revolution» указывается, что «гласность означает открытость; другими словами, возможность говорить о различных сторонах проблем в советском обществе», а также обращалось внимание на заслуги гласности в области десталинизации9. Дж. Уолл подчеркивает, что гласность дала возможность свободы творчества многим художникам и артистам СССР.

Отношение к перестройке и гласности варьировалось от бурного одобрения и восторга, выражаемых в работах в основном публицистического характера, до осторожной оценки и сомнении в успехе этой политики. Особо осторожной была оценка в отношении перспектив гласности. Сказывался опыт десятилетий существования в условиях холодной воины и «железного занавеса». Э. Мицкевич понимает гласность как открытость в различных сферах жизни общества. Она отмечает, что гласность имела ограничения: остается много элементов старой системы, которые мешают развитию демократии. На местах остались многие представители старой бюрократии. Гостелерадио по-прежнему остается всесильной единой структурой, монополизирующей эфир11. Западные исследователи отмечают, что гласность вызвала споры среди творческой интеллигенции: многие советские деятели рассматривали ее как простой перенос западного образа жизни и культуры. В отличие от многих западных исследователей, концентрирующих свое внимание на положительных моментах перестройки в своих работах, Р. Стайтс, подводя итоги, замечает, что она напоминает ему период эксперимента 1920-х гг., когда высокая культура во многом была уничтожена. Он отмечает потерю в настоящий момент многих элементов высокой и национальной культуры и заимствование западной.

В коллективной работе «The Soviet Union, 1988–1989: Perestroika in Crisis?», выпущенной в США федеральным Институтом по советским и международным исследованиям в 1990 г., перечисляются следующие заслуги гласности: а) демифологизация реальности. Конец периода прославления и появление социальной критики. В качестве примера приводятся работы Ч. Аитматова «Плаха», В. Губарева «Саркофаг» и др.; б) формирование международного рынка искусств (сотрудничество с международными фирмами, проведение совместных аукционов); в) реорганизация театров, создание новых, независимых киностудии, образование «театра эксперимента», выпуск на экраны лучших фильмов, снятых в прошлые годы («Ностальгия» А. Тарковского, «Комиссар» А. Аскольдова, «Агония» Э. Климова) и появление новых интересных фильмов («Холодное лето 53-го» А. Прошкина, «Забытая мелодия для флейты» Э. Рязанова и др.).

Р. Стайтс к основным благотворным переменам периода гласности относит также децентрализацию культурной жизни, распространение электронных средств связи, развитие любительской культуры. Он делает вывод, что в итоге всех перемен в области культуры, принесенных гласностью и перестройкой, общество разделилось. В. Лакер уделяет большое значение гласности: «с ростом гласности на Западе все больше верили, что реформы Горбачева приведут к ренессансу левой, либерально-демократической мысли в СССР»14. Ему казалось, что новая советская идеология продолжила традиции Просвещения, русского радикального движения ХХ в. и Февральской революции. «Горбачев и его сторонники оглядывались с ностальгией на первые послереволюционные годы как на время энтузиазма, творческой свободы, культурного эксперимента, когда русские книги, фильмы, идеи привлекли внимание и поддержку людей всего мира».

Западные исследователи уделяли место в своих работах также изучению сопротивления гласности. Труднее всего, по мнению исследователей, ее переносила партийная и государственная бюрократия, так называемая «старая гвардия». Некоторые русисты без оптимизма говорят об успехе реформ Горбачева, но подчеркивают их большое значение. Так, например, Р. Пайпс считал важным то, что реформы позволили открыто говорить об историческом прошлом России, люди получили возможность увидеть в истинном свете многие события прежних лет. Т. Нэйлор полагает, что заслуга Горбачева состоит в том, что он начал не с экономических реформ, а с перестройки в области культуры, с пересмотра духовных, морально-этических ценностей.

Характерно, что, оценивая события гласности, американские исследователи проводят сравнение политических и государственных деятелей, известных своими крупными нововведениями в политике, общественной и культурной жизни. Т. Нэйлор сравнивает Горбачева с Дж. Ф. Кеннеди и считает, что их «заметное сходство …не ускользнет от внимания советских людей». Дж. Данлоп сравнивает Горбачева с Петром I. По его мнению, сторонники «верили, что использование западной технологий и в конечном итоге западного менталитета является необходимым для будущего процветания и, возможно, даже для выживания Советского Союза». Исследования Дж. Данлопа, связанные с перестройкой, являются не лучшим образцом его работ: он более известен своими исследованиями в области национализма.

Для работ американских русистов, оценивающих перестройку в СССР, характерно выделение главной отличительной, по их мнению, ее черты. З. Бжезинский отмечает, что кампания гласности, постепенно набирая ход, придала мощный импульс проведению реформ в крупных советских городах. Дж. Хаф, американский политолог, выделяет вестернизацию советской культуры и считает это положительным фактом и успехом реформ. Т. Шерлок, придавая большое значение духовному пробуждению России, проводит аналогию с прошлым и пишет, что Горбачева поддерживали в основном интеллектуалы, которые считали себя моральной совестью общества, как и их соотечественники в XIX веке20. Такого же мнения придерживаются С. Бялер, Ш. Фицпатрик, Р. Питтман и А. Гершкович.

Наиболее полно оценил деятельность Горбачева и дал прогноз развития реформ в культурной области А. Олкотт в труде «Glasnost and Soviet Culture», вышедшем в 1987 г. Он рассматривал горбачевскую эру как одно из достижений в области культуры, называл ее «культурным ренессансом», но с сожалением констатировал, что большинство простых граждан озабочено простыми делами и равнодушно относятся к реформам Горбачева. Наиболее опасным, по мнению А. Олкотта, является то, что перестройка не увлекла молодежь и не решила проблемы национальной жизни, морали и культуры. Несмотря на это, он уверен, что «в итоге Советский Союз придет к тому культурному многообразию, которое уже давно создано на Западе».
Период перестройки был оценен западными исследователями достаточно полно и всесторонне. Но западные русисты (в большинстве случаев) не дают анализа достоинств и недостатков культурной продукции перестройки. Западное россиеведение считает гласность саму по себе положительной характеристикой советской культуры. Нет анализа причин появления гласности, ее этапов и перспектив. Особенно заметно увлечение личностью Горбачева, его деятельностью. Перенос впечатлений от политика и его реформ на культуру характерен для работ публицистического характера, которые захлестнули западный рынок в конце 1980-х годов.

В отличие от гласности подход к изучению перестройки был более традиционным; на нем не столь сильно сказалось увлечение личностью политического лидера. Изучались отдельные стороны российской (советской) культурной модели, в первую очередь литература.

Что говорят в целом о литературе конца 1980-х гг. западные исследователи? Н. Петерсон пишет, что «появление разоблачающей литературы в период перестройки и гласности» – это «проявление свободы от тотального контроля», результат ряда причин23. Он считает, что новая литература далека от социалистического реализма и отражает политические события, которые ранее не освещались в советской литературе. Т. Шерлок придает большое значение зарождению новой тематики в советской литературе, особенно антисталинских работ как показателя перемен24. Появление литературного критицизма положительно оценивается всеми западными специалистами-литературоведами. Дж. Хоскинг считает советских литераторов весьма смелыми и отмечает значительность их заслуг в развитии перестройки. Он полагает, что они пошли дальше установленных идеологических норм, чем другие представители советской интеллигенции. А. Олкотт уверен, что годы перестройки стали периодом «беспрецедентной свободы», так как писатели теперь могли обсуждать фактически все проблемы – от религии до секса, от наркотиков до экологии, что нарушало почти каждый канон советской литературы. В 1980-е гг. массовая читающая публика, по мнению Олкотта, не повысила свой культурный уровень, хотя у нее и появилась возможность знакомства с наиболее талантливыми произведениями отечественной литературы разных лет. В.Лакер, оценивая происходящие в литературной сфере перемены, использует определения «чудесные годы советской литературы», «золотой век», «вторая оттепель», «богатейший урожаи». Он говорит, что эти перемены означают, выражаясь словами немецкого гуманиста эпохи Ренессанса, «радость быть живым». Как и в прежние времена, перемены сопровождались публикациями в «толстых» журналах, чья роль в литературной перестройке, по мнению русистов, очень велика.

Западные комментаторы перестройки сделали свои выводы. В. Лакер полагает, что в современной советской литературе образовались два лагеря – либералы и антилибералы. Но не осуждает последних: «Те, кто жалуется на “негативизм” новой литературы, не совсем ошибаются. Просто они смотрят в неверном направлении».

Успех перестройки в кинематографии, по мнению западных критиков, заключается в появлении новой тематики в кино, пересмотре прошлого, освещении экологических, социальных и национальных проблем и др. Они также отмечает успех авангардного кино. С середины 1980-х гг. на экране появляется множество талантливых работ.

Период гласности отмечен значительными изменениями: снизились цензурные требования, появились новые темы в кино, резко возрос интерес к документальному кино; социальный критицизм, открытость, историческая правда привлекали к нему внимание. В это время появляются отдельные работы американских исследователей, посвященные документальному кино СССР и России, в частности, исследование Т. Таубман в журнале «Slavic Review» в 1995 г. Статья посвящена творчеству режиссера-документалиста М. Голдовской. Таубман называет Голдовскую режиссером-лидером русского документально кино, певцом гласности, историком своего времени, выделяет ее фильмы «Осколки зеркала», «Вкус свободы», «Власть соловецкая» и другие за их политическое звучание.

В числе изменений, которые называют американские исследователи, - децентрализация кино. Появляются первые независимые студии, начинают проводиться первые грамотные опросы общественного мнения с целью выяснения предпочтений. Вместе с тем идет снижение вкуса. Р. Стайтс пишет, что комедии, например, стали более вульгарными; в разряд культуры вводится хулиганизм («Асса», «Маленькая Вера»). Несмотря на то что автор критически относится к постперестроечному российскому кинематографу, он констатирует, что такой эйфории и творческого эксперимента советское кино не испытывало со времен 1920-х гг.29. Среди отличительных особенностей советского кино в период перестройки американские исследователи отмечают увлечение негативизмом. Н. Раис в работе «Russian Talk: Culture and Conversation during Perestroika» отмечает, что в кино природа перестройки появляется массовое отражение отрицательных моментов – сцены драк, пьянства, случайных половых связей, концентрация на антисоциальном и маргинальном жизненном стиле (фильмы «Астенический синдром», «Черная роза – эмблема печали, красная роза - эмблема любви», «Такси-блюз»).

Большие перемены произошли на телевидении. Появились реальные новости. Увеличилось число музыкальных передач, больше внимания стало уделяться спорту и приключениям. Советское телевидение стало напоминать западное.

В период гласности изменилась ситуация и в музыкальной жизни СССР. Американские исследователи музыки констатируют, что на сценах страны прошли первые концерты западных рок-звезд, рок-музыка записывалась «Мелодией», официальное признание получили такие группы, как «Машина времени», «Аквариум», перестали «глушиться» музыкальные передачи «Голоса Америки». С приходом гласности число поклонников симфонической музыки не увеличилось, музыкальный критицизм не стал законом, но уменьшилось число запретов. Композиторы-профессионалы (А. Шнитке и Э. Денисов) продолжали творить, но на сцене исполнить музыкальное произведение стало гораздо труднее.

«Вторая оттепель», считают американские авторы, вернула многие забытые имена. Они говорят также о новых направлениях в советском изобразительном искусстве – использовании советской символики, создании пародии на популярные образцы соц. реализма, называют имена молодых талантов – С. Лукова, А. Гнилитского, О. Тистола, К. Реунова.
Период перестройки был последним периодом всплеска исследовательской активности в американском россиеведении. Характерно, что в отличие от гласности перестройка привлекла значительно большее внимание американских исследователей. Возможно, это было связано с тем, что обращение к изучению перестройки не было столь явно связано с теорией модернизации.

В 1990-е гг., с крушением системы социализма, американское россиеведение перешло к рассмотрению конкретных, узкоспециальных проблем в исследовании культуры и общества нашей страны.

В постперестроечный период интерес к литературной продукции России сохранился в среде узких профессионалов. За последние годы вышло лишь несколько книг, посвященных различным сторонам изучения русской и советской литературы. В основном литературный комментарий появлялся на страницах специальных периодических изданий и в виде статей в сборниках. В этих произведениях отмечалось сближение ситуации на литературном рынке России и Запада; фиксировалось падение читательского вкуса и уменьшение тиражей «высокой» литературы. Характеристика литературной продукции нашей страны, данная западными исследователями, в конце ХХ в. была далеко не лестной, но в ней уже не было политического оттенка. Р. Стайтс, в своем исследовании «Russian Popular Culture» характеризует положение дел в современной российской культуре и в области литературы следующим образом: «Деревенская проза и исторические романы, с одной стороны, и научная фантастика, детективы – с другой, представляли две противоположные культурные перспективы современной российской жизни». Интерес к российскому государству в американском обществе падает, сокращается финансирование исследований, а с этим падает и число грамотных работ. Приятным исключением является большая статья Х. Госцило, опубликованная в журнале «Harriman Review» в 1999–2000 гг., где автор подробно анализирует состояние дел на книжном рынке России и читательские вкусы населения. Исследователь констатирует, что тиражи издаваемой в России книжной продукции растут, равно как и разнообразие авторов, жанров и заголовков. С иронией она комментирует этот факт: «По масштабам продаж только водка может быть сравнима с книжной продукцией»32. Но в этом раскладе талантливые авторы – поэты, прозаики (Госцило называет Л. Петрушевскую, В. Пелевина, В. Маканина) издаются малыми тиражами – 11000 и менее, а карманные издания, повествующие об убийствах, – по 100 тыс. и более. Госцило обращает внимание на сближение ситуации в области литературы с Западом: коммерциализация отрасли, нищета авторов, многие из которых, как она замечает, живут на иностранные гранты и доходы от рекламы, большой тираж развлекательных специализированных журналов. Исследователь обвиняет западных критиков в потакании массовым вкусам. Вместе с тем как положительный факт Госцило отмечает знакомство россиян с новинками западной литературы и растущие тиражи русских писателей. Среди предпочтений читательской публики исследователь выделяет детективы, а также мистическую литературу и романы о любви в западном стиле, книги–биографии скандального характера и научную фантастику. В исследовании делается вывод: «в самой читающей стране в мире» высокая литература стала бедной кузиной популярного чтива. Здесь исследователь видит сходство с Соединенными Штатами. В обеих странах, по ее мнению, минимален процент населения, чьи требования позволяют создавать бессмертные произведения; большинство читателей выглядят как масса, водящая пальцем по строкам.

В постсоветский период американское россиеведение вплотную подошло к осознанию своих старых ошибок. Н. Конди в статье, опубликованной в сборнике «Beyond Soviet Studies», среди ошибок своих коллег, сделанных при изучении России за весь послевоенный период, обращает внимание на то, что в области литературы изучались в основном «писатели – жертвы», диссиденты. Подводя итог критике, она говорит, что многие разделы советской культуры остались для западного исследователя практически неизвестными.

Всплеск интереса массового читателя к советской литературе в начале 1990-х гг. прошел, так как эпоха разительных разоблачений миновала, поток работ уменьшился. Литературная русистика вернулась в свои рамки, предоставив судить о достоинствах и недостатках советской литературы профессионалам. Аналогичной была ситуация в изучении советской и российской музыки, где изменения стали наступать лишь несколько лет назад. Н. Конди, известный культуролог-исследователь, констатирует, что молодое поколение западных исследователей шире взглянуло на арену русской культуры, включив в свои исследования такие вещи, как, например, городской романс. Узкий интерес исследователей (что в целом характерно для конца ХХ в.), тем не менее, позволил расширить границы представлений американской публики о советской культуре.

Снижение обращения американского россиеведения к изучению литературы и искусства России в постперестроечный период было связано с рядом факторов. Период разброда и шатания в американской русистике закончился. Исследователи в основном определились как с научной тематикой, так и с принадлежностью к тому или иному направлению в науке. Тем не менее, как факт следует отметить, что многие представители старых направлений в результате временного обращения к изучению культурного процесса периода перестройки сделали изучение культуры и общества России своей новой доминантой. Они, с одной стороны, подкрепляли социокультурное направление новыми именами и качественными исследованиями, с другой, - увеличивали его тематическую фрагментарность. К изучению проблем культуры и общества России обращаются представители различных областей – журналистики, культурологии, экономики и т. д. В результате новое направление, теряя профессионализм, наполнялось представителями, которые в основном не признавали старых методик исследования и опирались на те методы, которые были приняты в различных общественных науках (не имеющих отношения к русистике), что отразилось на содержании и качестве работ.

В новом американском россиеведении отразились растерянность авторов перед лавиной перемен. Привычные рамки критического отношения грозили рухнуть. В этих условиях возрастает тенденция к замене анализа использованием значительных статистических данных. Перестройка открыла возможность проведения широких научных исследований для западных ученых, аналитиков и журналистов. В страну хлынул поток представителей западных общественных наук, журналистов, ученых и просто туристов. В своих работах, написанных после посещения Советского Союза, исследователи приводят огромное количество цифр, рассматривая на основе статистических данных, например, перемены в кадровом составе организации советской культуры. Работы пестрят многочисленными названиями лент, вышедших на советский экран, фамилиями режиссеров, литературных авторов, чиновников, названиями книг, запрещенных к изданию ранее и появившихся в середине – конце 1980-х гг., театральных постановок, новых театров и общественных организации и т. д.

Как положительный факт можно отметить в россиеведении конца 1980-х гг. использование источниковых данных. Непосредственная исследовательская работа в Советском Союзе позволила американским авторам избежать во многом досадных неточностей, оговорок и искажений, хотя они продолжали присутствовать в издаваемых трудах. Дж. Гамбрелл, издатель журнала «Art in America», например, отмечает, что популярность российских художников в мире растет, хотя они больше известны в Европе, чем в США. Он называет имена молодых художников Московской и Санкт-Петербургской школ, приводит примеры интересных художественных выставок и конференций. Осведомленность автора в области современного российского изобразительного искусства похвальна, но досадные оговорки и неточности снижают впечатление; в них проявляется пренебрежение исследователя реалиями российской жизни. Вместе с тем работы, наполненные цифрами, названиями и перечислением событий в нашей стране, теряют свою привлекательность из-за отсутствия анализа или использования куцых, ограниченных выводов.

В 1990-е гг. в американской историографии увеличивается число различных методик и подходов к исследованию России. В ряде работ, опубликованных, как правило, на страницах популярных американских журналов (Foreign Affairs, US News and World Report, Time), а также специализированных журналов (Dance Magazine, Art News, Art in America и др.) видны следы критического подхода; продолжает существовать идея о том, что все прогрессивное, что являла советская культура, было представлено неофициальным направлением в ее развитии. Эта мысль развита в работе Р. Хайдекел, которая вышла в 1996 году34. Ценность советского нонконформизма была подчеркнута в работе С. Хочфилд 1993 года35. Большой критике подвергаются постсоветские кино, архитектура, литература и музыка. Таковы работы Дж. Гамбрелла, редактора журнала «Art in America», который опубликовал серию статей о современном облике Москвы, «изуродованном» скульптурами З. Церетели. Одна из статей называлась очень примечательно: «Московское монументальное несчастье».

В американском россиеведении 1990-х гг. появилась новая тенденция – проводить параллели развития России с Западом в целях поиска доказательств общего пути развития, перехода России к активному восприятию западного опыта. Дж. Хаф подчеркивает, что в настоящий период идет активная вестернизация российской культуры, и считает ее несомненно положительным фактом и показателем успешности российских реформ37. Уверенность в выборе прогрессивным российским населением западного пути развития и образа жизни выражают Р. Пайпс и др.38. Соотнесение прогресса в развитии России с западным путем проявляется и во мнении узких профессионалов. Для Дж. Гамбрелла, например, ситуация с российским изобразительным искусством представляется обнадеживающей: он подчеркивает, что Россия быстро движется вперед, но публика еще нуждается в воспитании вкуса к современному искусству.

Тенденция к проведению параллелей с Западом отражена в работах, имеющих отношение к новому учению американского россиеведения – транзитологии. Развенчанию транзитологии посвящены работы С. Коэна.

В 1990-е гг. усиливается внимание американских исследователей к отдельным частям российской культуры. По-прежнему в изучении российской культуры лидирует литература. Среди работ конца 1990–х гг. большую часть составляют исследования, посвященные различным литературным аспектам. П. Совщак обращает внимание читателя на то, что в российской литературе появилось много новых имен, в основном, молодых авторов, которые смело идут на нарушение не только канонов социалистического реализма, но и «деревенской» прозы, неофициальной, диссидентской литературы и т. д. Их критицизм, по мнению Совщака, отвечал требованиям нового культурного плюрализма.

Социокультурный образ России, включающий в себя образ художественной культуры 1970–2000 гг., развивался неоднозначно. Политическая конъюнктур-ность сопутствовала американскому россиеведению в течение 1970–1990-х годов. Об этом говорит содержание, избирательность и методология основных теорий периода – тоталитарной транзитологии и в меньшей степени – ревизионистской. Методологический разброд и неясность в направлениях исследования, наступившие в период перестройки, вылились в особую исследовательскую специфику – уход в статистику, номенование. Россиеведческие работы, посвященные периоду перестройки, были, пожалуй, самыми непрофессиональными за весь период существования науки. В 1990-е гг., после того как Советский Союз прекратил свое существование, на звание авторитета в россиеведении, эксперта по посткоммунистической России стали претендовать не академические ученые, а политики, советники по экономике и финансам, журналисты и те немногие, некоторые профессиональные русисты, оставшиеся в науке. В итоге научный комментарий этого периода был схож с журналистским. В 1990-е гг. подавляющее большинство русистов разделило точку зрения американского правительства и республиканцев на посткоммунистическую Россию.

Неравномерность, перекос в изучении сторон советской культуры, преобладание исследований официальной культуры и ее критика послужили причиной того, что к началу третьего тысячелетия россиеведение оказалось в затяжном кризисе, помочь преодолеть который на смогло даже новое учение – транзито-логия. Неудачи и проблемы современного россиеведения были связаны и с тем, что выводы науки строились на одних и тех же теориях, выдвинутых представителями старшего поколения, воспитавших молодых русистов с аналогичным набором комплексов и стереотипов восприятия. Ситуация понемногу меняется с начала 2000-х гг., когда вновь стали появляться квалифицированные профессиональные исследования. Переход к преимущественному изучению культуры и общества России позволил россиеведению не только выйти из научного кризиса, но и активно развивать диалог «Восток–Запад».