«Государственная вольность в гражданине есть спокойство духа...»: Западноевропейский опыт в деятельности российских законодательных комиссий XVIII столетия

Дискуссионность традиционного для отечественной историографии теоретического вопроса о степени европеизации российского государства и общества в последнее время оказалась дополненной практическим аспектом в связи с интеграционными процессами, отражающими динамику формирования общеевропейских институтов, основанных на цивилизационном единстве политико-правовых концептов. Конструктивное обсуждение проблемы взаимодействия России со странами Евросоюза представляется возможным лишь с учетом ее солидного исторического опыта, накопленного в сфере переработки западноевропейских инноваций, заимствование которых является неотъемлемой частью до сих пор не завершенной модернизации догоняющего типа, начатой реформами Петра I.

В последнее время средства массовой информации широко распространяют мнение отдельных политиков и ученых о «закрытости» нашего общества для восприятия чуждых ему ценностных установок на европеизированную модель правового государства, генетически связанную с отсутствием сильной вертикали власти, способной цезаристскими методами преодолеть коррупцию и обеспечить эффективную реализацию принципа законности. Подобные высказывания, которые иногда звучат и на официальном уровне, обладают некоторой долей политической безответственности, косвенно формируя почву для усиления поляризации между российскими гражданами, и без этого весьма неоднородными по социально-экономическому признаку. Сторонники возрождения традиционной парадигмы патернализма, нередко воодушевленные соображениями политической конъюнктуры, порой сознательно забывают о геополитическом своеобразии российской истории, которая несет на себе ощутимый отпечаток своего пограничного положения между Европой и Азией, нередко принимая обличье двуликого Януса.

Между тем, социально-политические последствия излишнего консерватизма очевидны и носят вполне прогнозируемый характер, так как, прежде всего, они связаны с откровенным игнорированием проблемы прав человека. Многочисленные теоретические конструкции нового и новейшего времени, основанные на приоритете концепции «общего блага» над частно-правовой сферой общественных отношений, ставят личность в полную зависимость от бюрократических институтов. Действия чиновника любого уровня приобретают значение официального канала, существующего для проведения в жизнь воли верховной власти, а ее законодательное закрепление чаще всего носит формальный характер, не подкрепленный системой практических мер, направленных на защиту конституционных прав и свобод граждан. Нивелировка личности достигается и за счет искусственного укрепления традиционно-патриархальных структур общинного типа, состояние которых на сегодняшний день все же свидетельствует о преобладании в современном мире необратимой тенденции к их постепенной рационализации. Утверждение сторонников возрождения патерналистского характера отечественной государственности об исторической обусловленности привычки среднего россиянина к сильной власти, основанной на вертикальном подчинении гражданина государству, не подкреплено серьезной аргументацией в пользу тезиса о невостребованности концепции естественного права в политико-правовой культуре России последних трех столетий.

Обращение к историческим аспектам обозначенной проблемы свидетельствует о том, что уже в XVIII веке, ознаменованном еще весьма поверхностной вестернизацией российского социума, в образованных кругах столичной бюрократии и провинциального дворянства уже намечалось формирование тенденции к верификации реалий отечественной законотворческой практики в соответствии с западноевропейскими теоретическими концептами, основанными на принципах естественно-правовой доктрины. Уровень правосознания элитарной части высшего сословия Российской империи хорошо прослеживается на материалах законодательных комиссий 20–60 гг. XVIII в., деятельность которых была направлена на частичную модернизацию архаичной правовой системы, мало соответствующей социально-экономическим и политическим потребностям абсолютизма.

Вопрос о создании нового Уложения был впервые поставлен в 1700 г. Петром I, который быстро понял противоречивый характер многочисленных сепаратных указов, изданных преемниками царя Алексея Михайловича, и распорядился составить Новоуложенную книгу в форме свода прежнего законодательства с именными указами и новоуказными статьями 1649–1700 гг.1 Тем не менее, петровская эпоха не оставила после себя каких-либо заметных достижений в сфере систематизации права. Преобразовательная деятельность Петра I, наоборот, способствовала углублению коллизий между Соборным Уложением и новыми нормативными актами реформаторского содержания, которые формально не отрицали старомосковскую правовую доктрину, но фактически вводили в юридическую практику новые институты, сконструированные на основе насильственной европеизации сословной структуры, экономики и социо-культурной сферы. Самым заметным кодификационным мероприятием первой четверти XVIII в. стало учреждение в 1720 г. законодательной комиссии при Сенате для «сведения» русских законов с памятниками права датского и шведского происхождения на основании именного указа от 9 мая 1718 г. Как известно, инновационное начинание Петра I не принесло никаких практических результатов, кроме волевого решения государя, обнародованного 11 марта 1724 г., решать судебные дела на основании новых регламентов и указов в случае их несоответствия Соборному Уложению.

Досоветские правоведы с нескрываемой иронией относились к идее замены русского законодательства североевропейским, видя в ней издержки стремления Петра к некритическому заимствованию достижений европейской науки, и полностью отказывая его законодательным инициативам в какой-либо внутренней логике. Историко-правовые исследования, как XX столетия, так и новейшего периода, отличаются столь же высокой степенью недооценки деятельности законодательной комиссии 1720–1725 гг., отрицая ее практический вклад в европеизацию правосознания правящей элиты3. Несправедливость подобной оценки очевидна, так как не вызывает сомнения тот факт, что работы петровской комиссии по составлению проекта нового Уложения содействовали знакомству хотя бы узкого круга сенатских чиновников с теорией и практикой европейского законодательства, приучая их к осторожности при решении вопроса о соотношении возможного и должного в процессе рецепции иноземного права с целью частичной вестернизации его национальной основы. Не последнюю роль в законотворческих экспериментах Петра I сыграло и то обстоятельство, что именно североевропейская модель централизации системы власти и управления была положена в основу его многоэтапной административной реформы, основные положения которой были закреплены в ряде нормативных актов, не имевших аналогов в традиционной правовой системе Московской Руси.

Воодушевленность Петра задачей поиска эффективных мер для воплощения в жизнь идеала «общего блага» не способствовала выработке юридических конструкций, направленных на обеспечение прав и свобод личности. Рассматривая себя самого в качестве высшего «Слуги Отечества», император требовал столь же бескорыстного служения интересам государства и от своих подданных, статус которых ставился в полную зависимость от количества и качества законодательно возложенных на них обязанностей тяглового типа. В силу данного обстоятельства петровские законодательные инициативы в сфере кодификации не получили широкой социальной поддержки, так как осуществлялись на основе патерналистских представлений о «неразумности» подданных, обязанных беспрекословно подчиняться указам монарха, «яко дети» повелениям отца. С другой стороны, кодификационная деятельность Петра I в комплексе с повседневной законотворческой практикой его правления способствовала постепенному внедрению западноевропейского влияния в политическую и правовую культуру российского общества, как на официальном уровне, так и применительно к индивидуальному правосознанию частных лиц, принадлежавших к интеллектуальной элите высшего сословия.

Эволюция сословного самосознания отдельных представителей дворянства, неплохо видна на примерах отношения дворянских депутатов к работе в законодательных комиссиях, организованных ближайшими преемниками Петра I. Формирование корпоративных представлений о необходимости введения в законодательство юридических гарантий защиты личных и имущественных прав, не обусловленных обязанностями государственной службы, происходило параллельно со стремлением императорской власти укрепить политический союз неограниченной монархии с высшим сословием в целях сохранения «петровского наследия» в государственно-правовой сфере.

С другой стороны, российские законодатели не торопились с внедрением в имперскую юридическую практику принципов иностранного законодательства, справедливо опасаясь их разрушительного влияния на устоявшиеся основы национального государственного быта. Работа законодательных комиссий, действовавших с 1728 по 1739 гг. была ограничена мерами, направленными на укрепление провозглашенного Петром Великим европеизированного варианта принципа законности, который являлся основным лейтмотивом его правотворчества. В именных и сенатских указах 1730-х гг., регулирующих порядок законотворческой деятельности и принципы судопроизводства, постоянно повторяется требование «во всяких делах как Государственных, так и челобитчико-вых…» поступать в зависимости от обстоятельств по Соборному Уложению или же на основании позднейших законоположений, « не чиня ни кому (орфография сохранена. – Е. С.) ни в чем никакие волокиты», под опасением «тяжкого гнева» Императорского Величества. Не снимая с повестки дня проблему составления нового законодательного свода, Анна Иоанновна именным указом от 1 июня 1730 г. провозгласила себя продолжательницей начинаний «Дяди Нашего, Блаженной памяти императора Петра Великого» в деле попечения о состоянии законов в Российском государстве.

Намечая в качестве приоритетной задачи своего царствования установление « равного и справедливого» суда для всех сословных категорий, новая императрица не без оснований видела скорейший путь к ограничению произвола «бессовестных Судей» в завершении кодификационных работ. Стремясь к укреплению самодержавной тенденции, заявленной ею во время символического отказа от составленных лидерами Верховного Тайного Совета аристократических «Кондиций», в тексте которых верховная власть была поставлена под контроль высших слоев дворянства, Анна решилась на формирование депутатского представительства от сословий с законосовещательными функциями. Расширяя социальную опору «петровского наследия» в форме неограниченной монархии, императрица сумела нейтрализовать политические амбиции потомков старомосковской знати, приказав «определить (к составлению Уложения – Е. С.) добрых и знающих в делах людей, … выбрав из шляхетства и духовных и купечества»1. Указ от 1 июня 1730 г. «О немедленном окончании начатого Уложения …» выводил отношения неограниченной монархии и подданных на качественно новый уровень. Здесь впервые был косвенно поставлен вопрос о легитимности сословных притязаний на законодательно закрепленный комплекс прав, гарантированных государством. «Милосердствуя к … подданным Нашим», Анна Иоанновна призывала сословных депутатов оказать посильное содействие императорской власти в создании законодательных ограничений судейского произвола, позволяющего любым должностным лицам, «подбирая указы, на которую сторону хотят, дела решить неправедно». С этой целью императрица особо предписала Сенату обеспечить явку депутатов от «духовных и купецких» людей « в то время, когда касающиеся к ним пункты слушаны будут». Особая роль отводилась выборным представителям от дворянства, присутствие которых предполагалось на всех этапах кодификационных работ.

Обращение императрицы к сословиям так и осталось благим пожеланием, которое совершенно не соответствовало низкому уровню корпоративного единства, свойственного отдельным стратам послепетровской России, благодаря внедренному в юридическую практику первой четверти XVIII в. принципу «выслуги» дворянского звания по личным качествам и «служебной годности». По данным В.Н. Латкина. который на рубеже XIX–XX вв. подробно исследовал принципы кодификации, использованные в работе законодательных комиссий XVIII столетия, выборные от сословий так и не появились в Москве даже к началу зимы. Вопреки сенатскому указу от 19 июня 1730 г., вменявшему в обязанность губернаторов организовать выборы местного «шляхетства» к 1 сентября, лишь пять дворянских депутатов прибыли 8 декабря того же года к месту назначения. Все они были распущены по домам., а работа по составлению проектов «вотчинной и «судной» глав нового Уложения проводилась силами чиновников Сената.

Схожая ситуация возникла и в период комплектования сословного состава законодательной комиссии 1754–1761 гг., члены которой не решились на бюрократический вариант разработки проекта законов о правах состояния и вышли с представлением в Сенат об организации выборов среди дворян и купечества, ссылаясь на аналогичный опыт Земского Собора 1648–1649 гг. Тем не менее, часть сословных представителей все же приняла участие в разработке проекта третьей части нового Уложения « О состоянии подданных вообще», что, по мнению ряда авторов, следует из содержания отдельных наказов, привезенных провинциальными депутатами в Уложенную комиссию Екатерины II 1767–1768 гг., где содержались требования, отражающие основные принципы елизаветинских инициатив в сфере расширения сословных прав.

Теоретические результаты законопроектов, разработанных в конце царствования Елизаветы Петровны, еще ждут своего осмысления в историографии сословий. Не вызывает никаких сомнений их инновационный характер, связанный с провозглашением новой парадигмы конституирования социальной стратификации Российской империи. Новизна предложенного И. И. Шуваловым и другими участниками кодификационных работ сословного концепта, заключалась в стремлении осуществить синтез традиционных институтов с расширением личных и имущественных прав для тех сословий, которые в наибольшей степени полезны для государства. По словам составителей упомянутого выше проекта законов о правах состояния, «все подданные в государстве не могут…» обладать равным юридическим статусом: « природа, заслуги, науки, промыслы и художества разделяют их на разные в государстве чины, из которых каждый… имеет особливое своему званию приличное… право, от… ( которого – Е. С.) благополучие их единственно зависит»2. Наиболее широкие права законопроект предоставлял дворянству как сословию, которое по своим достоинствам во всех европейских государствах способно принести «знатную пользу», являясь « …для примера прочим и поощрения к произведению таких же знатных и обществу полезных дел». Новое Уложение должно было узаконить «вечно и потомственно» все преимущества дворянского звания с целью повышения социального престижа государственной службы для лиц прочих состояний. Дворянство провозглашалось «вольным и свободным» сословием, имеющим право самостоятельно избирать род и место службы, планировать сроки своей отставки, свободно выезжать в другие государства для продолжения образования или заключения служебных контрактов с европейскими государями союзных Российской империи держав. К числу наиболее солидных юридических преимуществ, которым сознательно придавался знаковый характер, определяющий сущность статуса потомственного дворянина, законодатель относил владельческие права на «недвижимое имение», фабрики и заводы для «приличного содержания», соответствующего чину и достоинству владельца, освобождение от пыток, телесных наказаний, каторжных работ и конфискации вотчинно-поместных земель в казну. Отдельный пункт анализируемого проекта был посвящен принципу неприкосновенности личности, соблюдение которого гарантировалось каждому дворянину-землевладельцу как члену высшего сословия.

Декларированная в проекте елизаветинского Уложения социальная привлекательность дворянского звания, являлась лишь формальным отражением рационалистических концептов доктрины естественных прав и свобод личности. Сущность юридического статуса высшего российского сословия, разработанного в рамках законодательной комиссии 1754–1761 гг., еще сохраняла отпечаток традиционных представлений об обусловленности прав и свобод личности обязанностями государственной службы. В качестве особого сословного преимущества дворян законодатель отметил «власть их над людьми и крестьянами», связанную с необходимостью материального обеспечения дворянской бюрократии и потребностью сохранения эффективного контроля на местах за сбором казенных податей. Тем не менее, важной чертой елизаветинского проекта являлась убежденность его составителей в том, что исключительность сословного звания дворянина заключается в нравственной обязанности служения «общему благу», не позволяющей «избегать службы и проводить время в праздности», открывая своей «неспособностью к делам» путь наверх для подготовленных к государственной службе «достойных и знающих» разночинцев. Призыв законодателя к высшему сословию «отлично себя вести» и служить примером для других категорий российских подданных, несомненно, способствовал укреплению корпоративного самосознания образованной сословной элиты в период дворянского «золотого века», совпавшего с отменой обязательной службы по нормативным актам 1762–1785 гг.

Процесс формирования сословного единства правовых взглядов на предназначение дворянина в монархическом государстве оказал существенное влияние на обсуждение проектов сословного законодательства в Уложенной комиссии 1767–1768 гг., теоретические результаты которых стали основой реформ Екатерины II в сфере местного управления и социальной стратификации. Например, крайне серьезные разногласия среди депутатов от столичного и провинциального дворянства были вызваны весьма дискуссионным содержанием ряда статей «Проекта о правах благородных», сословная парадигма которого впоследствии была использована при составлении дворянской «Жалованной грамоты» 1785 г. Наиболее ожесточенная полемика вспыхнула между сторонниками и противниками «открытости» дворянского звания для лиц низших сословий, претендующих на «выслугу» привилегированного юридического статуса в результате успешного продвижения по лестнице бюрократических чинов и рангов. Вопреки распространенному в историко-правовой литературе мнению о массовой неподготовленности сословных депутатов к законотворческой деятельности материалы екатерининской комиссии все же свидетельствуют о том, что в прениях принимали участие люди с достаточно высоким образовательным цензом, дающим возможность не только проанализировать их общесословные интересы, но и подкрепить свое мнение аргументами, основанными на инновационной для России того времени политико-правовой концепции западноевропейского Просвещения. Многие депутаты вполне обоснованно ссылаются в своих выступлениях на те статьи екатерининского «Наказа», где в соответствии с географической доктриной Ш. Л. де Монтескье дворянская «честь» рассматривается как один из важнейших факторов воплощения в жизнь теоретической модели «законной монархии», основанной на гармоничном сочетании сословных прав с разумными ограничениями личной свободы во имя «общего блага». Так, например, муромский депутат Иван Чаадаев, призывал исключить из «Проекта о правах благородных» ссылку на пятый пункт петровской «Табели о рангах» 1722 г., где шла речь о приобретении дворянского достоинства пожалованием чинов на государственной службе. Появление в сословном законодательстве указанной нормы оно объяснял высокой потребностью государства в офицерских кадрах «при заведении регулярного войска» и повышением привлекательности сословных обязанностей для массы разрозненного провинциального дворянства Достижение внешнеполитической стабильности Российской империи, благодаря продуманной политике Петра Великого и его преемников, выдвинуло на повестку дня другие задачи. По мнению Чаадаева, законодатель должен «прекратить столь легкий способ к достижению…» высшего юридического статуса, пожалование которого впредь следует оправдывать лишь наличием у претендента «отменных к тому достоинств, как то: быть совершенно добродетельным …правосудным и не корыстолюбивым».

Не менее рациональный характер носили возражения сторонников сохранения принципа «выслуги» дворянства в действующем сословном законодательстве. Критикуя составителей «Проекта о правах благородных» за пренебрежение к обер-офицерам, возведенным в дворянское звание по указам Петра Великого, депутат от Монетного департамента Берг-коллегии Андрей Нартов упрекал противников вертикальной мобильности сословных границ в намеренном придании обратной силы закону, в чем он справедливо видел опасность разрушения социальной опоры государственной власти. За необходимость существования «коренных» законоположений, не подверженных произволу каждого нового государя, высказался и представитель от дворян города Каргополя Иван Марков, подкрепив свое мнение цитатами из соответствующих статей екатерининского «Наказа». Среди выступлений дворянских депутатов есть и немало примеров обращения к теории естественного права с целью показать важность законодательного закрепления сословных привилегий для поддержки социально-политического союза императорской власти с «дворянским корпусом», объединенным общностью правового статуса. Схожим образом были определены дальнейшие перспективы сословного законодательства и в преамбуле «Проекта о правах благородных», где задача разработки новых нормативных актов мотивировалась отсутствием в «старом Соборном Уложении» предписаний о том, «…имеет ли кто к чему какое-либо право».

Обзор официальной деятельности законодательных комиссий эпохи становления российского абсолютизма позволяет сделать вывод о синтезном характере правовой культуры как политической элиты, так и рядового дворянства XVIII в. Ретрансляция просветительских концептов правового государства осуществлялась в вербальных формах, отражающих специфику использования модели законности и генетически связанного с ней механизма формирования естественных прав личности в условиях частичной модернизации традиционной политической системы российского самодержавия, необходимой для сохранения ее жизнеспособности в европейском мире. По справедливому замечанию русского правоведа Ф. В. Тарановского (1875–1936) принцип законности, провозглашенный в екатерининском «Наказе», «…вытекает … не из признания субъективных прав граждан, в качестве пределов деятельности… власти», а предоставляется сверху «в качестве объективного порядка управления». Косвенным подтверждением данного тезиса является требование юридических гарантий лишь для тех сословных прав, «кои состоянию государства приличествуют», включенное составителями «Проекта правам благородных» в заключительную часть его преамбулы.

Использование западно-европейской политико-правовой теории для обоснования патерналистских тенденций императорской власти длительное время не вызывало серьезных возражений со стороны образованных слоев дворянства, которое на протяжении XVIII в. было, в основном, занято проблемой сословного самоопределения и владело доктринальным знанием лишь настолько, чтобы потребовать от верховной власти законодательного закрепления собственной исключительности в ущерб другим сословиям. Подобное положение дел вряд ли устраивало Екатерину II, которая преследовала цель формирования «надсо-словного» образа российской монархии и предполагала превратить всех подданных императорской короны из «рабов» в «граждан», наделенных комплексом прав и обязанностей для извлечения общего блага из согласования частных интересов на основании «непременных» законов. Роспуск депутатов по домам, осуществленный императрицей под предлогом начала русско-турецкой войны, не означал отказа верховной власти от конструктивного поиска оптимального для России соотношения между традицией и инновациями иноземного происхождения. Образ «законной монархии», выступающей в качестве гаранта постепенного расширения имущественных и личных прав всех сословий на основе естественно-правовых постулатов, прочно вошел в законодательную практику Российской империи последующего периода как неотъемлемая часть модернизации юридических институтов отечественной государственности и правовой культуры русского общества.