Эволюция философско-религиозных взглядов

В настоящее время уже общепризнанно, что вопрос о религиозности Ф.М. Достоевского есть центральный вопрос его мировоззренческой эволюции. Один из известных наших современников как-то заметил: «Перед нами стоит теперь только одна проблема: снова открыть, что есть жизнь духа, более высокая, чем разума, единственно способная удовлетворить человека…»

Достоевский «снова открывает» нам жизнь духа и Бога. По мнению С.И. Фуделя, у Достоевского была одна «первоверховная » или «владычествующая» идея — явление в мире Иисуса Христа. В нем была ясная личная любовь ко Христу, живому и осязаемому. В произведениях Достоевского современный читатель найдет впервые слова о Христе любви и веры. И христианство Достоевский воспринимал не как «доктрину для добродетельного поведения», а как «раскрытие в человеке и человечестве жизни Богочеловека Христа, как наше соучастие в этой жизни, — в ее смерти, и в ее воскресении. Отсюда единство его восприятия любви и страдания, столь пугающее многих». Отсюда и центральная проблема его творчества — проблема воскресения, нравственного возрождения человека, тесно соотносимая с православно- христианской антропологией.

Романы Достоевского, начиная с «Преступления и наказания» (1865-1866), все более конкретизировали, делали выпуклыми его христианскую концепцию человека, непосредственно отражая малейшие нюансы внутренней, духовной жизни писателя. Несмотря на полемичность большинства последних публикаций о Достоевском, на протяжении всего существования науки о писателе его приверженность идеям христианства, к счастью, не вызывала сомнений. Лишь иногда речь идет о кратковременной «утрате Христа» (термин Н.О. Лосского) в середине 1840-х годов. Период 1860-х годов большинство исследователей характеризует как период перехода к особой религиозности — «открытой христианской проповеди» в романе «Преступление и наказание».

Вера Достоевского была верой покаяния и любви среди «невидимой брани» сомнений и соблазнов, при явном еще несовершенстве всей его жизни и мысли. В черновых материалах «Жития великого грешника» есть такая фраза: «Он уставляется, наконец, на Христе, но вся жизнь — буря и беспорядок»4. Это и есть Достоевский. Непрестанное сомнение — главная черта его философско-религиозных исканий. И самый главный вопрос, который подвергался сомнению — это само существование Бога. А. Чудаков называет Достоевского «человеком полюса», подразумевая под полюсами веру и неверие. Характеризуя религиозность Достоевского, исследователь обращается к словам А.П. Чехова: «Между «есть Бог» и «нет Бога» лежит целое громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец»5. Этот путь был пройден и Ф.М. Достоевским. Общеизвестны в этой связи его слова из письма к Н.Д. Фонвизиной: «Я скажу вам про себя, что я — дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоила и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных». И далее еще более известные слова, неграмотные в богословском отношении, но выразившие, тем не менее, самую дорогую для нас истину о неразрывности веры во Христа и любви к нему: «Я сложил себе символ веры, в котором все для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но и с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной» (28, кн. 1, 176).

Последовательно проходя этапы сомнений в вопросах веры, даже в своей писательской и философской зрелости, Достоевский вновь и вновь решает для себя сложные мировоззренческие проблемы, развивая, таким образом, по выражению А.Г. Гачевой6, своеобразную диалектику «идеи» и «живой жизни», безверия и веры. Ибо христианская вера, вера сердечного ощущения, всегда опаляема противоречиями и сомнениями и всегда ищет преодоления их. Этой сердечной вере и учит нас Достоевский со всеми противоречиями и сомнениями своего грешного ума.

Но философско-религиозная и художническая позиция Достоевского сложилась не сразу. В.М. Лурье в своей работе «Догматика «Религии любви»: Догматические представления позднего Достоевского»7 выделяет два этапа эволюции философско-религиозных представлений Достоевского:

1) период становления его взглядов (1860-е гг.);

2) период «стабильности» христианских взглядов позднего творчества (1870-е гг.)

Первый период проходит у Достоевского под влиянием идей «почвенничества», суть которых — в необходимости нравственного союза потерявшего веру «образованного большинства» с верой народа. Однако он верит пока какой-то расплывчатой «христианской вообще» верой, связанной с необходимостью понимания и преклонения перед «правдой народной», соединения с «народной почвой». Важно, что годы 1864-1865-е были для писателя временем «перелома его жизни надвое», как он писал в одном из своих писем. В апреле 1864 года умирает его первая жена, Мария Дмитриевна Исаева, затем в июле этого же года неожиданно умирает его любимый брат и верный друг Михаил. О религиозной жизни Достоевского в этот период мы знаем мало. Некоторый свет, возможно, проливает на это запись, сделанная писателем 16 апреля 1864 г. в связи со смертью жены: «Маша лежит на столе. Увижусь ли с Машей?» (20, 172-175). Итог же размышлений Достоевского о вере сосредоточен в абзаце: «Итак, все зависит от того: принимается ли Христос за окончательный идеал на земле, то есть от веры христианской. Коли веришь во Христа, то веришь, что и жить будешь вовеки» (20, 174).

В эти же годы Достоевский много размышляет о греховности человека. Если у А.С. Хомякова «греховность» — это синоним «тварности», — и именно она отличает человека от Бога, то у Достоевского именно грех мешает человеку слиться с Богом. «Когда человек не исполнил закона стремления к идеалу, — пишет Достоевский, — то есть не приносил любовию в жертву своего я людям или другому существу (я и Маша), он чувствует страдание, и назвал это состояние грехом. Итак, человек беспрерывно должен чувствовать страдание, которое уравновешивается райским наслаждением исполнения закона, то есть жертвой. Тут-то и равновесие земное. Иначе земля была бы бессмысленна» (20, 175). Писатель полагал, что человек в своей земной жизни стремится к идеалу, противоположному его истинной натуре, и потому неизбежно грешит. Достоевский считает учение Христа идеалом, не достижимым на земле.

Занимаясь активной публицистической деятельностью в журналах «Время» (1861-1863) и «Эпоха» (1864), издаваемых его братом Михаилом, Достоевский тесно общается с Ап. Григорьевым, познакомившим его с богословскими идеями А.С. Хомякова. Достоевский едва ли мог не разделять тогда григорьевского (Ап. Григорьева — О.М.) исповедания веры: «Под Православием разумею я сам для себя просто известное, стихийно-историческое начало, которому суждено еще жить и дать новые формы жизни, искусства, в противоположность другому, уже отжившему и давшему свой мир, свой цвет началу — католицизму. Что это начало на почве славянства, и, преимущественно, великорусского славянства, с широтою его нравственного захвата, — должно обновить мир, — вот что стало для меня уже не смутным, а простым верованием — перед которым верования официальной церкви о Христе жандармствующих стали мне положительно скверны». В своей вере в это время Достоевский удивительно близок герою «Записок из подполья» (1864). Отвратительность греха и в то же время его «необходимость» и «целесообразность» — вот идеи, столкнувшиеся в произведении писателя.

Тяжелые удары смертей и несчастий 1864-1865 гг. точно разбудили Достоевского, дали окончательный толчок его духовной жизни. Тогда и начинается «лучшая пора его жизни» (выражение Н. Страхова). В 1865 г. было начато «Преступление и наказание», в 1868 г. Достоевский пишет «Идиота», в 1870-м начинает работу над романом «Бесы». В середине 60-х годов писатель обрел, наконец, полноту таланта и духовной силы. И это произошло тогда, когда в «Преступлении и наказании» открыто сказал о Христе. Этот роман знаменует первый поворот писателя к реальному Православию от тех представлений, которые он создал для себя в период увлечения «почвенничеством». В подготовительных записях к роману уже явно звучит этот вопрос: «В чем есть Православие?», ответ на который Достоевский будет искать всем своим последующим творчеством. В этих же черновиках к роману он пишет: «Нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием. Таков закон нашей планеты… Человек же родится для счастья. Человек заслуживает свое счастье и всегда страданием» (7, 154-155). Один из исследователей романа, Ф.И. Евнин, отмечает, что в «Преступлении и наказании» «впервые появляется персонаж, главная функция которого — служить воплощением «православного воззрения».

И действительно, несмотря на всю художественную и религиозную правду образа Раскольникова, его духовного обновления и воскресения, удивителен во всем замысле и исполнении романа не Раскольников, а Соня Мармеладова. Все величие в романе отдано ей. Любовь к Христу оказалась в ней сильней ее любви к жениху. Достоевский не побоялся ввести в роман идею добровольного страдания для искупления греха. «Обыкновенный роман XIX века, — пишет С.И. Фудель, — стал духовным событием, стал проповедью христианского подвига, стал точно местом явления Христа в современности»10. Эта концепция «жертвенной любви» от романа к роману будет становиться все более осязаемой.

Еще в статье «Социализм и христианство» (1864) Достоевский определяет Христа как идеал человечества. Человечество, по Достоевскому, стремится к идеалу, а следовательно, — ко Христу, и в этом закон жизни. Эта концепция объясняется пока какой-то природной сообразностью. Достоевский уверен, что высшая форма распоряжения собой — это жертва, жертва ради будущей жизни.

И в следующем большом романе — «Идиот» (1868) — христианский замысел ставится во главу угла. Эстетический идеал Достоевского становится все более духовным. Он пошел дальше первого большого романа. Ему надо было показать, что святыня Христа сохраняется в нескольких праведниках, на которых стоит мир. Вот почему все романы Достоевского воплощают поиски образа «положительно прекрасного человека».

Картина Г. Гольбейна «Мертвый Христос», которую Достоевский увидел в Базеле, произвела на него огромное впечатление. Это впечатление передал он и героям романа «Идиот» — князю Мышкину, Рогожину, Ипполиту Терентьеву. Созерцание тела Христа, по мнению писателя, может лишить человека всякой веры. Но тем сильнее становится проповедь Достоевского верить вопреки разуму, природе и ее законам.

Три разных типа любви представлены в романе «Идиот». Это любовь-страсть Рогожина, тщеславная любовь Гани и христианская любовь Мышкина. «Целомудрие и смирение» (9, 227), — замечает писатель в черновиках романа о главном герое, определяя его сердцевину. Целомудрие есть, прежде всего, духовная чистота, а смирение, по учению Церкви, — «предтеча любви», ее основание. В характеристике князя Мышкина Достоевский подошел к одной из самых радостных истин христианства — о неразрывности в нем духовной чистоты и любви.

Но трагизм романа в том, что «Идиот» — это книга слез о мире (большинство воспитанного и образованного православного русского общества в произведении писателя), отрекающемся от Христа. Это книга о мире, где все настолько потеряли представление о любви христианства и святости его, что любящий «положительно прекрасный человек» мог быть только идиотом. И, тем не менее, сам Достоевский считал свой роман «неудавшимся». Характеризуя своего главного героя, он пишет: «Чистый, прекрасный, достойный, строгий… Глубины и заносчивости в идеях нет, хотя умен, образован и мыслит. Но чувство преобладает в натуре. Живет чувством. Живет сильно и страстно. Одним словом, натура христианская» (9, 170). Образец христианский на этом этапе у Достоевского — «жить страстным чувством», что в богословии напрямую соотносится с грехом. Несмотря на видимый успех романа, писатель понимал, насколько он оказался далек от своего первоначального замысла.

Ф.М. Достоевский, постоянно жаждущий разрешения вечных религиозных вопросов, параллельно развивал в своем творчестве особое историческое видение, став одним из предтеч той линии русской религиозно-философской мысли (она была представлена именами Н.Ф. Федорова, В.С. Соловьева, Н. Бердяева, С. Булгакова и др.), которая стремилась к религиозному отражению истории, выдвигая идею Богочеловечества, согласного, сочетанного действия Божественной и человеческой воли в деле спасения. Исторический путь к «Новому Небу и Новой Земле», подготовка воцарения в мире «Царствия Божия», преображение мира и человека представало не как мгновенный, катастрофический акт, прерывающий тупиковый, греховный путь цивилизации, а как длительный эволюционный процесс перерождения, обновления человеческого и природного естества. Вся история человечества есть история «брожения» брошенной в мир истины Христовой. Этот взгляд мы находим в поздних романах Достоевского («Бесы» 1871-1872; «Подросток» 1875; «Братья Карамазовы » 1878-1880). Достоевский в таком понимании истины предварил И. Аксакова и В. Соловьева более чем на полтора десятилетия. Еще в первой половине 1860-х гг. в знаменитой записи 16 апреля 1864 года и параллельно в набросках статьи «Социализм и христианство» (1864) он прямо указывает на то, что смысл истории человечества — в движении к Царствию Небесному, к идеалу соборного, синтетического единства, единства в Боге. Достоевский полагал, что будущий соборный тип бытия — это цель человечества, «Рай Христов». «Соборность» как термин русского православного богословия введен еще А.С. Хомяковым. Как известно, соборность противопоставляется коллективизму и индивидуализму и означает, что в Церкви осуществляется добровольное соединение верующих на основе любви к Богу и друг другу, водимое Духом Святым. «Рай на земле», по Достоевскому, может быть достигнут долгим и трудным путем перерождения человека. В своих романах он изображает человека существом развивающимся, находящимся в состоянии своеобразного нравственного перехода. Человек Достоевского мучается эгоизмом и страдает от собственного своеволия. В перерождении и возрождении человека видел писатель содержание и цель исторического процесса и смысл земной жизни. Таким образом, индивидуальный духовный подвиг становится необходимой составляющей общеисторического прогресса.

Конечной целью духовного делания личности становится, по мнению Достоевского, уподобление Христу. Отсюда и задача государственного дела в конечном итоге — создание совершенного христианского общества, преодоление раздробленности и разорванности личностей, что составляет, по убеждению писателя, главную болезнь неустойчивого и переходного этапа цивилизации. В настоящее время, когда ХХ век остался позади, высказывания Достоевского звучат удивительно, иной раз болезненно актуально, почти пророчески.

Достоевский приходит к мысли о том, что личность не должна обособляться от целого, а посвятить себя идеалу соборного всеслужения и именно так раскрыть себя и стать совершенной. Тема соборности в творчестве Достоевского звучит неоднократно. Впервые она появляется опять-таки в записи от 16 апреля 1864 г. и в набросках статьи «Социализм и христианство» (1864), где писатель выстраивает трехчленную схему исторического пути человечества: от стадии первобытного, нерасчлененного, родового единства через этап «цивилизации», на котором «человек как личность» становится «во враждебное, отрицательное отношение к авторитетному закону масс и всех» (20, 192), к конечной, завершительной стадии, когда человек, уже добровольно и сознательно отрекаясь от своеволия, отдавая себя другим, служа им радостно и любовно, достигает высшего единства со всеми. Здесь же рождается и четкая формула соборности: «Бог есть идея человечества собирательного, массы, всех» (20, 191). Именно эти этапы в той или иной мере проходят герои Достоевского от Раскольникова до Алеши Карамазова, возрождаясь к новой, чистой духовной жизни.

Если для религиозности Достоевского 1860-х годов (периода становления его взглядов) характерны «метания» между полосами веры и неверия, одновременное присутствие иной раз взаимоисключающих точек зрения на один и тот же вопрос, то с творчеством зрелого периода («стабильности» христианских взглядов) приходит к нему и более глубокое понимание духовного пути человека.

Наиболее стабильной, по мнению В.М. Лурье, система христианских взглядов Достоевского становится к 1870-му году (к моменту начала работы над романом «Бесы»). Писатель отказывается от попытки «придумать» свой образ Христа и обращается к христианскому идеалу, указанному Церковью, — к образам святых. Замысел монашеской биографии человека, отказавшегося от блестящей светской карьеры, будет вполне реализован в романе «Братья Карамазовы» в образе старца Зосимы.

Религиозные идеи позднего Достоевского сконцентрированы в одной записи 1870 года: «Многие думают, что достаточно веровать в мораль Христову, чтобы быть христианином. Не мораль, не учение Христово спасет мир, а именно вера в то, что Слово плоть бысть. Вера эта не одно умственное признание превосходства его учения, а непосредственное влечение. Надо именно верить, что это окончательный идеал человека, воплощенное Слово, Бог воплотившийся. Потому что при этой только вере мы достигаем обужения, того восторга, который наиболее приковывает нас к Нему непосредственно и имеет силу не совратить человека в сторону. При меньшем восторге человечество, может быть, непременно бы совратилось сначала в ересь, потом в безбожие, потом в безнравственность, а под конец в атеизм и троглодитство и исчезло, истлело бы… Потребность обужения есть неотъемлемое свойство человеческой природы… А чтоб было обужение, нужен Бог. Атеизм именно исходит из мысли, что обужение не есть естественное свойство природы человеческой и ожидает возрождения человека, оставленного лишь на самого себя. Он силится представить его нравственно, каким он будет свободный от веры… Нравственность же, предоставленная самой себе или науке, может извратиться до последней погани… Христианство компетентно даже спасти весь мир и в нем все вопросы…» (11, 187-188).

Определяющим шагом в эволюции религиозно-философских взглядов Достоевского 1870-х гг. был решительный разрыв с человекопоклонничеством «почвеннической» поры и обращение к реальному Православию. Хомяковско-григорьевские представления о грехе, — как принципе тварного бытия, а не как о вине человека, и о божественном характере душевных страстей отвергнуты.

В итоговых размышлениях о проблеме возрождения нравственной природы человека (роман «Братья Карамазовы», «Пушкинская речь») Достоевский с полной ясностью противопоставляет себя и свои взгляды не только богоборческому бунту, но и любому насильственному устроению человечества, хотя бы именем Бога, предлагая взамен путь добровольного служения людям, вдохновляемого идеальным образом «земного Рая». Высшее национальное призвание России писатель видит в христианском бескорыстном примирении народов13. Свой общественный идеал Достоевский называет «русским социализмом», выдвигая его в противовес радикальным доктринам атеистического социализма, памфлетно изображенного в романе «Бесы» (1871-1872) в виде разрушительного политического заговора.

Таким образом, можно с уверенностью утверждать, что религиозность Достоевского, основанная на живом, всегда болезненном, глубоко личном духовном опыте, прошла несколько этапов развития. Вера писателя год от года становилась все более конкретной, близкой каноническому Православию, имеющей своим центром Христа Спасителя, а целью существования человека — соборное братство во Христе.

Как бы далеко ни зашел процесс дехристианизации человечества в современном мире, Достоевский, всем своим творчеством являя ослепительную нить Ариадны в темном лабиринте нашего бытия, свидетельствует о том, что мы должны делать свое дело исповедования христианства, а Господь знает пути Свои и судьбу мира.

От произведений Достоевского, от его веры во Христа «идет к нам ясный и яркий свет, точно вспыхнувший указатель в темноте современности».

Незадолго до смерти Достоевский писал: «Да, конечно … настоящих христиан еще ужасно мало… Но почем вы знаете, сколько именно надо их, чтоб не умирал идеал христианства в народе, а с ним и великая надежда его?.. До сих пор, по-видимому, только того и надо было, чтоб не умирала великая мысль» (26, 164).