Женские образы в муромской житийной литературе  

Воплощение святости в миру на Руси, как отмечает Г.П. Федотов, почти исчерпывают святые князья и юродивые. Мирян, не занимавших самого высокого социального положения,  Церковьюпрославлено совсем немного. Тем более невелико число святых жен-мирянок. Однако Г.П. Федотов подчеркивает, что это отнюдь не свидетельствует против благочестивости древнерусских женщин; и их немногочисленные образы, представленные в житийной литературе Древней Руси, поражают своей определенностью, духовной силой, удивительной целостностью и совершенством.

Еще Ф.И. Буслаев в XIX веке обратил внимание на то, что число канонизированных женщин невелико; в основном они принадлежат к княжескому роду2. Возникает закономерный вопрос: в чем причина такой немногочисленности святых жен?
Опять-таки Ф.И. Буслаев выделяет образы муромских женщин — святых Февронии и Иулиании Лазаревской: «На долю Мурома по преимуществу досталось литературное развитие идеального характера русской женщины. … Этот предмет составляет главное содержание Муромского житейника».

«Повесть о Петре и Февронии Муромских» и «Житие Иулиании Лазаревской» признаны отечественной медиевистикой весьма важными в литературном процессе, что отмечается в обобщающих литературных трудах и учебниках. В связи с тем местом, которое занимают оба произведения в университетском курсе древнерусской литературы, возможно, их сопоставление с целью попытки выявления общего в трактовке образов святых жен и формулировки весьма важной проблемы: а не помогут ли особенности текстов обнаружить причины того, почему так мало канонизированных мирянок?

Медиевистами всегда отмечалась необычность этих повестей для житийных традиций. Оба произведения свидетельствуют о развитии русской литературы в жанровом отношении, появлении выраженного авторского начала.

«Повесть о Петре и Февронии Муромских» и «Житие Иулиании Лазаревской» привлекали внимание исследователей, прежде всего, своей занимательностью. «Житие Иулиании Лазаревской », по мнению Ф.И. Буслаева, воспринимается не только как местное муромское сказание, но сверх того — фамильное, сохранившееся в роде Осорьиных4. «Традиционное по форме и предназначению (жизнеописание святой подвижницы), Житие Юлиании Лазаревской реально стало одной из первых биографий частного лица», — пишет Т.Р. Руди.

Автор его (Дружина Осорьин), как замечает В.В. Костылев, «составил первую семейную хронику, построив «светскую» биографическую повесть по законам церковного жития православного святого. Отмечается и «уникальность первой в отечественной литературе «мирской» биографической повести…» — единство реалистически-бытового, «приземленного» стиля светской литературы и возвышенно-одухотворенной, канонически-идеализированной поэтики церковного житийного текста».

Несмотря на пристальное внимание к этим повестям, их изучение в XX веке было сопряжено с определенными трудностями: упоминание собственно православных особенностей жанра запрещалось, ученые старались найти светский эквивалент церковных понятий.

Р.П. Дмитриева произвела замечательное текстологическое исследование «Повести о Петре и Февронии», определила авторство Ермолая-Еразма, установила датировку и обнаружила связь произведения с фольклором7. По ее замечанию, при сопоставлении (сюжетном и жанровом) «Повести…» со сказками прослеживается сходство ее («Повести…») со сказкой о мудрой деве, которая является определяющей и в сюжетном отношении, и в выборе жанра.

Уделяя внимание рассмотрению исключительно литературной специфики и художественных «достижений» житий, исследователи порой упускали из виду духовное содержание произведения.

Постепенно, однако, роль православного прочтения развивается. И сейчас, когда многие религиозные и идеологические запреты перестали существовать, можно, обратившись к богатому исследовательскому наследию, говорить о ценностном характере житийной литературы.

Этапной в истории изучения «Повести…» стала работа Н.С. Демковой, в которой дан краткий, но очень полный обзор исследований предшественников. Н.С. Демкова не только увидела православный смысл произведения, но и открыто заявила об этом, отметив также, что это не столько собственно житие, сколько авторская притча. «Как и в жанре притчи, сюжетное разрешение конфликта в «Повести » содержит ее «разгадку», выявляет фундаментальную идею текста: только отдав все, человек и приобретает все».

Иносказательный (приточный) смысл «Повести о Петре и Февронии Муромских», как пишет Н.С. Демкова, заключается в следующем: «это повесть об испытании человека — героя — змееборца князя Петра (змей — символ бесовской силы), о его отказе от гордыни и «исцелении» от «язв» греховных, о награде за выдержанные испытания. Феврония выступает в роли целительницы Петра и одновременно является его испытанием»11. И важным моментом здесь, безусловно, является не только чисто человеческое смирение героя, но его княжеское смирение. Он проявляет свое смирение, уходя; примечательным и необычным фактом выступает неожиданное сочетание в тексте произведения таких слов, как «смирение» и «мужество».
О Февронии в работе Н.С. Демковой говорится: «В контексте повествования очевидной является личная незаинтересованность Февронии в том, чтобы стать княгиней, даже некоторая холодность героини; она решается выступить в роли целительницы только для того, чтобы спасти князя, дать ему шанс на спасение. Но брак с князем не личное желание девушки, не внезапная любовь: подобной мотивировки в Повести нет, это условие исцеления князя, о котором Феврония каким-то образом знает». И она несет свой крест.

Академик Д.С. Лихачев стремился ввести «Повесть о Петре и Февронии» в общий культурный фон эпохи, сравнивая ее («Повесть… ») с «Троицей» А. Рублева: «…Феврония подобна тихим ангелам Рублева… Между ее чувством, умом, волей нет конфликта: отсюда необыкновенная «тишина» ее образа».

Феврония никогда никого не осуждает. Она умеет дать понять, что люди не правы, какими-либо словами или действиями, очень тактичными, аккуратными, несуетными. Так, заметив, что один из приближенных во время путешествия по реке посмотрел на нее «с помыслом», Феврония просит его испить воды, почерпнутой с обеих сторон лодки, и толкует, что «едино естество женьское».

Все исследователи обращали внимание на предсмертный жест Февронии («и вотче иглу свою в воздух и преверте нитью, ею же шиаше»), но незамеченными остались некоторые другие ее жесты, исполненные кротости и тишины. Например, в эпизоде превращения хлебных крошек в ладан: бояре видят в движении Февронии лишь то, что она «взимает в руку свою крохи, яко гладна»; жест Петра, разгибающего пальцы жены, укоряющий, но безмолвный: происходящее совершается только между ними, между супругами. Ответный жест Февронии смиренный, тихий (в сущности, она ничего и не делает): в полнейшей тишине происходит чудо.

Изучение Жития Февронии становится во многом опорным для исследования Жития другой муромской святой — Иулиании Осорьиной (Лазаревской) (1535 — 2/15 янв. 1604), к которому специалисты также неоднократно обращались.

В традициях жития детство святых изображается, как правило, сходно. Но появляются и такие жития, в которых сообщается нечто необычное, особенное о жизни святого, отличное от привычных житийных схем. Такие моменты подчеркивают верность подвижника избранному пути: например, образ деспотичной матери Феодосия Печерского, желавшей, чтобы сын ее ничем не отличался от других детей, предстает как препятствие на пути святого. Аналогичное явление встречается и в «Житии Иулиании Лазаревской »: «Улияния от младых ногтей Бога возлюбя и Пречистую Его Матерь, помногу чтяше тетку свою и дщери ея, и имея во многом послушание и смирение, и молитве и посту прилежаше, и того ради от тетки много сварима бе, а от дщерей ея посмехаема».
 
Влекомая сердцем к монастырской жизни, Иулиания так и не смогла осуществить своего стремления. Как пишет Г.П. Федотов, до конца дней «она осталась верной своему личному христианскому призванию служения миру и деятельной христианской любви».

По мнению В.В. Костылева, «вера ее была не в том, чтобы велеречиво краснобайствовать о добре. Вера ее крепка была делами праведными для людей бедных и нуждающихся — во славу Божию».

Оставшись сиротой в шестилетнем возрасте, Иулиания (Ульяна Устиновна, урожденная Недюрева) воспитывалась сначала бабушкой, а затем теткой. Родня ее была довольно состоятельной. Кроткая девочка Иулиания избегала шумных детских игр (как и многие святые, мученики в агиографической литературе), но уже в раннем возрасте начала проявлять искреннюю любовь к Богу.

Как справедливо замечает В.В. Костылев, умело изображенный автором быт подчеркивает то, «как непросто было праведной Иулиании смолоду стать и оставаться до старости «монахиней в миру»16. Иулиания «не вознесена над повседневной жизнью, а погружена внутрь этой обыденности … изображение обыденного уклада среды, окружающей Иулианию, как раз и необходимо автору для контраста с тем внутренним духовным подвигом, который ежедневно и ежечасно совершает святая». При всем этом Иулиания не прекословит никому из своих родственников, принимает их упреки и недовольство как должное, с кротостию, несет «свой тяжкий крест, никого не обременяя, не перекладывая свою ношу и свои заботы на чьи-либо плечи…».

Иулиания творит добрые дела втайне: кормит нищих, моет в бане брошенных всеми заразных больных, положившись на волю Божию. Во время голодных лет Иулиания с детьми и слугами питается хлебом, приготовленным из лебеды и древесной коры, который, благодаря ее молитве, становится пригодным в пищу. Этим же она угощает захожих нищих и соседей, которые, ничего не ведая, хвалят слуг Иулиании, умеющих приготовить такое кушание.

Суровость аскезы св. Иулиании также держится ею в тайне: даже сын праведницы догадывается о ее трудах только тогда, когда видит, что и во сне Иулиания перебирает четки, а губы ее шепчут молитву.
В Акафисте праведной Иулиании Осорьиной, Муромской (Лазаревской) чудотворицы, она названа «крестоносной». Понятие креста, как отмечается в статье прот. Василия Зеньковского, имеющего большую важность, нельзя отождествлять только со страданиями и трудностями, претерпеваемыми человеком; крест — это задача, возложенная на человека Богом, это сораспятие со Христом. Бросить свой крест нельзя. И Иулиания несет свой крест, выполняет свой долг, свое служение. У Иулиании — это служение ближним, служение тихое, кроткое, «во благо ближних. Именно ближних, в которые входили и близкие, и дальние. Здесь зона контакта выступает в качестве категории ценностно-пространственной (оппозиция близкие — дальние снимается в категории «ближних») … святой в религиозных представлениях остается источником добродеяний, действенной силой, к помощи которой можно прибегнуть и во времена народных бедствий, и в горестях личной судьбы».

Как пишет В.В. Костылев, «Божиим храмом для праведницымирянки стал ее дом, семейный очаг — и … весь мир да ее умное молитвенное сердце».
Семья — это малая церковь, и она играет в жизни человека огромную роль. Брак, по словам прот. Иоанна Мейендорфа, «этот решающий шаг в человеческом существовании становится Тайной — по образу Христа и Церкви. Муж становится единым существом, единой плотью со своей женой, так же как Сын Божий перестал быть только Самим Собой, то есть Богом, и стал тоже человеком, и община тех людей, которые свободно Его принимают, становится Его Телом, недаром так часто в Евангелиях Царство Божие сравнивается с браком, с брачным пиром, исполняющим чаяния ветхозаветных пророков о браке Бога с избранным народом — Израилем».

То есть, можно сказать, что семья как Церковь — своего рода малая проекция Церкви Небесной, пребывающей в вечной гармонии. И сохранение гармонии в семье — непременное условие приобщения к Царству Божиему (здесь образцом гармоничного союза может служить союз Петра и Февронии, противопостав    
ленный неблагополучной семье Павла).

«Христианский брак есть тайна любви — любви не только человеческой, но и Божественной. Признание брака Таинством предполагает возможность преображения человеческой, тварной любви в вечный союз, не расторжимый даже смертью».

Петр и Феврония прославлены как правители, семейный мир которых стал основой для идеального мира в княжестве. «И это важно для понимания взглядов и убеждений русского человека: социальное благополучие внутри государства невозможно без крепкой семьи. Такое прославление и почитание благочестивого брака глубоко коренилось в народном сознании. Даже совместная брачная жизнь двух людей может стать подвигом, достойным святости, если их любовь не сосредоточивается только на себе, но благотворно воздействует на внешнее окружение».

Если образ Февронии связывается, прежде всего, с гармоничным супружеством, согласием с мужем, то образ Иулиании ассоциируется больше с заботой о детях, домочадцах, слугах. Подвиг жизни Иулиании — это подвиг любви. Любви деятельной. Иулиания Осорьина не героиня. Она праведница. Ведь праведность — в противовес героизму — каждодневна, ежедневна.

Говоря о служении как таковом, особо отмечается княжеское служение: «Ты великое возложенное на тя служение тщательно проходил еси, и нас твоею помощию пребывати коегождо в неже призван есть, настави»25. Как сказано у Г.П. Федотова, «Церковь чтит в них [князьях] если не государей, то национальных деятелей, народных вождей. Их общественный (а не только личный) подвиг является социальным выражением заповеди любви»26. Не случайно к лику святых причислялись чаще именно представители княжеских фамилий. Известно, что князья — главные герои древнерусской литературы: они всегда находятся в центре событий, на виду, их поведение официально; поэтому героические поступки князей не могут оказаться незамеченными.

Однако термин служение проходит мимо медиевистики. Феврония и Иулиания находятся в служении, которого никто не видит. Сравнение этих двух замечательных женских образов убеждает в следующем: тишина, незаметность (а идеальная супруга и хозяйка и не должна быть заметной) и есть отличительные черты святых женщин Древней Руси.