Христианская символика в романе Б.А. Садовского «Шестой час»

Б.А. Садовской написал роман «Шестой час» в 1921 году, полно выразив свое восприятие русской революции, «точку зрения русского человека, глядящего на страшную революционную реальность сквозь призму православной историософии»1. Идеологическая концепция произведения реализована, прежде всего, в изображении противостояния двух миров: старого и нового, добра и зла, света и тьмы, консерваторов и революционеров. 

Социально-политический конфликт романа — борьба между монархистами и большевиками, — реализованный в событийной линии, является воплощением столкновения двух противоположных типов мировосприятия: материалистического и религиозного, безверия и веры. В созданной Садовским художественной модели мира строго разграничены два удела: добра/света и зла/тьмы. Первый соотнесен с Богом, сакральным, Отечеством, царем, дворянством, Церковью, традиционным и национальным. Второй — с Антихристом, безбожием, большевиками, революцией, демократией, новым и инонациональным.
В трех частях произведения — «Спрут», «Удав», «Дракон» — три этапа-фрагмента жизни вымышленных персонажей спроецированы на три периода исторического развития России: предреволюционные (1904, 1911) и послереволюционные годы (1918). Конкретны в романе пространственные координаты: вымышленный провинциальный городок Малоконск, Москва, Урал (место гибели царской семьи), Петербург. Вместе с тем исторические события, происходящие в России, осмыслены автором как события вселенского и общечеловеческого масштаба. Конечно, главнейшая роль в воплощении такого восприятия эпохальных для русского народа событий отводится символизации основных идей, мотивов, образов. Автор использует тради    
ционные символы (отсылающие читателя к известным пластам культуры) и контекстуальные символы (отсылающие читателя к контексту произведения).
Сразу отметим, что Садовской, создавая антиномичную модель мира, обращается к традиционной для антинигилистической романистики нормативно-знаковой поэтике, актуализируя, прежде всего, знаки темных сил. Вместе с тем в романе выстраивается индивидуальная символическая система за счет символизации современных жизненных реалий.
Символическая система романа основывается на сцене распятия Иисуса Христа, дважды — в начале и в финале — воспроизведенной автором.
Первый раз к сцене распятия отсылает читателя заголовочный комплекс: название «Шестой час» и эпиграф: «Бывшу же часу шестому; тьма бысть по всей земли до часа девятого. От Марка, 15»2 («В шестом же часу настала тьма по всей земле, и продолжалась до часа девятого» (Мк. 15, 33). Второй раз — описание видения Вадиму Зарницыну. Сцена распятия Иисуса Христа проецируется на текст романа, создавая его символический контекст, заставляя читателя наделять изображенные события, образы, мотивы, предметные детали, слова и др. символической семантикой, с одной стороны, формируя его, читателя, отношение к судьбоносным для России событиям — с другой.
Аллюзивное заглавие, уточненное эпиграфом-цитатой, содержит глобальное оценочно-мировоззренческое обобщение: Россия погрузилась во тьму, наступило время разгула нечистой силы. Для народа советская власть — «заслуженное наказание всем нам за измену Помазаннику Христову» (с. 37). Описание видения Вадиму Зарницыну, завершающее романный текст, вновь возвращает читателя к сцене распятия Христа: «А с лазурного креста в небесах склоняется к ним в терновом венце Распятый» (с. 40), — вселяя надежду на спасение России. Иисус Христос искупил грехи человечества, даруя веру в возможность искупления, воскресения, преображения духа. Бог не оставил Россию.
В эпиграфе обозначено время тьмы: от часа шестого до часа девятого. Число три дублируется и конкретизируется наличием
 
трех частей романа, названия которых «Спрут», «Удав», «Дракон » являются символическим указанием на нечисть, с которой автор отождествляет вершителей русской революции. В христианской культуре дракон — символ сатаны (Отк. 23). Образ сатаны ассоциируется с образом змия (ср. историю грехопадения Адама и Евы; в переводе с латинского — дракон или змея); в романе Садовского на эту ассоциацию намекают образы-символы: удав (как известно, крупная хищная змея) и спрут (осьминог с восемью щупальцами). Каждый из этих образов — за счет актуализированных зрительных впечатлений и благодаря содержанию соответствующих частей романа — вносит дополнительные смыслы в символический образ дракона-сатаны-змия, к которому восходит все зло мира.
Эпиграфы к каждой части романа: «И обуял меня недуг. Коневской », «Не ты ли ангелом была. Бунин», «Христос, уставший крест нести. Блок», — углубляют авторскую характеристику состояния России как болезни (недуга), конкретизируются содержащейся в них оценкой изображенных событий и героев, актуализируют три сквозных мотива романа (безумия-болезни, грехопадения и крестной ноши), три сквозных образа-символа (Христа, креста и падшего ангела).
Евангельский сюжет распятия Иисуса Христа вводит в символический план романа «закрепленные» за ним христианские символы. Некоторые из них, бытуя на уровне ассоциативной памяти читателя, формируют символический подтекст, «заставляя » проводить параллель между известным символом и реалией, изображенной автором. Другие как бы материализуются в персонажах, предметных деталях, цвете, пространственных реалиях, именах, получая новую жизнь в контексте содержания романа, приобретая новую символическую семантику.
К первым относится образ Голгофы (место распятия Христа, лобное место, сакральный центр мира), благодаря которому современная автору Россия может быть осмыслена как центр мира и лобное место, где своей кульминации достигла борьба добра и зла, света и тьмы, Христа и антихриста.
Ко вторым относятся образы двух разбойников, распятых
 
справа и слева от Иисуса Христа, — раскаявшегося и нераскаявшегося. Образ раскаявшегося разбойника ассоциируется с образом красноармейца Брагина, расстрелявшего царскую семью и осознавшего свой страшный грех, раскаявшегося и просветлевшего душой; образ нераскаявшегося разбойника соотносится с образами Балкая, Авербуха.
В Евангелии от Марка в сцене распятия Христа участвует народ, образ которого формируется из образов конкретных героев: людей, кричавших «Распни Его!» (Мк. 15, 13), воинов, издевавшихся над Христом (15, 19), проходящих мимо (Мк. 15, 29), первосвященников (Мк. 15, 31), солдат, разыгрывающих одежды (Мк. 15, 24). В романе Садовского народ тоже участвует в «распятии Христа» — это оборотни-большевики, примкнувшие к ним прислужники, представители декаденствующей интеллигенции, красноармейцы, не думая, исполняющие приказы, разного рода приспособленцы и др.
Один из самых значимых и постоянно присутствующих символических образов в романе — образ креста. Он присутствует как символ христианства и жертвы Христа, как символ веры и символ крестного пути человека, его крестной ноши. Крест как символ искупительной жертвы Христа связан со сценой распятия Иисуса Христа, — следовательно, присутствует в тексте с начала и до конца повествования. Образ креста как символа веры конкретизируется за счет упоминаний об обрядовых действах (молитва Анны Петровны пред киотом — с. 18; молебен, который отстоял Георгий Ахматов в церкви — с. 18; молитва героя перед сном — с. 20; молебен в Малоконском соборе — сС. 21), церквах и монастырях (церковь и монастырь в Ахматовке, собор в Малоконске, Святогорский монастырь, Казанский собор, Александро-Невская Лавра). Образ нательного крестика соотносится с мотивами безумия-болезни, грехопадения и крестной ноши: потеря нательного креста Линой Зарницыной (с. 20) символизирует ее грехопадение, погружение в безверие, отпадение от Бога. Медальон с портретом Лины влюбленный в нее Георгий Ахматов «всю жизнь носил на одной цепочке с крестом» (с. 28); убедившись в ее падении, он снимает медальон и разбивает его.
 
Обе ситуации, поступки героев символичны.
Одним из символических образов, связанных со сценой распятия Христа, является образ черепа (черепа Адама, находящегося у подножия креста). Изображение черепа на живописных полотнах появилось в IX веке и стало постоянным. Часто он изображен залитым кровью, которая течет из тела Спасителя. Постепенно в произведениях искусства, обращавшихся к сюжету распятия Иисуса Христа, образ черепа становится аллюзией на грехопадение и соотносится с христианской идеей искупления Христом первородного греха Адама3. В романе «Шестой час» образ черепа вбирает дополнительные смыслы. Осип Шоколад, «большевик от культуры», собирает коллекцию черепов (с. 32) и собирается пополнить ее черепами «Лермонтова, Достоевского. Можно Алексея Толстого. Льва, конечно» (с. 32), а также царей («В Америке их с руками оторвут»). Черепа «сморчков» Тургенева, Некрасова, Салтыкова ему не нужны: они «интересны только для интеллигентской слякоти» (с. 32). В Святогорском монастыре Шоколад пополнил свою коллекцию черепом Пушкина, который, в конце концов, ему, убитому Брагиным, положили под голову, похоронив в могиле за оградой (с. 35). Помимо прямого указания на надругательство над мертвыми, кощунство и бессердечие, в этих фрагментах текста образ черепа стал символическим выражением надругательства над национальной культурой, национальными духовно-нравственными ценностями, традициями, обычаями, резкого отторжения и неприятия истории, культуры, искусства русского народа.
Читатель, знающий события распятия Иисуса Христа, неизбежно введет в контекст содержания романа символику образов крови и пяти ран Христа. Кровь Христа наделяется в христианстве искупительной силой, а раны Христовы символизируют победу духа над телом. В «Шестом часе» традиционные христианские символы дополняются контекстуальными символами, еще более ярко высвечивающими содержание христианской символики:
«Перед Казанским собором Вадим остановился. Прямо на него спускалась с неба бледно-пурпурная полоса. Начинаясь за Александро-Невской Лаврой, она кончалась у самых его ног.
 
Впереди, в красном тумане, семья. Изуродованный отец с пробитым лбом, кротко улыбаясь, гладит усы окровавленной рукой. Мать, истерзанная, с вытекшими глазами, радостно прижимает обезглавленного сына к растерзанной груди. Четыре дочери в кровавых лохмотьях держатся за руки, ликуя; сияют счастьем. Багровая полоса вся шевелится от призраков: им нет конца. А с лазурного креста в небесах склоняется к ним в терновом венце Распятый» (с. 40).
Образ крови создается, благодаря цветосимволике: автор сгущает красный цвет и его оттенки (пурпурная, красный, окровавленная, кровавые, багровая). Терновый венец Распятого — символ страдания и терпения Христа — венчает и главы членов царской семьи: автор соединяет жертвенный порыв и подвиг Христа и страстотерпцев-страдальцев Романовых4, вселяя надежду на искупление грехов, победу света над тьмою. Преображение духа символически обозначается и цветом: небо, небеса (опосредованное указание на голубой цвет), лазурный крест.
Следует отметить, что видение, бывшее герою романа Вадиму, символизирует еще одну важную идею произведения: всеобщий распад и растление привели к распаду семьи (что показано автором на примерах многих семей: как дворянских, так и священнических, крестьянских). Между тем, именно семья всегда была своего рода духовным и нравственным оплотом русского человека (в романе таковы семьи Романовых, Ахматовых). Неслучайно, обезумевший Вадим перед смертью-самоубийством услышал «голос матери; она нежно звала его» (с. 41).
Создавая образы героев-революционеров, писатель подчеркивает их бесовскую природу: по словам героини романа, Розы Розенталь, «Бог не мог создать таких, как мы. Нас создал ктото другой» (с. 38). С этой целью формируется соответствующий мотивный комплекс: мотивы оборотничества, предательства (причем, двойного), игры, безумия соотносятся со всеми героями такого плана.
В контексте христианской символики и мотивного комплекса романа особое значение приобретают смена имен (Акилина — Лина — Алина, Мущинкина — Анастасия Сандвич,
 
Клавдия — Клодин, Антонычев — Серж), цветообозначения и анималистические образы («хищный взгляд желтых зрачков» (с. 17), «ястребиный взгляд» (с. 18) Соломона Исакера, Жорж, «похожий на молодого ворона» (с. 18), «Шоколад, бледный, с желтой улыбочкой» (с. 29), «Черные головы с вороньими носами склонились над Линой, будто клевали ее» (с. 32 и др.). Символическим смыслом наделяются действия, поступки и жесты героев: «… скользнул Соломон» (с. 15), игра в карты (с. 24), гипнотизирование Исакером Лины, Ахматова (с. 18, 29), перемена религии Линой (с. 22), преподнесение в подарок книги с. 33) и т. д.
Соответствующей символикой наделяется хронотоп. Обозначенная в эпиграфе «тьма … по всей земли» заставляет воспринять как особый знак отсутствие икон в доме (С. 18), встречу за околицей на перекрестке (с. 20) с будущими революционерами (перекресток — место встречи с нечистой силой, согласно демонологическим представлениям), «суровый обрыв» (С. 33), «свинцовую гладь Мойки» (с. 41).
Осенью, по народным приметам, особенно активна нечистая сила. Именно «осенним вечером» (с. 13) состоялась первая встреча Лины с искусителем Жоржем Розенталем. Важные события, описанные в романе — как вымышленные, так и реальные (1 сентября 1911 года состоялось, например, покушение на Столыпина) — происходят осенью. Последний день романного действия — «осенний туманный день» (с. 39). К символическим деталям, участвующим в формировании образа нечисти, темных сил, можно отнести звук: шелест-шорох, который слышится героям (с. 13, 21, 27, 40), топор, которым Вадим отрубает голову Исакеру (с. 40), томик «Гаврилиады» Пушкина, преподнесенный настоятелю монастыря, книгу стихов Бальмонта, подаренную Лине и др.
В романе Садовского мир погружен во тьму; причина этого кроется в отпадении от Бога, в мятеже против Бога, в духовном и нравственном нигилизме. Борьба между Христом и антихристом, ожидание конца света и Страшного суда — апокалиптические мотивы, актуализированные в читательском сознании символикой сцены распятия Христа. (В одном из рукописных вари    
антов романа еще более сильное впечатление создавалось другими эпиграфами: Часть 1 — «Спрут», эпиграф: «Где нет волов, там ясли пусты. Соломон»; часть 2 — «Удав», эпиграф: «Живому псу лучше, чем мертвому льву. Екклезиаст»; часть 3 — «Дракон», эпиграф: «Он будет пасти их жезлом железным. Апокалипсис»).
Темным силам противопоставлены в романе Садовского светлые силы, персонифицированные, прежде всего, в образе Георгия Ахматова. Герой идеализирован. Приемы идеализации: имя (ср.: Георгий Победоносец), наименования («рыцарь без страха и упрека»), поступки, жизненный путь как реализация метафоры «путь к Богу».

1 Сергеев С. К первой публикации романа // Волшебная гора. 6. Философия. Эзотеризм. Культурология. М., 1997. С. 10.
2 Садовской Б.А. Шестой час // Волшебная гора. 6. Философия. Эзотеризм. Культурология. М., 1997. С. 12. В дальнейшем цитирую по этому изданию, указывая страницу после цитаты.
3 См. об этом: Холл Дж. Словарь сюжетов и символов в искусстве. М., 1996. С. 467, 472.
4 Несмотря на то, что мученики следуют путем Христа, только одного Христа Православная Церковь именует Искупителем человеческих грехов.