Игореви князю Богъ путь кажетъ (к проблеме главной идеи "Слова о полку Игореве")

В мировой литературе нет, кажется, других примеров, чтобы о крошечном, в двадцать страничек, произведении — «слове», или «повести», или «песни» (ученые так и не определили жанр «Слова о полку Игореве») — было написано около шести тысяч книг и статей, а этот, по словам Б. А. Рыбакова, «непревзойденный образец политического красноречия во многом остается еще не разгаданным»  (курсив мой.— В. К.).

В «Слове», и в самом деле, сокрыто немало тайн, ведь это непревзойденный образец глубочайшей религиознофилософской мысли Древней Руси, а потому попытки светского литературоведения интерпретировать шедевр отечественной и мировой литературы как образец политического (или какогонибудь другого) красноречия могут вызывать лишь сочувствие или сожаление.

В середине XIX в. немецкий ученый Карл Маркс прочитал гениальное русское «Слово о полку Игореве» во французском переводе и сообщил своему другу Фридриху Энгельсу: «Суть поэмы — призыв русских князей к единению как раз перед нашествием …монгольских полчищ» . Эту политическую формулу знают все: она кочует из книги в книгу, из статьи в статью, как заклинание, звучит в школах, на всех уроках, ее вдохновенно повторяют учителя, профессора и все учебники — и школьные, и вузовские… Между тем марксово определение не только не выражает главной идеи поэмы, но и затемняет ее суть, ибо она с первого до последнего слова проникнута иной мыслью.

«Слово» начинается фразой: «Нел&по ли ны бяшетъ братiе, начати старыми словесы трудныхъ пов&стiй о полку Игорев&…» . Первые издатели перевели ее плохо, допустив грубую ошибку: «Прiятно намъ, братцы, начать древнимъ слогомъ прискорбную пов&сть о поход& Игоря…»  Получилось «нелепо». Получилось, что автору «Слова» «приятно» рассказывать о гибели Игоревой дружины…

Василий Андреевич Жуковский перевел иначе:

Не прилично ли будет нам, братия,
Начать древним складом
Печальную повесть о битвах Игоря .

Это лучше, чем у первых издателей, но ненамного, ибо непонятно: «прилично» или все же «не прилично» Автору повествовать о походе Игоря «древним складом», и если «не прилично», то почему… Лучше других эту двусмысленность почувствовал Пушкин и первую строчку перевел с экспрессивным утверждением: «Не прилично, братья, начать старым слогом печальную песнь…» . Пушкин гениален!.. Но в русском языке есть, кажется, более точный эквивалент слову «нел&по»: «непристойно».

Но почему же «неприлично» или «непристойно» петь «старыми словесы», как пел вещий Боян? Ведь «вещий» — значит мудрый… Бояна и почитали мудрым, видя в нем искусного певца, восхищаясь его талантом. Первые издатели не сомневались, что Боян был «славн&йшiй въ древности стихотворецъ Русской, которой служилъ образцемъ для бывшихъ посл& него писателей» ; Карамзин писал о его «сладких гимнах» , а В. Миллер полагал, что «Боян заменяет автору «Слова» музу эпических поэтов» . Он и для современных переводчиков и исследователей «Слова» — «гениальный и прославленный представитель песнотворческого искусства древней Киевской Руси», «сладкоголосый сказитель», «идеальный певец», «человек, обладающий божественной силой песнопенья».

Но вещий — не только мудрый… Вещий — это еще и колдун, и волхв, и язычник . Язычники, противясь установлению новой веры, убивали христианских пастырей, поднимали народ на восстания, которые жестоко подавлялись. И в первые годы Крещения Руси, и через два столетия, в XII в., когда и было написано «Слово», и позже борьба между язычниками и христианами принимала иногда самые ожесточенные формы.

Принятию христианства яростно сопротивлялся Новгород («В Новеграде людие, уведавше еже Добрыня идет крестити я, учиниша вече и закляшася вси не пустити во град и не дати идолы опровергнути») ; в Ростове «не хотяху креститися» ; в Муроме «неверные люди многие исполчишася и укрепишася… не здашася» . Языческие жрецы, влияние которых зачастую превосходило власть князя, не только прилюдно хулили христианскую веру, отговаривая народ креститься, но и возбуждали людей к открытому сопротивлению, уводили их в леса, разбойничали, поднимали восстания, убивали христианских пастырей. В 1024 г. «вьсташа вьлъсви в суждалцихъ, избиваху старую чадь по дьяволю наученью и бсованию, глаголюще, яко си держать гобино. И мятежь великъ… Слышавъ же Ярославъ (находившийся тогда в Новгороде. — В. К.) вълъхвы ты, и приде к Суждалю, изьима волъхвы, расточи, и другия показни…» . В 1030 г. язычники в Польше «избиша епископы, и попы, и бояры своя, и бысть мятежь вь нихъ».

Весьма вероятно, что в Киевском восстании 1068 г., когда был убит новгородский епископ Стефан , немаловажную роль сыграли язычники, исторгнувшие князя Всеслава из поруба и посадившие его на Киевский стол.

Феодор и Иларион, первые епископы Ростова, принуждены были бежать от озлобления тамошних язычников, а святой Леонтий погиб: «его невернии, много мучивше, убиша, и се третий гражанин небесный бысть русскаго мира, с онема варягома венчався от Христа, Егоже ради убиен бысть…»

В «Повести временных лет» под 1071 г. рассказывается, как в Киеве «в та же времена приде волхвъ, прельщен б&сомъ», как в Ростовской области служащие антихристу «вьстаста два волъхва… убиваша… многы жены… убиша же ту попа Янева», за что и их самих убили и «повсиша я на дрва: отмстье приимша от Бога по правда».

Здесь же рассказывается и о других кудесниках, один из которых «…творяшеть бо ся аки Богъмъ, и многы прельсти, мало не весь городъ…, хуля вару крестьяньскую. …И бысть мятежь в город&, и вси яша ему в&ру и хотя поб&дити епископа». Епископъ же, вземь крестъ и оболкъся в ризы, ста, рекъ: «Иже хощеть в&ру яти волъхву, да за нь идеть, аще ли в&руеть кто кресту, да идеть к нему». И разд&лишася надвое: князь бо Гл&бъ и дружина его сташа у епископа, а людье вси идоша за волъхва. И бысть мятежь великъ вельми. Гл&бъ же, возма топоръ… и ростя и, и паде мертвъ, и людие разиидошася. Он же (волхв. — В. К.) погибе т&ломъ и душею предався дьяволу» .

В 1091 г. летописец поведал о появлении волхва в Ростове .
В 1113 г. преподобный Кукша «как вятичи крести… и по многых муках усечен бысть с своим учеником Никоном» .
В 1174 г. галичане, восстав против языческого обычая многоженства, сожгли любовницу князя Ярослава Анастасию, а самого князя приводили к присяге, чтобы жил с законной женою .
В 1227 г. новгородцы, сами недавние язычники, не ограничившись поучениями и увещеваниями, «сожгли четырех волхвов по одному подозрению их в чародеяниях» .

О страшной казни в 1411 году сообщает Псковская вторая летопись: «Того же лата Псковичи сожгоша 12 жонке в&щихъ» .Борьба Церкви и зачастую скорых на расправу новообращенных христиан с язычниками, упорствующими в своих заблуждениях, колдунами, ведьмами, «вещими жонками», оборотнями и прочими идолопоклонниками, продолжалось достаточно долго, а в XII в. была открытой раной, как и другая страшная беда — княжеские междоусобицы.

Вещего Бояна не сожгли, как вещих жонок, но его язычество, несмотря на все его таланты, не могло быть принято христианами, потомуто автор «Слова», бесспорно, христианин по своим убеждениям, и говорит о непристойности петь, как Боян, и «Слово» начинается «не по замышленiю Бояню», а «по былинамъ сего времени», то есть времени после 988 г., когда в купели Святого Крещения рождалась новая Русь, Святая Русь, и новый народ — православный. Потомуто и начинается песнь «отъ стараго Владимера», святого равноапостольного князя, Крестителя Руси: «Почнемъ же братiе пов&сть сiю, — говорит автор «Слова»,— отъ стараго Владимера до нын&шняго Игоря».

Язычество Бояна подчеркнуто и в описании его обворожительного пения:
Боянъ бо ващiй, аще кому хотяше пасна творити,
то растекашется мыслiю по древу…

Мысленное древо — так называемое мировое дерево, или древо жизни, по славянской мифологии, воплощение мироздания. Крона мирового дерева достигает небес, а корни — преисподней. Ствол символизирует жизнь земную.

Мир этот наполнен языческими богами, оборотнями или хтоническими животными и птицами вроде мыши, волка или орла… И Боян предстает перед нами как оборотень, растекаясь
мыслiю  по древу,
сарымъ волкомъ по земли,
шизымъ орломъ подъ облакы.

Всеобъемлющий образ Боянова мироздания неотделим от его мистических превращений в мышь (символика подземного мира), волка (символика мира земного) и орла (символика мира небесного). При этом нельзя не заметить, что все три существа — мышь, волк и орел,— облик которых принимает Боян, существа в Священном Писании нечистые, то есть несущие печать греха и разложения.

Мышь  — в древности считалась порождением дьявола. Народная традиция относит мышей к «гадам», называя их «поганью».
Волк — противопоставлен человеку как нечистая сила .

Христос с волками сравнивает лжеучителей: «Они приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные» (Мф 7:15–16). По народным представлениям, волками могут оборачиваться колдуны, как Боян в «Слове», как князь Всеслав, у которого «Аще и ваща душа в друз тала , нъ часто бады страдаше».

Орел — с одной стороны, издревле является символом силы и могущества царей, героев и целых царств, например Вавилонского или Египетского (Иезек 17); с другой стороны, орел, хищная птица, нечистая по Моисееву закону (Лев 11:13; Втор 14:12), служит в Священном Писании символом гордости, надменности и самонадеянности: «Грозное положение твое и надменность сердца твоего обольстили тебя, живущего в расселинах скал и занимающего вершины холмов. Но хотя бы ты, как орел, высоко свил гнездо твое, и оттуда низрину тебя, говорит Господь» (Иер 49:16). Орел — символ скорого падения, исчезновения и ничтожества . Орел осуществляет связь между небом и преисподней.

Различие в мировоззрении и миропонимании автора и Бояна дополняется несовместимостью их представлений о нравственных нормах, ведь Боян поет славу князьям, зная, что они творят беззаконие.

И здесь необходимо сказать об ошибке, которая встречается практически во всех современных переводах фразы «Помняшетъ бо речь первыхъ временъ усобице».
Перевод Д. С. Лихачева: «Вспоминал он, как говорил, первых времен усобицы» .

Конечно, слово «р&чь» можно перевести как глагол «говорят» или «говорил», если оно написано через «Е» — «речь». В первом издании «Слова» оно так и написано — через «Е». А вот в Екатерининской копии оно написано через «е». В Екатерининской копии это не глагол, а существительное. Где же ошибка?

Полагаю, ошибка в первом издании. Возможно, сами издатели ее и заметили… Во всяком случае, в печатном экземпляре 1800 г., который хранился в библиотеке Царскосельского лицея, ктото исправил букву «Е» в слове «речь» на «е» . Это тем более важно отметить, что директором Лицея был Василий Федорович Малиновский, брат Алексея Федоровича Малиновского, который и готовил первое издание «Слова».

Между тем исправление одной буквы существенно меняет смысл всей фразы…
В «Словаре» Срезневского указано около полутора десятков значений этого существительного и отдельной словарной статьей дано существительное мужского рода Р&ЧЬ, которое предположительно толкуется как «нечистый дух» и приводится пример: «помилоуи мене, моучимоу летъ ? реча» .

Полагаю, статья в «Словаре» Срезневского может быть дополнена примером из «Слова о полку Игореве», а невразумительный перевод «Вспоминал он, как говорил, первых времен усобицы» исправлен на более осмысленный: «Помнил он беснование первых времен усобицы»… Однако слово «помняшеть», кроме значения «помнил», имеет оттенок значения «понимал» (ср. в «Слове о Законе и Благодати» Илариона: «Отъкуду исъпи памяти (понимания, представления) будуще& жизни сладъкую чашю» .

Помнил Боян лихие времена, понимал, что междоусобные войны есть зло, беснование… (А как иначе назвать братоубийственные войны, во время которых отцы щадили сыновей, а дети — отцов… Что это, если не беснование?!)

Боян все помнил и понимал… Однако пел «славу» князьям, совершающим беззаконие…

Боян — певец, может быть, и замечательный, талантливый, но лукавый, он — двоедушный лицедей, а кроме того, оборотень, о чем свидетельствуют и его «растекания»превращения и «рысканье» «въ тропу Трояню». Что это за Троян и что это за тропа его, никто доподлинно не знает, хотя чтото зловещее в них ощущается явственно, и, судя по всему, прав был А. Н. Майков, писавший: это — «земля незнаемая, обитаемая погаными детьми бесовыми, исполненная враждебных Руси темных сил» .

О том, что это так, напоминает, видимо, и вызывающий неизменные восторги исследователей «соловьиный щекот» язычника Бояна.

Соловей в знаковой системе средневековья — не только «божья» или «святая» птица  или символический образ искусного певца, но и «вещее существо» , таящее опасность. Это согласуется с описанными в «Слове» превращениями вещего Бояна, его «щекотанием», ведь ущекотать (щекотать) — не только «воспевать коголибо подобно соловью»  или издавать сильные, резкие звуки, подобные соловьиному пению, но и вызывать судороги (ср.: «защекотать до смерти»), а также наносить удары (ср.: польск. szczekac — лаять, злословить, лужицк. ne s’cokaj — не брани, великор. областн. щекатить — дерзко браниться, щекатый — сварливый… В народных преданиях соловьиный щекот — символ весенних глаголов богагромовника» . Контаминация значений, характерная для поэтики «Слова», дает поразительный, но ожидаемый результат: соловьиный «щекот» Бояна, его «хвалы» или «славы» подобны удару и смертельно опасны, как смертельно опасны были «соловьиные трели» высшего в Новгороде языческого жреца Богомила, который «сладкоречiя ради нареченъ Соловей». Сей Соловей всячески препятствовал крещению новгородцев, «вельми претя люду покоритеся» . При этом новгородский соловей Богомил величал себя, наверное, Велесовым внуком.

В «Слове» Велесовым внуком назван Боян. Так его автор «величает». Велес, языческий бог благополучия, богатства, покровитель скота, в православной традиции воспринимался как «лютый зверь», «нечистый дух», «черт» (ср.: в чешск. Veles — «злой дух», «демон») .

Мог ли такой «певец» «служить образцом» для автора «Слова»? Потомуто он и начинает свое повествование «не по замышленiю Бояню» , а «по былинамъ сего времени», то есть по реалиям новой христианской эпохи, которая, повторим, наступила после великого в нашей истории 988 г. — года Крещения Руси:
Почнемъ же братiе пов&сть сiю отъ стараго Владимера.

В купели Крещения рождался русский народ православный, к которому и автор «Слова» принадлежал… И на события Игорева похода он смотрит как христианин, а не как язычник…
Поход Игоря на половцев объясняют обычно политическими причинами… На первый взгляд так оно и есть, ведь Игорь идет в поход «за землю Русскую»… Но не стоит торопиться с выводами о патриотизме Игоря, ведь одна из причин похода, причем важнейшая, — желание славы. А желание славы есть искушение для забывших, что «всякая плоть — как трава, и всякая слава человеческая — как цвет на траве: засохла трава, и цвет ее опал» (1 Петр 1:24).

У Игоря искушение стало страстью и было столь велико, что не стал он считаться даже с предостережением Божиим, явленным в виде затмения солнца: «Спала Князю умъ похоти, и жалость ему знаменiе заступи искусити Дону великаго» («Сожгла князю ум страсть и зависть, искушение испить Дону великого знамение (волю Божию) превзошло»). Стремление к славе порождается завистью и, конечно, гордыней, которая, как сказано в Писании, «погибели предшествует» (Притч 16:18). Одержав легкую победу в первом сражении, Игорь во втором потерял все: брата, сына, погубил дружину и сам попал в плен к поганым…

И здесь надо вспомнить о готских девах, которые, по мнению комментаторов, радуются поражению Игоря, лелея месть за хана Шарукана .

Готы у комментаторов — союзники половцев. В действительности же, повидимому, все было наоборот. Просто комментаторы не учитывают, что готы, жившие в районе русского княжества Тмуторокани, были, как и русские, христианами; причем христианство они приняли еще в IV в. Готские девы звенят русским золотом и воспевают время Бусово, потому что Бус (Бос, Боус или Бооз) — антский князь, распятый готским королем Винитаром, почитался ими как воплощение Христа .

Но почему же эти девыхристианки вдруг лелеют месть за язычника Шарукана?
А они и не лелеют месть за Шарукана… И ни о какой мести» за Шарукана» ни в первом издании «Слова», ни в Екатерининской копии речи нет. Наоборот, здесь говорится о «мести Шароканю». Можно полагать, что готыхристиане, как и русские, немало от него претерпели…
А предлог «за» — это домысел переводчиков, искажающий текст, меняющий смысл на противоположный.

Острота противостояния вер — языческой и христианской — во всей полноте проявляется в «мутном» сне великого князя Киевского Святослава, который, любя Игоря и Всеволода, суровую оценку дал безрассудству героев в «злате слове»: «Нъ нечестно одол&сте, нечестно бо кровь поганую прольясте».
Князю кажется, что Игорь и Всеволод и его, и всю Русь предали…
А Святъславъ мутенъ сон
виде: въ Киев& на горахъ си ночь
съ вечера од&вахъте мя, рече, черною
паполомою, на кровати тисов&.
Чръпахуть ми синее вино съ трудом см&шено;
сыпахутьми тъщими тулы поганыхъ тлъковинъ
великый женчюгъ на лоно, и н&гують мя;
Уже дъскы безъ кн&са въ моемъ терем& златовръсемъ.
Всю нощь съ вечера бо суви врани възграяху.
У Пл&ньска на болони, б&ша дебрь кисаню,
и не сошлю къ синему морю.

Объяснительный перевод Д. С. Лихачева: «А Святослав мутный [непонятный, неясный для него] сон видел в Киеве на горах [где он жил]. В эту ночь, с вечера, одевают меня, — говорит [он],— черным погребальным покрывалом на кровати тисовой; черпают мне синее вино, с горем смешанное; сыплют мне пустыми [опорожненными от стрел] колчанами поганых иноземцев крупный жемчуг на грудь и нежат меня. Уже доски без князька в моем тереме златоверхом [как при покойнике, когда умершего выносят из дому через разобранную крышу]. Всю ночь с вечера серые вороны граяли [предвещая несчастье] у Плесеньска [под Киевом], в предградье стоял киевский лес, и понеслись [они вороны] к синему морю [на юг, к местам печальных событий]» .

Возникают вопросы: почему так долго всю ночь с вечера «одевают» князя? кто «одевает»? кто намешал горя в синее вино? что это за синее вино? кто и зачем сыплет князю жемчуг на грудь и при этом нежит его? Не менее любопытны разобранная крыша («доски без князька») и несущиеся к морю серые вороны…

«Одевают», то есть накрывают погребальным покрывалом, Святослава его же, Святослава, «сыновцы», князья Игорь и Всеволод, ведь «си ночь», вероятнее всего, есть сокращенная запись слова «сыновчь» . Святославу кажется, что Игорь и Всеволод предали его. Правильность этой догадки «поддерживают» бояре, толкующие сон. Чуть позже они скажут Святославу, что Игорь и Всеволод не предатели, что они сами в плену: «Уже соколома крильца прип&шали поганыхъ саблями, а самого опуташа въ путины жел&зны… два Солнца померкоста, оба багряная стлъпа погасоста… и великое буйство подасть Хинови». Между тем Святославу снится, как «тулы поганыхъ тлъковинъ» (то есть вдовы поганых язычников, ибо «тулы» потюркски «вдовы» ) черпают ему «синее вино» (то есть яд ), сыплют ему жемчуг на грудь, символ печали и смерти, и вовсе не нежат князя, как принято думать, а издеваются над ним, о чем писал еще Д. Дубенский: «В Малороссийск. яз. коегде и теперь употребляется слово неговать, вм. кепковать, изнущаться в смысле издеваться, ругаться (сообщ. Г. Бодянским)» . Наконец, слово дъскы безъ кн&са… Речь, по всей видимости, идет о Киевском престоле без князя.

С учетом этих пояснений перевод будет несколько иным: «В Киеве на горах (в княжеском тереме) «сыновцы» (то есть Игорь и Всеволод) вечером накрывают меня, говорит Святослав, черною паполомою (то есть погребальным покрывалом) на кровати тисовой, наливают мне синее вино (то есть яд); тощие вдовы поганых (вдовы половецкие) сыплют мне крупный жемчуг на грудь (символ слез и смерти) и издеваются надо мной, (радуются скорой моей смерти)». Князю, действительно, видится нечто ужасное: его готовят к погребению по языческому обряду, а в обряде заодно с врагами, половецкими вдовами, участвуют его племянники Игорь и Всеволод… Есть отчего смутиться… Но еще страшнее «дъскы безъ кн&са»: Киевский престол без князя. Святославу снится, что престол пуст, что обезглавленная Русь может стать добычей половцев, которые уже рядом, «на болони», перед городскими стенами… («Болоние» — свободное пространство перед городскими стенами, оставляемое обычно без застройки, чтобы оно могло простреливаться с городских стен.) Именно cюда, снится князю, добрались половцы — не серые вороны, а половецкая орда, носящая тотем воронов , и орду эту половецкую не прогнали («несошлю»)  от города. Не карканье птичье тревожит князя, а нависшая над Киевом смертельная опасность. Под стенами города слышит князь гортанные крики «детей бесовых».

Немало бед и горя принес Русской земле безрассудный поход Игоря, и перед лицом грозной половецкой опасности великий князь Киевский обращается к другим князьям с призывом к единению, чтобы постоять за землю Русскую, отомстить «за обиду сего времени… за раны Игоревы». «Золотое слово» Святослава тема особая, но нельзя не обратить внимание на то, как обращается князь к Ингварю и Всеволоду и трем Мстиславичам: вы «не худа гн&зда шестокрильци», говорит князь. «Не плохой вы выводок соколов», — переводит Д. С. Лихачев  и поясняет: «У сокола оперение крыла делится на три части (большие маховые, малые маховые перья и крылышко). Всего у сокола как бы шесть крыльев. Отсюда название сокола «шестокрылец»» . Вообщето честь превращения «шестокрыльца» в птицу принадлежит Н. В. Шарлеманю … Но в данном случае это неважно. Шестокрыльцы, или серафимы, название высшего и самого близкого к Богу ангельского чина; это непосредственные исполнители Его воли. По описанию пророка Исайи, серафимы имели шесть крыльев символ высших духовных способностей (Ис 6:2–3).

Причина разобщенности и творимого беззакония — забвение Бога и Его заповедей, забвение своего высокого Божественного предназначения. Об этом, призывая к единению, напоминает князьям Святослав. Об этом печалится автор, напоминая о благодати первых лет Крещения Руси при Владимире Святом: О! стонати Руской земли, помянувше первую годину, и первыхъ Князей. Того стараго Владимiра нелз& б& пригвоздити къ горамъ Кiевьскымъ.

Пришло другое время время забвения и отступления от веры, пришло время Игоря, с языческой молитвой о котором обращается жена его Ярославна к Днепру, к ветру и к солнцу. Но не они, не Днепр, не ветер и не солнце, спасают князя: …Игореви Князю Богъ путь кажетъ изъ земли Половецкой на землю Рускую… Как правило, эту строчку исследователи не комментируют, или отмечают, что это «вставка» какогонибудь зловредного монаха: «почти все «христианство» «Слова» это добавки монаховпереписчиков, которых не могло не шокировать полное умолчание христианства» . Но в данном случае «хитроумный» монах ни при чем, ибо предложение «Игореви Князю Богъ путь кажетъ изъ земли Половецкой на землю Рускую» непосредственно связано с предыдущей строкой: «Прысну море полунощи», которую переводчики обычно чутьчуть подправляют на «Прыснуло море в полночь».

Представить картину «прыскающего в полночь моря» трудно… Между тем «прыскать», по В. И. Далю (« Прыск, жар угольный, порск, особ. в кузнечном горну») , может иметь значение, близкое к словам «вспыхнуть», «разгореться», «запылать»… Это тем более вероятно, что слово «море», кроме привычного значения «водное пространство с горькосоленой водой», или «большое озеро», или «житейское море», может обозначать стороны света запад: «…и постави тамо кущу свою въ Вефили при мори» («…и поставил шатер свой так, что от него Вефиль был на запад…», Быт. 12:8) или юг: «Возведи окрест очи твои, Сионе, и виждь: се бо приидоша к тебе, яко Богосветлая светила, от запада, и севера, и моря, и востока чада Твоя, в тебе благословящая Христа во веки» . Следовательно, вся фраза может быть переведена так: «Вспыхнуло Небо (вспыхнул, запылал запад), Игорю князю Бог путь указывает из земли Половецкой в землю Русскую».

Иными словами, речь идет еще об одном знамении. Только в первом случае знамение (затмение солнца) преграждало путь Игорю, а теперь знамение (зарево на небе) указывает ему путь: «Богъ путь кажетъ». Правильность такого понимания строки «Прысну море полуночи…» поддерживается словом «сморци», в котором видят обычно «вихри» или «смерчи». Но, как заметил Н. В. Шарлемань , «ночью смерчи не возникают». Словом «сморци» в данном случае названы «огненные столбы на небе», так называемые «всполохи северного сияния», которые видны были в знаменательные для Руси годы.

Строка «Игореви Князю Богъ путь кажетъ изъ земли Половецкой на землю Рускую…» соотносится с летописными свидетельствами: «И по малыхъ дн&хъ ускочи Игорь князь у половець, не оставить бо Господь праведнаго в руку грешничю: очи бо Господни на боящаяся Его, а уши Его в молитву ихъ!» . «Игорь же Святославличь тотъ годъ бяшеть в Половцехъ… Но избави их Господь за молитву хрестьяньску, имже мноз& печаловахуться и проливахуть же слезы своя за него».

Игорь бежит из плена… И здесь происходит событие, смысл которого, на первый взгляд, не очень ясен. Речь идет о диалоге Игоря с Донцом, во время которого князь вдруг вспоминает юного Ростислава, утонувшего в реке Стугне почти сто лет тому назад, в 1093 г. Никто не объяснил, при чем тут Ростислав… Между тем его появление в «Слове» чрезвычайно важно для понимания смысла всей поэмы, ибо его гибель прямое следствие нераскаянного греха. Об этом свидетельствует «КиевоПечерский патерик»:

«Случилось однажды в монастыре, что осквернился сосуд от падения в него какогото животного, и поэтому Григорий спустился к Днепру за водой. В то же время случилось там быть князю Ростиславу Всеволодовичу, который хотел идти в Печерский монастырь за молитвой и благословением, так как с братом своим Владимиром отправлялся в поход против половцев. И, увидев старца, слуги князя начали оскорблять его, ругаясь непотребными словами. Монах же, провидя их скорую смерть, стал говорить: «О, чада, в то время как вам следовало быть благочестивыми и призывать всех молиться за вас, вы большее зло творите, что Богу неугодно. Плачьте о своей погибели и кайтесь в своих согрешениях, чтобы получить хотя бы снисхождение в день Страшного суда, ибо вас уже постиг суд: вы все умрете в воде с князем вашим. Князь же, страха Божьего не имея… сказал: «Мне ли, умеющему плавать, предсказываешь смерть от воды? И, разгневавшись, князь повелел связать монаху руки и ноги, повесить на шею камень и бросить в воду, и так Григорий был утоплен. …Ростислав же, не чувствуя вины за грех, от ярости не пошел в монастырь. Не захотел он благословения, и удалилось оно от него; возлюбил проклятие, и пало оно на него. Владимир же пришел в монастырь для молитвы. Когда же они были у Треполя и началось сражение, то побежали князья наши от врагов. И благодаря молитве Владимир переправился через реку, а Ростислав утонул со всеми своими воинами, как предрекал блаженный Григорий. «Каким, сказано, судом судите, таким будете судимы…»

Смысл рассказа в напоминании о наказании за нераскаянный грех. И Игорь боится расплаты за свои грехи… Ему было за что бояться. «Помянухъ азъ гр&хы своя пред Господомь Богомъ моимъ, — пишет летописец о покаянии Игоря, — яко много убийство, кровопролитье створихъ в земл& крестьяньстьй…»

Но время Суда Божьего еще не пришло для него. Пришло время раскаяния. Игорь преодолевает все преграды и добирается до Киева, где идет в храм «къ свят&й Богородици пирогощей» в храм Успения Божией Матери на Подоле. Богородица почиталась как защитница от врагов и освободительница пленных. Игорь идет в храм для покаяния и молитвы. А можно сказать: он возвращается в храм для покаяния и молитвы, как блудный сын возвращается в Отчий дом, потомуто и «страны рады, гради весели…»

Автор сочувствует Игорю на протяжении всей поэмы, но лишь после его раскаяния провозглашает здравицу: «здрави Князи и дружина, побарая за христьаны, на поганыя полки». Так ясно и определенно выражает автор свое отношение к борьбе христиан (русских князей) и поганых (язычников). А заканчивается «Слово» «славой», горькой «славой», о чем читатели, знакомые со «Словом» в переводе Д. С. Лихачева или многих других исследователей, начиная с первых издателей, могут и не знать, потому что в этих переводах союз «а» заменен на союз «и»: «Князьям слава и дружине! Аминь».

Однако и в первом издании «Слова», и в Екатерининской копии эта фраза звучит иначе: «Князьям слава, а дружине аминь»… Слово аминь, согласно «Словарю» Аванесова, употреблялось не только в значении истинно, правильно, да будет так, но и в значении конец, кончено . Восклицая «славу» Игорю и другим князьям, автор напоминает о погибшей дружине, которую не воскресить. Он напоминает о гибели русского «злата и сребра», русских соколов воинов, ставших жертвой гордыни, честолюбия, духовного ослепления и забвения Бога. Автор «Слова» никого и ни к чему не призывает. Великая литература не агитка. Великая литература ставит перед нами вечные вопросы, напоминая нам о наших болезнях: как жить? по собственному ли разумению? по собственной ли воле? потакая своему безрассудству и честолюбию? лелея свою гордыню и пороки? отринув веру? забыв о Боге?.. Вечные вопросы… Это не я задаю их вам… Это Автор «Слова», гениальный поэт, патриот и мыслитель спрашивает нас, многомудрых детей беснующегося века.