| Валаам церковное пение |
Автор: Загребин А.ВВалаам: Островок русского церковного пенияПечальна история церковного пения в России за истекшие триста с лишним лет. Являясь ярчайшей чертой, характеризующей лицо Церкви и народа, оно отображало, иллюстрировало те процессы, которые происходили в Российском государстве. Став, фактически, отраслью музыки, церковное пение было подвержено постоянной смене стилей, «фасонов и фасончиков», происходившей в области светского искусства. К сожалению, к церковному пению было утрачено отношение как к Священному Преданию, которое требует тщательного и любовного сохранения. На фоне такой явной секуляризации церковных искусств обращали на себя внимание некоторые храмы и монастыри, отличавшиеся здоровым консерватизмом. Прежде всего это: Успенский собор Московского Кремля, Саровская пустынь, Соловецкий и Валаамский монастыри. Их отличительной чертой было то, что посетитель сразу сознавал, что здесь не так, как везде. Вот, например, впечатления матери Александры (Агафии Семеновны Мельгуновой) от посещения Саровской пустыни: «Ничего подобного она не видала во всей России… Строгое благочиние, продолжительная церковная служба, простота, убогость и суровость монашествующих, старинное столповое пение, по чину Афонской горы (курсив мой. Видимо, имеется ввиду уставность, единообразие пения, отсутствие в нем светской пестроты. — А. З.)» . А вот что пишет авторстарообрядец: «…в Саровской пустыни или в московском Успенском соборе церковные порядки так мало похожи на богослужение в приходских храмах и так во многом напоминают седую старину, что и старообрядцу подчас кажутся родными и любезными сердцу» .Вот свидетельство С. А. Нилуса о пении в Саровской пустыни (ок. 1900 г.): «Литургия в летнем соборе поразила меня необычайной величественностию монастырской службы, особым напевом молитвенных песнопений, никогда (курсив мой. — А. З.) еще мной неслыханным. Повеяло на меня от них такою седою древностью, что невольно вспомнилась и далекая Византия, давно закончившая свои исторические счеты, и ее монахи, впервые внесшие свет Христова учения в родимую землю. Я не принадлежу к знатокам древлеправославного пения, но мне показалось, что такой напев должны были слышать и Владимир святой, и первые подвижники КиевоПечерской Лавры. Поначалу, пока прислушаешься, слух, привыкший к итальянизированному пению в городских церквах, даже как будто оскорбляется непривычной суровой монотонностью гармонии, странностью ритма. Но это только сначала, а затем так проникаешься этим истинно монашеским бесстрастным пением, что слова молитвы и напев соединяются в стройное гармоническое целое, не рассеивая, а, напротив, сосредотачивая молитвенное внимание на самом духе слов молитвы» . Вот свидетельство о пении в Соловецком монастыре в 1928 г. (!): «В кладбищенской церкви св. Онуфрия регулярно отправляли службы немногие оставленные на острове монахи… Службы …нередко совершало по нескольку епископов (заключенные в лагере. — А. З.). Священники и диаконы выстраивались шпалерами вдоль прохода к алтарю… В двух хорах пели искусные певчие — оперные актеры (тоже заключенные. — А. З.). Иеромонах на клиросе… истово следил, чтобы чин службы правили по монастырскому уставу, и не разрешал регенту отклоняться от пения по крюкам (курсив мой. — А. З.). Знаменитые столичные диаконы не решались при нем петь молитвы на концертный лад… Об этом монахе знали, что был он из вятских мужиков… и прожил здесь пятьдесят лет» . Пению в Валаамском монастыре посвящен довольно подробный очерк Д. Соловьева «Церковное пение в Валаамской обители (из путевых заметок)». Автор пишет, что как только он и его спутники услышали валаамское пение, то все сразу же отметили, что оно отличается и по мелодиям, и по стилю, и по манере пения от того, что можно услышать гделибо еще. Проанализировав свои впечатления от валаамской службы, Соловьев делает вывод, что «…за ним (валаамским пением. — А. З.) остается неоспоримый факт непрерывной исторической преемственности. Основанный в первой половине знаменного периода нашего церковного пения (в 1329 г.) Валаам, как строгий ревнитель церковного порядка и благочиния, ввел у себя благоустроенное пение по образцу лучших клиров того времени. Затем, по разным причинам, за все время своего существования он оставался постоянным пунктом, куда стекались пришельцы из монастырей и обителей нашей северной окраины; в особенности же в большом количестве шли сюда, с прекращением на севере новгородского владычества, иноки Соловецкого монастыря, где певческая школа стояла на значительной степени развития… Далее, благодаря своему географическому положению, Валаам замечательно уцелел и от влияния нотолинейного периода в развитии нашего церковнопевческого искусства, так что в валаамском пении мы имеем дело с живым свидетелем знаменного периода и осторожнобережливым преемником его заветов и преданий. С этой стороны, встречаемые здесь данные являются весьма ценными и важными, именно как истолкование мелодии, согласное или, по крайней мере, близкое тому, как понимали ее сами авторы и певцы знаменного периода». Автор описывает состояние валаамского пения в конце XIX в., хотя многие из его выводов неверны. Никакой непрерывной преемственности с XIV в. не могло быть, т. к. до петровского времени монастырь подвергался регулярным разграблениям со стороны шведов и остров временами совершенно пустовал. В XVIII в. тоже не удавалось наладить монашескую жизнь; и только с пришествием на Валаам саровского старца Назария в монастыре началось каменное строительство, жизнь постепенно стабилизировалась и приобрела те черты, которые наблюдал там Д. Соловьев. Как написано в жизнеописании старца Назария, «перед поступлением его там (на острове) были: строитель, один монах, два белые священника, но и те по несчастному случаю все утонули. Почему около года священнодействовал только сам Назарий» . Этот новый период истории Валаама начался в 1782 г. Преосвященный Гавриил, митрополит Новгородский и СанктПетербургский, явившийся инициатором возрождения монастыря и направивший туда старца Назария, писал в грамоте, данной в Валаамскую обитель: «…дабы восстановить в нем (острове. — А. З.) селение святых…, установляем, да всегда в нем правила, хранимые в Саровской пустыни, содержатся непреложно» . Святитель Игнатий Брянчанинов пишет об этом так: «Отец Назарий, постриженец и воспитанник Саровской пустыни, был наполнен впечатлениями этой обители, осуществлял их с раболепной точностию в Валаамском монастыре (курсив мой. — А. З.)» . «Игуменом Назарием в Валаамском монастыре было устроено три рода жизни: общежительной, скитской и пустынной. Слава о сем распространилась даже за границы России, так что из Афонских гор, будучи побуждаемы священным любопытством, многие приходили на поклонение валаамским чудотворцам Сергию и Герману и с удивлением смотрели на устройство сей обители, которою посему иные даже предпочитали монастырям афонским» . Устав Валаамского монастыря в деталях повторяет устав Саровской пустыни. Пение предписывается только столповое. В Саровской пустыни пение было одной из достопримечательностей, и уровень его был очень высок. Несмотря на то, что эта обитель не была древней (основана в 1705 г.), подвижники ее ориентировались на древлее благочестие. Первый строитель пустыни старец Исаакий (в схиме Иоанн) имел особое попечение об обращении заволжских старообрядцев, с которыми часто беседовал. Он имел среди них огромный авторитет, почитался как человек высокой духовной жизни, они неоднократно просили его стать их духовным наставником. Первым постриженником о. Исаакия стал старообрядец Иван Карелин (в монашестве Ириней). Печален тот факт, что о. Исаакий, принесший своей кротостью и смирением сердца много пользы в деле уврачевания раскола, окончил свои дни в бироновском застенке в 1737 г., куда был заточен тайной канцелярией по ложному доносу и обвинен в государственном преступлении и сношении с раскольниками. Нельзя не вспомнить самого знаменитого старца Саровской обители — преподобного Серафима. «…О. Серафим работал с пением молитв, тропарей и канонов. Владея счастливой памятью, он знал наизусть множество церковных песней, которыми и услаждал свой дух. Так, он певал, например, «Всемирную славу» в честь Пресвятая Богородицы…, чудный антифон «Пустынным непрестанное Божественное желание бывает», «Иже от не сущих вся приведый…» . Много любопытных фактов можно почерпнуть из жизнеописания шестого строителя Саровской пустыни — старца Ефрема, который по тому же обвинению, что и о. Исаакий, провел в заточении 16 лет и был затем оправдан. Отец Ефрем «…по церковной службе был точно живое правило и устав для братствующих; ибо он имел от природы дар искусно (курсив мой. — А. З.) петь и читать и, находясь всегда при церковных службах, имел наблюдение о чинном и неспешном чтении и пении: любил повторять слова Апостола: во псалмех и пениих и песнех духовных воспевающе и поюще в сердцах ваших Господеви (Кол 3:16). «Когда мы — говорил, — скоропением воздух будем наполнять, не успевая вникать в разум Божественного Писания, то как душа может умилиться и приити в чувство, не понимая читаемого? Сила Священного Писания, нами понимаемая, бывает нам во спасение». Его собственной рукой написаны полууставом нотные столпового пения ирмологии, обиходы и стихиры праздничные (видимо, стихирари или стихарь, курсив мой. — А. З.), разные каноники, псалтырь с канонами и правило келейное, которые и по днесь в обители хранятся» . Известно, что в обители был свой скрипторий! Это достойно удивления, так как все книги (кроме певческих ) в начале XVIII в. уже существовали в печатном виде и их можно было приобрести. Однако братия, как и в старину, видели в списывании книг особый вид душеполезного делания и не оставляли этого занятия. То, что в пустыни переписывались певческие крюковые книги, позволяет думать о полнокровной жизни знаменного пения, о предохранении его от деградации, о том, что знание теории было необходимым условием практики. Валаамский монастырь в этом смысле невыгодно отличается от Саровской пустыни. Судя по всему, знаменное пение, при благоговейном к нему отношении как уставному указанию, бытовало там только в устной форме. Линейные певчие книги не в счет, так как только крюковое письмо позволяет воспринять знаменное пение (прежде всего столповое) как стройную, логичную, самодостаточную систему. Интереснейшим памятником валаамского певческого искусства является так называемый «Валаамский обиход». Подготовкой его издания (а их было два — 1902 г. и 1909 г.) занимался лично игумен Гавриил (1891–1903), ученик великого игумена Дамаскина и большой рачитель церковного пения. Записывать на ноты валаамские песнопения ему помогал тогда еще юный инок Михаил (старший) (из воспоминаний монахини Ангелины, ученицы о. Михаила (старшего) . В предисловии сказано, что собранные в нем песнопения «…исполнялись неизменно в течение многих лет, вследствие чего головщики (именно так на Валааме назывались начальники клиросов. На это обращает внимание и Д. Соловьев. — А. З.), певшие на клиросе по 30–40 лет, знали их до тонкости, и пели, не прибегая ни к каким нотам. Между тем, с течением времени, одни из этих лиц умерли, другие за старостью перестали петь; явилось на клиросе молодое поколение, которое для усвоения вышеупомянутого напева стало прибегать к рукописным нотам. Имея главною заботою, как бы не потерять или не изменить это древнее пение нашей обители, Валаамский монастырь позаботился сохранить этот напев, записав все правильно с голоса (курсив мой. — А. З.)». Немного странно звучит забота игумена о том, чтобы не потерять это пение. При том, чтобы это была живая традиция процветающего монастыря! Опасения эти становятся понятны при ознакомлении с певческими книгами, которые сохранились в библиотеке Нового Валаама в Финляндии. По свидетельству исследователей, работавших там, подавляющее большинство — это многоголосные певческие сборники, записанные квадратной нотой, видимо, те самые, к которым «прибегало молодое поколение», затем, в меньшем количестве, одноголосные квадратнонотные сборники и всего три крюковые рукописи . К сожалению, вывод Д. Соловьева о том, что Валаам «замечательно уцелел от влияния нотолинейного периода», по всей видимости, не соответствовал действительности. «Валаамский обиход», при ближайшем рассмотрении, не содержит какихто особенных «валаамских» песнопений (или, как сейчас часто можно услышать, песнопений «валаамского распева»). В основном это песнопения, принадлежащие столповому, киевскому и греческому распевам. Многие из них содержатся в Синодальном нотном обиходе, который, повидимому, также использовался на острове. Например, валаамское «Достойно есть» (на возношение Панагии) ни что иное как «Жуковская малая» греческого распева из Синодального обихода, «Единородный Сыне» праздничное — болгарского распева из Синодального обихода, «Богородице Дево» — греческого распева. «Валаамский обиход» содержит большое количество ошибок в словесном тексте, что заставляет «с разсмотрением» относиться и к нотному тексту. Для современных валаамских певцов было бы большой удачей найти такой экземпляр, который бы имел в себе пометки и исправления старых валаамских клирошан. Пока, к сожалению, таковой обнаружен не был. Особую ценность представляют собой приведенные в «Валаамском обиходе» первые стихиры на «Господи воззвах» и подобны, т. е. образцы для пения стихир «на глас», как это называется у старообрядцев, и «на подобен». Авторитетность валаамских гласов и подобнов подтверждает сравнение их с современной старообрядческой практикой, главное достоинство которой в преемственности. За исключением воззвашной стихиры восьмого гласа, все эти песнопения довольно точно (а подчас и звук в звук) совпадают с современным их исполнением в таких известных общинах как Рижская гребенщиковская и Невская. Структура стихиры четвертого гласа одинакова в валаамском обиходе с практикой вышеуказанных беспоповских общин, но разнится с остальными ее вариантами: из Синодального октоиха, Учебного октая Калашникова, устной традицией старообрядцев, приемлющих священство. Первая (валаамская и поморская) устроена так: ABC(DЕ)конец. Вторая так: A(BCD)конец. То есть, в первом случае чередуются две строки, а во втором — три. К столповому распеву принадлежат следующие песнопения обихода: Предначинательный псалом, Блажен муж, Догматики, Богородичны на стиховне, Прокимны, Господи воззвах, Свят Господь Бог наш, Бог Господь. Как правило, от оригинальных знаменных песнопений они отличаются сокращенностью и, если можно так выразиться, выпрямленностью. Так, например, во всем обиходе нет ни одной фиты. Литургия представляет собой наиболее цельное в стилистическом плане собрание песнопений. Кроме упоминавшегося выше болгарского «Единородный Сыне», все песнопения — русской знаменной традиции. «Господи, спаси благочестивыя…» — на шестой глас, так же, как в Синодальном обиходе; Трисвятое — оттуда же, из песнопений при архиерейском служении; Аллилуиа (тройная) — оттуда же; в рукописях старообрядческих или послениконовских подобной мелодии встречать не приходилось. «Слава Тебе, Господи» — такая же, как в Синодальном обиходе и рукописях никоновской редакции. Херувимская — та же самая, которая во всех певческих книгах: и старообрядческих и послениконовских, не имеет никакого названия как единственная в своем роде, а в Синодальном обиходе озаглавлена «на 6ой глас». Евхаристический канон — такой же, как и везде, но последние слоги фраз распеваются на особый мотив. «Достойно есть» — путевая или, иначе, «преводне». В Синодальном обиходе она отсутствует. Причастны обычного распева отсутствуют, но дан образец для исполнения причастна читком. Несмотря на то, что песнопения эти, будучи записаны с голоса, содержат много исполнительской мелизматики (как то: вместо одного длинного звука — несколько звуков короткой длительности, заполнение интервала проходящими ступенями, всевозможные опевания), все они узнаваемы и дают представление о репертуаре валаамского клироса. Нам кажется, что буквальное исполнение песнопений валаамского обихода не имеет смысла, так как протокольно спетая мелизматика неизбежно исказит песнопение. Мелизматика Валаамского обихода — это плавное связывание голосом крюков между собой и, таким образом, выстраивание более утонченной мелодии, нежели той, которая бывает при буквальном прочтении крюков. Все песнопения в обиходе записаны одноголосно из чего не нужно делать вывод, что они так и исполнялись. Вот о чем свидетельствует Д. Соловьев: «Конструкция (валаамского) хора оказывалась такою, какую в не очень давнее время можно было встретить едва ли не в большинстве наших монастырей и которую справедливо следовало бы назвать монастырскою: она состоит из басов, теноров и альтов (мальчиков. — А. З.), так наз. подголосков, поющих верхнюю партию в помощь первому тенору, а, пожалуй, чаще и совсем его заменяющих… Валаамский клирос не всегда держался этой конструкции (Д. Соловьев описывает конец XIX в. — А. З.). Были игумены, которые не допускали по разным соображениям присутствия в хоре альтов, а некоторые даже разделение на теноров и басов находили недозволительными; на их взгляд, такое пение являлось уже слишком сладкогласным для монашеского клироса… Тогда все голоса — и тенора и басы — соединялись в один тон, т. е. начинали петь абсолютным унисоном, держась ради удобства средних регистров… В настоящем своем виде валаамский хор поет отчасти на один голос, отчасти полифонически. В этом последнем случае большая часть голосов держит мелодию, которая таким образом идет везде удвоенною, а иногда и утроенною; собственно же гармоническое сопровождение слышится не постоянно, а только по местам, где придется. Но, несмотря на то, чтобы охарактеризовать здешнее пение с этой стороны, мы, нимало не колеблясь, назовем гармоническим. Правда, тот простой и, можно сказать, неизбежный прием, как держание басом основного тона трезвучия, или почти неотступная терция у альта, идущая параллельно мелодии , в данном случае имеет мало цены; …есть здесь другого рода гармония… — контрапунктического характера, гармония особых подголосков, или мелодических ходов. …Подголоски эти представляют весьма много оригинального и поучительного… служат характеристикой и яркой иллюстрацией знаменных мелодий… Встречаемые здесь данные являются весьма ценными и важными именно как истолкование мелодии, согласное или, по крайней мере, близкое к тому, как понимали ее сами авторы и певцы знаменного периода». Валаам был «мужицкой обителью», и монахи пели, как видно, подголосочным, народным складом, как пели их отцы и деды. Песнопения же южных распевов пели, подражая партесному пению — «самоловкой», т. е. по слуху. Надо заметить, что Валаамский обиход удобен тем, что мелодии ничего не теряют, исполняют ли их 50 человек или один певец. Далее в своем очерке Соловьев пишет о художественной стороне валаамского пения: «Голоса у большой части певцов, несмотря на силу, звучность, достаточные размеры и нередко прекрасный тембр, не имеют почти никакой постановки; крикливость доведена до крайних, неблагообразных размеров; произношение слов, выражаясь мягко, недостаточно деликатное, с ясным оттенком разных жаргонов, при чем гласные звуки на более или менее продолжительных мелодических фигурах держатся крайне неустойчиво, переходя из «о» в «а», из «и» в «е» и т. д. Все эти недостатки, к великому прискорбию, производят тем более неприятное впечатление, что их крайне нежелательно было бы встречать именно здесь. Но если бы при тех несомненных внутренних достоинствах, которыми обладает валаамский хор, при этом благочестивом настроении, при соблюдении этого строгого церковного характера, он имел и необходимые внешние качества: умение владеть голосом, сдерживать его в должных пределах и в надлежащей степени силы; если бы при этом произношение было менее вульгарное, а более церковнославянское, то, не подлежит сомнению, он мог бы встать на такую степень совершенства, выше которой для церковного клироса и желать невозможно». Из этих оценок, конечно, не следует, что валаамское пение какоето антихудожественное. Просто оно далеко от того певческого искусства, к которому привык Соловьев в Петербурге. При этом непонятно, с чем сравнивает автор «вульгарное, далекое от церковнославянского» произношение этих русских монахов. Уж не с произношением ли певцов Придворной Капеллы? Оно, конечно, не напоминало приятное звучание органа или звучание хора, имитирующего орган. Это было пение простых русских мужиков, которые занимались молитвой, а не музыкой. Похожее свидетельство о пении в Саровской пустыни содержится в письмах из Сарова архимандрита Сергия (Страгородского). «Вчера… совершены были торжественные Парастасы по приснопоминаемому иеромонаху Серафиму. В Успенском соборе пели митрополичьи певчие и всех привели в восторг. На левом клиросе временами помогали саровские иноки. Быть может, в отдельности они и не произвели бы такого впечатления, как теперь… Мне они положительно не понравились… Даже более, я пришел в смущение от такого пения… Однако, говорят, что пение чемто замечательно. Но чем, сами певцы плохо знают… «Каким напевом вы поете?» — спрашиваю. Один говорит: «Афонским», другой: «Иерусалимским». «Быть может, — спрашиваю, — Саровским?…» «А все возможно, батюшка…» . Я думаю, саровские певчие прекрасно знали, что за пение они поют и откуда оно взялось, им это еще в молодости, наверняка, поведали старикиклирошане. Скорее всего, они уже имели опыт общения с приезжими гостями и отвечали полушуткой. Святитель Игнатий (Брянчанинов), посетив Валаам в середине XIX века, оставил свои впечатления о пении на острове в очерке «Валаамский монастырь». Вообще, святитель с любовью и рачением относился к церковному пению. Будучи настоятелем ТроицеСергеевой пустыни под Петербургом он лично занимался устройством хора: разными способами переводил способных к пению насельников других монастырей в свой. Руководил хором небезызвестный прот. П. Турчанинов. В своем очерке свт. Игнатий описывает валаамское пение как настоящее молитвенное пение живых людей, христиан — не как красивое музыкальное гудение: «Напев употребляется знаменный или так называемый столбовой — старинный русский. Тоны этого напева величественны, протяженны, заунывны; изображают стоны души кающейся… Когда братия запоют на вечерне «Господи воззвах к Тебе, услыши мя», то звуки сперва исходят как бы из глубокой пропасти, потом с быстротою и громом исторгаются из нее, несутся к небу, несут туда мысль и желание, пламенные, как молния: тогда они гремят! Художник найдет в пении валаамском много негладкостей, недостаток в исполнении; но он же и признает в нем полное преобладание благоговения и набожности, необыкновенную энергию, которая и умиляет и потрясает душу. Здесь все должно быть важно, грандиозно. Все веселое, легкое, игривое показалось бы странным, уродливым!» Объявление: |
|||||||
| < Предыдущая | Следующая > |
|---|