Образ автора как интрига древнерусской словесности

Академиком Дмитрием Сергеевичем Лихачевым была заявлена и разработана, а также поддержана его последователями концепция неразвитости авторского начала, авторской безликости древнерусской литературы. Причем эта концепция анонимности древнерусской литературы предполагает не столько внешнее отсутствие имени автора, сколько внутреннюю характеристику древнерусского текста; анонимность, с его точки зрения, основана на иноческом смирении и безликом послушании древнерусского книжника .

Доведение до логического конца учения об отсутствии авторской доминанты, а значит, и авторской позиции и специфики, влечет за собой не только непризнание оригинальности художественного творчества древнерусского писателя, но и по существу отрицание национального своеобразия, самобытности древнерусской литературы. А это не соответствует реальности.

Такая ситуация в отечественной медиевистике сложилась в связи с отсутствием последовательной теоретической разработки учения В. В. Виноградова об образе автора как главном элементе языковой композиции текста, организующем начале его смыслового пространства .

Дискуссионность концепции образа автора при изучении древнерусских памятников связана не только с её неразработанностью, но и представлением об отсутствии этой категории в многочисленных видах текстов. Однако для древнего периода русской словесности разграничение «литературных» и «нелитературных», «художественных» и «нехудожественных» текстов весьма затруднительно. Теоретические обоснования принципов выделения литературных текстов в древнерусской письменной культуре остаются спорными. Но при всей полемичности научной концепции образа автора бесспорно, вопервых, что образ автора — это категория литературного художественного текста, т. е. в том тексте, где есть образы, есть и образ автора; вовторых, что при лингвистическом подходе изучения образа автора эта категория рассматривается как определяющая языковую структуру художественного текста и воплощающая основные черты творчества автора.

С 988 г. с принятием христианства и появлением книжности Древняя Русь начинает осваивать византийскую литературную традицию с развитой системой жанров. Сначала книги переписываются и тиражируются, конфессиональнолитургические тексты многократно воспроизводятся. Затем возникает оригинальная древнерусская литература, которая должна была бы строго следовать нормативным жанровым образцам, поскольку именно литературный жанр — «центральный герой» исторической поэтики — является самой устойчивой категорией литературного процесса.

Но творческая индивидуальность древнерусского книжника, его авторская инициатива внесла серьезные изменения в устойчивую заимствованную модель жанровой системы. Так, например, одним из первых возникающей древнерусской литературы становится жанр, аналогов которому в других литературах нет. Это летописи — исторические произведения компилятивного характера, рассказывающие о важнейших событиях по годам. Известно более полутора тысяч списков древнерусских летописных сводов. Можно настаивать на близости летописей к хроникам и хронографам, заимствованным и бытовавшим на Руси, но летописи останутся особым оригинальным жанром со свойственными только им архитектоникой, системой образов, языковой организацией и прочими компонентами.

Самобытная оригинальность древнерусской словесности ярко проявляется в произведениях, по мнению исследователей, находящихся вообще «вне жанров»: так называемое «Поучение» Владимира Мономаха (конец XI–начало XII в.) и «Моление» Даниила Заточника (XIII в.). Ни то, ни другое произведение до сих пор не получило жанровой номинации. Первое похоже на летопись, но без дат; похоже на автобиографию, но слишком много наставлений; второе — то ли послание, то ли памфлет. При этом не вызывает сомнений, что эти произведения — вершина не только авторского новаторства, но и авторской субъективации . Другими словами, и то, и другое произведение принадлежит автобиографическому циклу, что принципиально противоречит утвердившемуся в науке мнению об «авторском отсутствии» и «авторском иноческом безличии» древнерусского книжника.

Заимствованный и наиболее популярный агиографический жанр на русской почве сразу претерпевает существенные изменения: первым оригинальным становится житие княжеское — «Чтение о житии Бориса и Глеба», позже появляются Жития Александра Невского, Дмитрия Донского, Довмонта Псковского, Константина Муромского и его сыновей Михаила и Федора и другие. Но византийский агиограф и помыслить не мог о житии императора или героявоина.

Княжеские жития выходили из рамок традиционной агиографии не только в плане содержания, но и в плане выражения. Субъективная воля древнерусского автора влияла на языковую композицию текста, разрушая агиографический языковой канон.

Выпукло предстает образ автора в древнерусских Хождениях («Хождение в Царьград», «Хождение Игумена Даниила» (XII в.), «Хождение за три моря», «Хождение во Флоренцию» (XV в.) и др.: автор делится собственными впечатлениями, интересами, пространно рассказывая о путешествии. Как правило, повествование ведется от первого лица, соответственно, грамматика текста подчинена авторской субъективации . Удивительно, но яркой авторской индивидуальностью отмечены даже те тексты, которые оцениваются по законам нормативной поэтики как образцы. Образцы не авторского текста, а того или иного жанра или стиля, т. е. как вершина традиции, а не авторского новаторства.

К таким относится, например, «Житие Стефана Пермского» (конец XIVв.). Это одно из наиболее объемных житий, написано в стиле «плетения словес» и является шедевром древнерусской литературы . Автор в тексте регулярно указывает на себя, рассказывает о себе, где учился, где не учился, рассказывает о своем писательском замысле, об истории своего труда (как писал), о своих авторских задачах. Более того, в тексте есть отдельная глава «Плач и похвала инока списающа» — это плач автора по поводу смерти епископа Пермского и похвала автора святому. Здесь образ автора пронизан чувством вины и скорби, он эмоционален и лиричен:
Увы мне! Кто во мне пламень угасит, кто мне тму просветит?
Увы мне! Волнуяся посреде пучины житийского моря, и како постигну в тишину умиления и како дойду в пристанище покаяния? Но яко добрыи кормник сыи, отче, яко правитель, яко наставник, из глубины меня от страстей возведи, молюся.

И так целая глава с указанием автора на самого себя. «Плач и похвала инока списающа» в «Житии Стефана Пермского» — апофеоз образа автора.

Можно проследить и более скрытые составляющие образа автора в древнерусских памятниках. Пронизаны бесконечными авторскими комментариями, замечаниями и оценками летописные тексты. Всем хорошо известен летописный рассказ, записанный под 986 г., «Об испытании вер», когда князь Владимир решает, какую религию выбрать для Руси. Весьма хрестоматийный фрагмент:
Булгарымусульмане на вопрос Владимира «Како есть вера ваша?» рассказывают, что Бог учит их обрезати уды таиныя, и свинины не ясти, вина не пити, многих жен имети и прочая; и далее следует авторское замечание «и ина многа лесть, ея же не льзе писати срама ради», т. е. следует эстетическая оценка автором того, что можно написать, а чего написать нельзя.
И далее:Володимир слушаше их бе бо сам любя жены и блужение многое, послушаше сладко. Но се ему бе нелюбо обрезанье удов и о неяденьи мяс свиных, а о питьи отнудь рька: Руси есть веселье питье, не можем без того быти.

 Здесь очевидно то, что называется «всеведением» автора. Он, автор, знает, о чем подумал князь, что ему любо; и что он сказал не то, о чем подумал .
А ведь речь идет не просто о князе; князь Владимир канонизирован, он святой и равноапостольный. О каком же «авторском отсутствии» или «авторском иноческом безличии» можно говорить, когда в рассказе о святом равноапостольном князе так ярко проявляется авторская доминанта. Вообще образ автора в летописи — это живая динамическая совокупность оценок и впечатлений летописца.

Общеизвестны широко распространенные во всех древнерусских литературных текстах самоуничижительные авторские формулы: азъ неразумныи, многогрешныи, худыи и недостоиныи рабъ Божии; не зазрите грубости моеи и проч.

Регулярны в древнерусских текстах высказывания в первом лице «от автора» при обращении к читателю и при указании на источники сведений, лежащих в основе повествования. Например, в Житии Феодосия Печерского: мати же его съповеда единому от братия… азъ же от него вся си слышавъ.. и въписахъ на память всем почитающим , или в Сказании о Борисе и Глебе: темъ же ваю како похвалити не съвемъ или чьто рещи недоумею и не възмогу , или в Слове о святом священномученике Кукше и о Пимене постнике: оставлю убо много глаголати еже о святых. Аще ли не довлееть ти моя беседа, иже слыша от устъ моих , или в Слове о Еразме Черноризце: се слышах от тех и свидетель святых и самовидец блаженных старец , или в Житии Кирилла Белозерского часты употребления глагольных форм 1го лица — определенный «метатекстовый ход» — хочу, вижу, дивлю, глаголю; глаголю же всех первее; глаголю же постъ; Господне есть слово, а не мое , или в Житии Алексея митрополита: сиа же азъ прочтехъ и разсудихъ, что же много глаголю .

Постоянно в древнерусских литературных памятниках встречаются авторские ремарки и замечания, связывающие разные части повествования. Своего рода формулы, повторяющиеся с незначительными вариациями: яко же и преже рекох, о неи же преже рех, его же выше помянухом  и подобные. Такие авторские замечания, рассыпанные по тексту, а также местоимения и глагольные формы 1го лица — сигналы образа автора.

Позже субъективная авторская модальность становится очевидной, преобладающей чертой языковой структуры текста. Так, например, в «Рассказе о смерти Пафнутия Боровского», небольшом по объему памятнике XV в. (в современном издании — 17 с половиной страниц), глагольная форма 1го лица ед.ч. в субъектной функции употреблена 78 раз, личное местоимение аз в Им.п. — 46 раз, в форме Дат. падежа мне — 32 раза. И еще 26 реплик автора в ответ на реплики героя.

Конечно, образ автора, являясь главным элементом языковой композиции, всегда определяет структуру художественного текста. Но в данном случае оппозиция автор–герой становится основным принципом построения текста.

Вполне закономерно и неудивительно, что к XVI в. образ автора доминирует: и в почти публицистических посланиях Нила Сорского и Иосифа Волоцкого, и в подлинно публицистических челобитных Ивана Пересветова; яркой авторской индивидуальностью отмечены тексты писем Грозного и Курбского и т. д. А в XVII в. создается первая русская художественная автобиография «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное» — это уже вершина авторской инициативы и авторской компетенции, обретающей выражение в литературном тексте.
Рассматривая образ автора как категорию древнерусского текста необходимо остановиться на еще одной важной проблеме — проблеме атрибуции древнерусских литературных памятников.

В. В. Виноградов, создавая учение об образе автора, указывал на его «лики», и как действующего лица, и как глубинного элемента авторского стиля. Они, эти элементы, тоже являются образом автора. Все изобразительные средства, подчиненные художественному замыслу, композиционно оформляются и объединяются образом автора. Авторская эстетика в подходе к творчеству, индивидуальная манера изложения — это и есть образ автора, создающий в тексте единый словесный художественный мир.
В литературном памятнике кроме фактического сюжета есть грамматический контекст. Это и структура предложения, и порядок слов, и предпочтение в употреблении того или иного времени, и использование определенных лексем или лексем в определенной последовательности, и излюбленные суффиксы, и отличительные эпитеты, — все то, что Виноградов называл «словесными рядами». Это элементы стиля на всех языковых уровнях: синтаксическом, лексическом, грамматическом, словообразовательном, звуковом, ритмическом.
Изучение языковой композиции текста как развертывания словесных рядов и выявление через элементы стиля образа автора существенно повлияет на решение проблемы атрибуции памятника.

При разработке этой проблемы необходимо уделить особое внимание принципам цитации, которая играла огромную роль в структуре древнерусского текста. У разных авторов разный подход к цитатам.

Вопервых, словарь цитат — это фоновое знание писателя, следовательно, есть излюбленные или характерные авторские цитаты.
Вовторых, в разных текстах цитаты поразному оформлены. Один автор обычно дает краткие, но точно к месту употребленные цитаты, другой — обязательно сопровождает цитату глубоким знанием источника, или только дает ссылку на него, или вовсе не указывает источника, третий любит обширные цитаты, четвертый так мастерски вплетает даже известную цитату в ткань произведения, что она с трудом вычленяется из авторского текста. Некоторые авторы предпочитали складывать сложную цитатную мозаику, орнаментальную россыпь цитат; а другие — к цитатам относились небрежно и приводили их в искаженном виде.

Итак, древнерусский автор активно вторгается в литературный процесс, создавая новые жанры и существенно изменяя традиционные; он выступает в тексте субъектом речи, «действующим лицом»; он с помощью своих, авторских элементов стиля рисует собственный образ.

Образ автора — это форма словеснохудожественного воплощения, система реализаций автора в тексте. И только глубокое научное изучение этой категории позволит понастоящему осмыслить структуру литературных текстов Древней Руси.