Мотив ‘ангела’ в творчестве Жана Кокто 20-х годов

Временные рамки, вынесенные в заглавие доклада, не случайны. Эпоха 20х годов, особенно середина 20х, связана с обращением к католичеству Жана Кокто (1889–1963), французского писателя, поэта, режиссера, киносценариста, художника. В это время религия в его жизни занимала очень важное место, наиболее сильным было влияние на его творчество религиозного мыслителя Жака Маритена, одного из активных деятелей католического возрождения во Франции. Стремление от хаоса к порядку, поиск внутренней линии, по его словам, ведет его в эту эпоху к “линии линий, мелодии молчания, Святой Деве, и к классицизму мистерии, Богу”.

Оговорюсь сразу, что мотив ‘ангела’ в творчестве Жана Кокто — тема поистине неисчерпаемая. ‘Ангел’ — один из постоянных образов поэзии автора, его драматургии, кинофильмов, произведений живописи и графики, настенных росписей. Я не буду специально останавливаться на пластическом материале, где образ ‘ангела’ столь же, а возможно даже более значим, чем в драматургии, поэзии, прозе автора; предметом моего исследования будет его отображение в поэзии и драматургии Кокто 20х гг.

Одним из излюбленных приемов Кокто было обращение к знаменитым сюжетам, мифологическим образам. Под его пером ожили Антигона, Эдип, Орфей, рыцари Круглого стола, Рюи Блаз, Людовик Баварский… И только персонаж ‘ангела Эртбиза’ полностью принадлежит поэту, является его собственным мифом.

Рассказывая в 1951 г. в беседе с Андре Френьо о замысле пьесы “Орфей”, Кокто шутливо оправдывает введение христианского персонажа — ‘ангела Эртбиза’ — в древнегреческий сюжет тем, что в эпоху создания пьесы “кругом не было ничего, кроме ангелов, как голубей ПалеРояля или площади СенМарк”.

Согласно легенде, которую поэт многократно пересказывал на протяжении всей жизни, имя ‘ангела Эртбиза’ впервые привиделось ему в лифте дома Пи¬кассо (продолжение этой легенды рассказывает, что впоследствии оно оттуда таинственным образом исчезло). Эртбиз стал протагонистом одного из лучших стихотворных циклов поэта — “Ангела Эртбиза”. “Ангел Эртбиз, — призна¬ется Кокто, —…действительно центр моих стихотворений — все они крутятся вокруг него; он словно ядро моих стихов”.

В поэзии Кокто 20х гг. ‘ангел’ предстает как внутренний воспитатель по¬эта, принуждающий его не отступать от своей высокой миссии. ‘Ангел’ — хранитель пути поэта, он точно пастух, строго следящий за тем, чтобы его по¬допечный не отклонился от пути:

Si je m’ecarte de la cible,
Tout mon devoir n’ayant pas pu,
L’ange, serviteur inflexible,
Me cogne avec son front crepu.

‘Ангел’ решает, что позволить делать поэту, а что запретить, он волен мучить его, чтобы тот достиг вершин поэтического: “Puisque souffrir d’amour, l’ange me le permet” . ‘Ангел’мучитель жестоко добивается от поэта его творений: он заставляет его писать собственной кровью, своей жизнью расплачиваться за возможность творить:

Mon ange, espece de muse,
Me replonge dans la nuit...
Cet ange, ce monstre informe,
Ne dort jamais un moment,
Et non plus il ne m’informe
De quoi je suis l’instrument.

Каков же смысл ‘ангельского’ пастырства? К чему хочет он направить поэта? В процитированном выше отрывке очень существенна строка об ‘ангеле’, который “вновь ведет (поэта. — С. Д.) …во тьму”, а если переводить дословно — “погружает в ночь”. В поэтическом мире Кокто ‘ангел’ в первую очередь служит проводником, с одной стороны, в потусторонний мир, а с другой, во внутреннюю ночь творца.

‘Ангел’ — посредник между потусторонним и посюсторонним, он знает предначертания небес и контролирует их исполнение:

Tu <ange. — С. Д.> sais quel est sur ta carte
Mon mysterieux chemin,
Et des que je m’en ecarte,
Tu m’empoignes par la main.

Согласно поэтическому мировосприятию Кокто, истинная поэзия недоступна взгляду, а толпа часто видит только ее внешний, никак не связанный с сущностным, облик. Будучи причастен миру невидимого, ‘ангел’ приобщает к нему своего ученикапоэта, но заботится о том, чтобы его истинная слава осталась нераскрытой — только такой она имеет силу:

Je n’ai jamais d’argent et chacun me croit riche...
Ainsi veut l’ange, afin que la gloire se cache
Et merisse en silence a l’abri des clameurs.
Le fouet de son aile interne me cravache
Je veux vivre, ditil ; qu’importe si tu meurs.

История создания одной стихотворной строки позволяет раскрыть природу потустороннего мира и сущность ‘ангельского’ посредничества в понимании Кокто. Одна из строк стихотворения “Пламя огня” (“Le feu du feu”) гласит: “Между Девой и мной снуют ангелы”. Интересно, что первоначально в этой строке место Девы (Vierge) занимала пустота (vide), то есть первый вариант строки звучал как “Между пустотой и мной снуют ангелы”.

Позднее, согласившись с Раисой Маритен, женой Жака Маритена, считавшей, что слово vide использовано неудачно, Кокто заменил vide на Vierge. Поэт объяснил свое согласие тем, что Дева для него — “образ всего неба” . Получается, что пустота, зияющее пространство является для Кокто синонимом небесного, божественного мира. Не только в поэзии, но и в пьесах Кокто 20х–начала 30х годов, особенно в “Царе Эдипе” и в “Адской машине”, явственно звучит тема страшной пустоты, пропасти, в которую по воле богов попадает обреченный человек. Все запредельное, все “божественное”, по словам Кокто, одновременно является для драматурга адской пропастью. “Здесь я прикасаюсь к божественному — то есть к дьявольскому — к целой эпохе преступлений и предчувствий неба, которое в то время называли: преисподняя” , — говорит поэт о своих рисунках, созданных к выставке 1926 г. “Боги существуют — это дьяволы”, — гласит строка из стихотворения Кокто, избранная им в качестве эпиграфа к пьесе на сюжет об Эдипе “Адская машина”.

Но кто же тогда его ‘ангелы’: посредники между пустотой и поэтом? Если так, то, очевидно, ‘ангел’ несет весть не от пустоты к поэту, а от поэта к пустоте, от поэта к небесам. Именно искусство, согласно Кокто, наполняет небеса, делает их осмысленными; только поэту подвластно создать нечто божественное. Кокто не случайно называет ‘ангела’ “воином девяти сестер”, то есть девяти муз или даже слугой муз, ведь он действительно состоит на службе у Искусства, у Поэзии с большой буквы, которая для Кокто остается Поэзией в любом материале, будь то Поэзия романа, Поэзия театра, Поэзия критики и т. д. (под такими названиями Кокто объединял свои произведения).

Сам поэт, в свою очередь, ощущает себя неким “пространством”, где являют себя музы, избранником этих дев. Но без посторонней помощи ему весьма непросто проникнуть в сферу поэтического, которая оказывается одновременно и его внутренним миром:

Je ne connais, lecteur, la volonte des muses,
Plus que celle de Dieu.

Je n’ai rien devine de leurs profondes ruses,
Dont me voici le lieu .

Именно в этом нелегком пути познания Поэзии — и постижения себя — ему помогает ‘ангел’.
Воплощение произведения искусства через жертву Поэта.

Истоки “ангельской” тематики возникают в творчестве Кокто еще до начала двадцатых годов. Так, ‘ангел’ появляется в “Зазывалах” (“Parade”) (1917), авангардной пьесе, казалось бы, никак не связанной с дальнейшими “классическими” произведениями автора: “Китаец, — говорит драматург о героях этой драмы, — вышел вполне способным подвергнуть мучениям миссионеров, малышкаамериканка готова утонуть на Титанике, акробат мог общаться с ангелами” . Последняя часть этой фразы — не просто красивая метафора. Суть ее в 1917 г. была еще не окончательно оформлена в эстетике Кокто, но полностью проясняется через призму последующих его текстов: акробат в числе других персонажей творит поэзию на сцене, и именно поэтому он связан с ‘ангелами’.

В драматургии и в прозе 20х годов, в отличие от поэзии, ‘ангел’ чаще всего не называется, но его образ угадывается за обликом того или иного персонажа. Так, “ангельский” лик проглядывает в образе Даржелоса из романа “Ужасные дети”: сам по себе этот герой практически не участвует в действии романа, но именно благодаря ему инициируется роковая цепь обстоятельств, завершившаяся трагедией детского мира Элизабет и Поля.

В 1925 г. поэтический образ ‘ангела’ как посредника между двумя мирами получает телесное воплощение на сцене — в пьесе “Орфей”. В силу материальной природы театрального искусства в его облике появляются новые черты. Первое появление стекольщика Эртбиза на сцене “Орфея” действительно напоминает явление ангела: солнце искрится в его стеклах, он преклоняет колени и прижимает руки к сердцу. Эртбиз, как и канонический ангел, не расстается со своими “крыльями”.

Ангельские крылья в пьесе “Орфей” не случайно оборачиваются стеклами. Ангелстекольщик появляется и в стихотворении “Увечная молитва” (“Priere mutilee”) из сборника “Опера”, и в фильмах — ангел с прозрачными крыльями за спиной в “Крови поэта” (1930), Эртбиз в фильме “Орфей” (1949).

Эртбиз в пьесе — вполне современный юноша, живущий в обычном провинциальном городке начала ХХ в. и зарабатывающий на жизнь ремеслом стекольщика. Однако постепенно при развитии драматического действа оказывается, что он имеет отношение к миру чудесного. Но скорее не к бесплотному миру ангельских существ, а к вполне материальному миру чудес фокусника. Действительно, уже в описаниях декораций к пьесе автор настаивает на связи своей драмы с цирковым искусством, указывая, что дом поэта похож на дом фокусника. Орфей на сцене дрессирует свою Лошадь, а Эртбиз, как фокусник, висит в воздухе, и только простушка Эвридика вынуждена наблюдать весь этот цирк в своем собственном доме. Даже сама смерть Эвридики походит на трюк, разыгрываемый дамой в бальном платье перед зрительным залом: мгновение — и на конце нити вдруг появляется голубь. “То, что было сначала описано как хирургическая операция, незаметно стало номером иллюзиониста” . Но, в отличие от настоящего цирка, Кокто стремится “решать проблему трюков, не применяя самих трюков” , то есть собирать чудесное из самых обыкновенных кусочков, показывая под новым углом зрения обычные предметы. Так и простой стекольщик внезапно оборачивается ‘ангелом’. В целом, возникновение образа ‘ангела’стекольщика в значительной степени связано со стремлением Кокто показывать необычное наглядно, просто, безо всяких чудес. Чудо превращается в фокус, как и выходка ‘ангела’ Эртбиза со стулом (стул убирают, а Эртбиз повисает в воздухе) смахивает на трюк иллюзиониста.

В ‘ангеле’ Кокто, как это ни парадоксально звучит, проскальзывают и футуристические, модернистские черты: вспомним, например, ангела из фильма “Кровь поэта”, у которого зритель четко различает строение крыльев, похожих на крылья огромного насекомого: некий совершенный механизм.

Но это только одна грань образа ‘ангела’стекольщика. Другая, не менее важная, сторона выявляется, если вспомнить, что основной инструмент стекольщика — стекло — родственными узами связан с зеркалом. Зеркало — еще один значимый поэтический образ в творчестве драматурга, магический предмет, через который возможно проникновение в иные миры. Через стекло Эртбиза Орфей видит умершую Эвридику, которую не способен разглядеть своими земными глазами; за зеркалом ему открывается потусторонний мир, где она оказалась волей Смерти.

В пьесе путешествие по зазеркалью только символически обозначается: зритель видит, как герой входит в зеркало и через какоето время возвращается из него. В фильмах “Кровь поэта” и “Орфей” перед нами открывается неведомый мир зазеркалья, потусторонний мир, мир Смерти, мир поэтического. Причем проникнуть через отражающую границу зеркала может лишь поэт, ведь инобытие недоступно взгляду простого смертного.

Толпа понимает поэта только при условии, что он идет вслед за модой или за традицией, а такой поэт не достоин своего высокого звания. Орфея в пьесе Кокто восхваляли только тогда, когда он был служителем культа Аполлона. Но как только он решается на рискованное путешествие по пути следования своей музе (его поиск начинается с псевдомузы Лошади и завершается прозрением истинной музы, ‘ангела’ Эртбиза), как только он отступает от привычной для всех манеры письма, его начинают преследовать. Цель истинного поэта, по мнению Кокто, — не поддаваться на искушение внешней знаменитостью и славой, а идти за своей внутренней линией вплоть до жертвования кровью.

Образ поэтажертвы в эстетике Кокто неразрывно связан с образом Христа. Иисус для него является “деятельным поэтом” (poete actif) . Кровь Христа для него — это кровь поэта, жертвованием которой только и возможно создать творение. “Когда Он (Иисус. — С. Д.) умирает, Он подписывает свое творение Крестом, Кровью” . Интересно, что пьеса, ставшая впоследствии “Орфеем”, изначально была задумана как одноактная драма о рождении Христа. ‘Ангел Эртбиз’ должен был в ней быть плотником, помощником Иосифа. Однако постепенно замысел изменился, и пьеса стала историей об античном поэте, отправившемся в ад на поиски умершей жены, а ‘ангел’плотник превратился в ‘ангела’стекольщика.

Такое превращение христианского сюжета в античный не случайно. Герои древнегреческих мифов никогда не воспринимались драматургом как чуждые христианской культуре, напротив, своих любимых античных персонажей он всегда сравнивал, а иногда и отождествлял, с образами христианскими. Имена Антигоны и Жанны д’Арк всегда стояли для Кокто рядом, эти героини были для него едины в своем стремлении противостоять жестокой обыденности человеческого мира, принести себя в жертву ради великой истины. Как древнегреческая героиня сама выбирает свой путь, следуя только вечным законам мертвых, а не сомнительным установлениям всевластных земных тиранов, так и великая святая французской земли Орлеанская дева жертвует своей жизнью ради той цели, на которую указал ей Бог.

И ‘ангел’ в произведениях Кокто тоже вмещает в себя множество других черт, отсылающих к мифологии Древней Греции. Так, ‘ангел’ в его поэзии, живописи, кинофильмах — существо в первую очередь телесное, наделенное физически совершенной красотой, что сближает его с античными богами. Кроме того, его миссия сходна с миссией древнегреческих муз (вспомним строку из уже цитированного выше стихотворения — “Ангел мой — подобье музы/ вновь ведет меня во тьму”).

 В двенадцатой сцене пьесы “Орфей” комиссар полиции и его помощник устраивают допрос Эртбизу, требуют от него предъявления тела Орфея и бумаг, удостоверяющих его — ‘ангела’! — личность. И естественно, получают в ответ вместо имени, адреса и возраста Эртбиза (он их, очевидно, не имеет) совершенно неподходящую информацию: личные данные самого драматурга, Жана Кокто.

‘Ангел Эртбиз’ стал музой для Орфея — его усилиями проявился путь поэта. При этом ‘ангел’ не выступает как активно действующий герой, а только направляет Орфея: без его помощи Орфей не преобразился бы, его жизнь не завершилась бы жертвой.

Эртбиз противостоит дьявольской природе Лошади, которая захватила Орфея в свои сети, обманом убедила его в том, что именно через нее он придет к поэзии. На самом деле Лошадь, будучи псевдопосредником между двумя мирами, противоположностью ‘ангела’, диктует Орфею обыкновенную неприличную фразу, которую он принимает за вершину поэтического, а Эртбиз спасает его — не столько помогает поэту добыть Эвридику, сколько вернуться к миру подлинной поэзии.

В последней части пролога к пьесе “Царь Эдип” (1925–1927) появляется чрезвычайно интересный “черный ангел, который сопровождает Эдипа, завязывает и развязывает ему глаза”. Это еще одна ипостась ‘ангела Эртбиза’. ‘Черный ангел’ воплощает трагическую судьбу Эдипа, внезапное прозрение героем своего прошлого, завершенное самоослеплением, а быть может, наоборот: ослепление, обернувшееся прозрением.

В эссе “Профессиональная тайна” Кокто говорит о том, что только те, кто обладает в его глазах ‘ангельскими’ (“angeliques”) чертами, достойны звания поэта. Можно сказать, что ‘ангел’ в произведениях Кокто — это поэтическая душа его героев. Становится понятным, почему задумка драмы об Иосифе не была реализована, а сюжет ее преобразился в сюжет об античном поэте. Ведь единственным священным храмом в мире Кокто является храм Поэзии, его святые — поэты и дети, чистые сердца, а рок, преследующий героев его пьес — это рок поэта, вынужденного следовать своей музе, никогда не отступать от своей внутренней линии, даже если это противоречит общепринятой морали, мнению толпы.
С другой стороны, понятно, почему в пьесе на сюжет древнегреческого мифа остался персонаж ‘ангела’: ‘ангел’ Кокто прежде всего является проводником поэтического в мир людей, а посему именно поэт наиболее часто удостаивается встречи с ним. Это некий “внутренний” ‘ангел’, который, по словам Сержа Линареса, “лишается своих христианских черт, чтобы лучше воссоединиться с личностью поэта”.

Во время создания знаменитого “Письма к Маритену” Кокто сообщает своему адресату: “Я полагаю, что единственная ценность этого текста в том, что я ничего не меняю (выделено Кокто. — С. Д.) и что я говорю о религии так же, как говорил бы о музыке” . Таким образом, высшей своей заслугой он считает то, что говорит о религии как об искусстве. И наставник поэта Жак Маритен прекрасно понимал это. Недаром он с огромной болью, с печалью упрекает своего подопечного в том, что тот на самомто деле, хоть и обращен, не ищет Самого Бога.

В целом, ключ к разгадке образа ‘ангела’ в творчестве Кокто, очевидно, заключается в его неразрывной связи с темой Орфея: ‘ангел’ появляется либо в поэзии как служитель муз, либо в пьесах, фильмах рядом с героемпоэтом как его проводник в запредельное пространство. И Бог также прежде всего отождествляется Кокто с богом поэзии. В финальной, тринадцатой сцене пьесы “Орфей” герой оказывается со своей женой и ‘ангеломхранителем’ на небе и молится: “Боже, …мы благодарим Вас за мое спасение, ведь я обожал поэзию, а поэзия — это Вы” .
Поэт, согласно Кокто, верит во все, то есть в поэтическую сущность мира. В “Профессиональной тайне” он говорит о том, что “дух поэзии” есть одновременно “религиозный дух вне любой конкретной религии”. Он провозглашает “светскую мистерию” (название одного из эссе писателя), для него “искусство религиозно” как таковое, а от “религиозного искусства” он отмежевывается.

Поэт посылает ‘ангела’ к небесам. ‘Ангел’ — его творение, которое он бросает, как вызов, потустороннему миру. Черты ‘ангела’, каким его видит Кокто, воплощаются в протагонистах его пьес, романов, в поэтических образах: Антигона, Эдип, Орфей и, конечно же, ‘aнгел Эртбиз’. В эссе “Профессиональная тайна” поэт заметил, что Эль Греко изза ангелов “был подвергнут церковному осуждению, т. к. не написал положенных им форменных крыльев”. Образ ‘ангела’ в творчестве Жана Кокто это самое яркое его творение, в котором наиболее полно воплотились эстетические взгляды автора.