Шигалевщина как лжесоборность

Учение о соборности – это христианское представление об общественном идеале в его законченном виде. На наш взгляд, в романе «Бесы», присутствует мысль о соборности: как на уровне системы образов, так и в общей структуре сюжета. Весь роман построен на антитезах, среди которых главные – антитеза Богочеловечества и Человекобожества и антитеза «соборность – лжесоборность». Вторая из указанных антитез реализуется в противопоставленности «общего дела» революционеров, одновременно, – и христианскому футурологическому идеалу, и мечте Достоевского о «рае на земле», предчувствием которого наделяет писатель своих возрождающихся или близких к возрождению героев.

Цель доклада – сопоставить православную категорию соборности и шигалевщину, которая, на наш взгляд, представляет собой лжесоборность, т. е. последовательно искажает те признаки, которыми богословие наделяет понятие соборности. Соборность не сводится к количественному конгломерату, она предполагает единство в любви и во имя Христа, она утверждает свободу личности, направлена на созидание братского союза верующих. Разница между «общим делом» революционеров и христианской соборностью заключается именно в основании и способах объединения. Достоевский своим романом доказывает, что отрицание не может служить делу объединения, которое должно иметь позитивную основу.

В подготовительных материалах к роману читаем: «Вы отрицатели Бога и Христа… Вы судите Христа и смеетесь над Богом, но вы-то сами… какие примеры собой представляете: как вы мелочны, растленны, жадны и тщеславны. Устраняя Христа, вы устраняете недостижимый идеал красоты и добра… На место его что вы предлагаете равносильного?» В разговоре с Александром Кругловым в 1873 году Федор Михайлович, обобщая свой жизненный опыт, сказал: «Бойтесь партий. Россия – вот кому обязан служить писатель, и больше никому… Русский писатель должен быть верующим, ибо только Христос – истинный Путь. Все должны быть нравственными, а писатель наипаче. А что такое нравственность? Где мерило? Опять-таки – один Христос, Его Евангелие…» Основу «подводного течения» многих произведений Достоевского (начиная с «Записок из подполья» и заканчивая «Братьями Карамазовыми») составляет полемика с футурологическими представлениями социалистов и прежде всего Н.Г.Чернышевского (не случайно Степан Трофимович в «Бесах» читает и эмоционально комментирует «Что делать?»). Социалистическое всеобщее уравнивание в «Бесах» оборачивается шигалевщиной, основной принцип которой – «каждый принадлежит всем, а все каждому, все рабы и в рабстве равны», «все к одному знаменателю, полное равенство», при этом Петр Верховенский, представляющий в романе нигилистов, так говорит о теории Шигалева: «Он, может быть, менее всех удалился от реализма, и его земной рай есть почти настоящий, тот самый, о потере которого вздыхает человечество, если только он когда-либо существовал». Так вводится в роман мотив строительства рая – мотив, на который опирались все существующие утопии. Напомним рассуждения Н.А.Бердяева, который говорил, что в XIX веке часто приходилось слышать сожаления о неосуществимости утопий; в ХХ же веке человечество столкнулось с иным положением вещей: утопии гораздо легче осуществить, чем считалось раньше; вопрос в том, как предотвратить их осуществление.

Утверждение, что шигалевщина – предсказание тоталитаризма, стало общим местом. Н.О.Лосский назвал ее «шаржем, созданным ненавистью Достоевского к атеистическому социализму», заявляя, что большевистская революция осуществила шигалевщину. И действительно, тот мир, который рисует Шигалев в своем проекте, обладает всеми признаками тоталитарной культуры: всеохватывающий аппарат контроля, ангажирование культуры, унификация мышления, идеологизация. Однако до сих пор не поднимался один существенный для понимания смысла романа «Бесы» и шигалевщины момент: каким образом подобные теории воздействуют на человеческое сознание, чем обусловлена их магнетическая притягательность?

На наш взгляд, это может быть объяснено только исходя из особенностей мышления, глубинных основ психики. Необходимо учитывать, что в человеке заложена потребность веры, он от природы религиозен (религиозность может пониматься в самом широком смысле). Здесь уместно вспомнить работу С.Н.Трубецкого «О природе человеческого сознания», где проводится мысль о соборности самого сознания. Сознание, по Трубецкому, не лично, но и не безлично – оно соборно. Философ отвергает автономию отдельного сознания. «Метафизическая природа сознания», о которой пишет он в своем труде, означает, что индивидуальное познание возможно только в силу «укорененности» его во «вселенском сознании», т.е. оно соборно в своей основе.

Шигалевщина – гениальный проект, основанный на глубоком знании психологии, и учитывает он в первую очередь соборность человеческого сознания и потребность людей в единении. Принципы будущего социального устройства в программе Шигалева – это христианская соборность со знаком «минус». Его теория основана на подмене означаемого при сохранении означающего, подмене смысла хорошо известных слов. За основу берется христианская система ценностей как наиболее укорененная в сознании, и подмена эта осуществляется двумя путями: во-первых, использованием слова в качестве приманки, при сокрытии значения, вкладываемого в него, во-вторых, переносом акцентов в ценностной системе, точнее – упразднением границы между добром и злом, которое привлекает уступкой греховной природе человека.

Рай Шигалева, как уже было сказано, – это семантическая подмена православной соборности. Следует особо оговорить, что, в отличие от коллектива, внешних признаков для соборности не существует, так как соборность есть таинственная жизнь Духа, но, тем не менее, можно выделить отдельные ее проявления.

Первое, на что следует обратить внимание – это то, что категория соборности выражает самопонимание Церкви, зафиксированное в Никео-Цареградском символе веры. Шигалевщина утверждается как новая религия, об этом говорит Верховенский: «Тут, батюшка, новая религия идет взамен старой...» Понятие религии наполняется новым смыслом, в котором отсутствует ключевой момент связи человека с Богом, обращенности человека к Богу.

Согласно христианскому пониманию, о соборности речь идет там и тогда, когда хотя бы двое или трое собраны во имя Христа; в первую очередь это относится к Церкви, где происходит преображение собрания в собор. В символе веры утверждается вселенский характер Церкви, главою которой является Христос. Каждая местная Церковь символически представляет не часть, а всю мировую Церковь. Соборность, таким образом, охватывает верующих всего мира, без учета национальных и географических различий. Шигалевщина также претендует на переустройство всего мира, на вселенский охват; речь идет обо всем человечестве, а не об отдельном народе или стране: «Платон, Руссо, Фурье, колонны из алюминия, все это годится разве для воробьев, а не для общества человеческого. Но так как будущая общественная форма необходима именно теперь, когда все мы, наконец, собираемся действовать, чтоб уже более не задумываться, то я и предлагаю собственную мою систему устройства мира». Подобно тому, как христианская соборность одной из функций своих имеет сохранение иерархической целостности мира, незыблемости иерархии ценностей, Шигалев утверждает свою систему как единственно возможную, но начинается она с разрушения, а потом предполагает время от времени «судороги». Это провозглашение своей системы как единственно возможной – важнейший признак утопии. И.Н.Новгородцев считает, что все когда-либо существовавшие утопические проекты объединяет ожидание грядущего земного рая. «Они [авторы проектов] были убеждены:

1) что человечество, по крайней мере в избранной своей части, приближается к заключительной и блаженной поре своего существования

2) и что они знают то разрешительное слово, ту спасительную истину, которая приведет к этому высшему и последнему пределу истории».

Христианская соборность, в отличие от коллективизма, опирается на сложный концептуальный фундамент и требует, чтобы общество осознавало себя как сакральный организм, как церковную общину, воспринимало себя как собранность во имя самого главного – во имя любви. Верховенский говорит о разрушении основ: «Мы сделаем такую смуту, что все поедет с основ. Кармазинов прав, что не за что ухватиться».

Поразительно, что Достоевский почти буквально угадал революционную программу действий Бакунина и Нечаева, которые и послужили прототипами Петра Верховенского. Хотя шигалевщина и несет в себе отпечаток современных писателю социалистических утопий, прообраз ее заложен в нечаевском «Катехизисе революционера», в котором так рисуется облик революционера: «Он [революционер] презирает и ненавидит во всех побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность … Все нежные, изнеживающие чувства родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести должны быть задавлены в нем холодною страстью революционного дела. … Денно и нощно должна быть у него одна мысль, одна цель – беспощадное разрушение». Нигилизм имеет, таким образом, и свою аскетику (в этой связи уместно будет вспомнить Рахметова из романа «Что делать?»). Аскетика нигилиста, естественно, должна пробудить в человеке ассоциации с мучениками за веру, с необходимым этапом утверждения религии.

Но принцип разрушения, уничтожения нравственности, доведение до логического конца лозунга «все позволено» – это подмена ценностей, подмена должного недолжным. О привлекательности таких лозунгов говорит Кармазинов: «В сущности наше учение есть отрицание чести … откровенным правом на бесчестье всего легче русского человека за собой увлечь можно». Здесь сформулирован второй принцип построения шигалевской системы: снятие моральных ограничений, привлекающее склонного к беспределу русского человека. Преодоление греха совершается за счет смены полюсов, упраздняющей само это понятие.

Шигалевщина устанавливает перевернутые представления о греховности. Если церковная соборность способствует преодолению индивидуализма, вызванного греховностью разделения людей, заставляет обратиться к совести, то утверждение новой нравственности (точнее, полной ее противоположности) начинается с растления: «Одно или два поколения разврата теперь необходимы; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, себялюбивую мразь, – вот чего надо!» Примечательно, что Петр Верховенский говорит о невозможности реализации их проекта без нравственного разложения общества, и русскую духовную стойкость связывает с верой: «Знаете ли, что я вам скажу, Ставрогин: в русском народе до сих пор не было цинизма, хоть он и ругался скверными словами. Знаете ли, что этот раб крепостной больше себя уважал, чем Кармазинов себя? Его драли, а он своих богов отстоял, а Кармазинов не отстоял». Эта стойкость свойственна русскому характеру, формировавшемуся в ценностной среде христианства, соприродна ему.
Далее, одним из признаков соборности является органичность, непостижимость рациональным сознанием. Шигалевщина проектируется сознательно. Разделение человечества на две неравные части должно заменить христианскую модель взаимоотношений человека с Богом, с той разницей, что 9/10 не получают свободы, а, напротив, обращаются в рабство. 1/10, обладающая безграничной властью, заменяет рабам Бога, положение раба при этом не будет вызывать протеста, так как апеллирует к человеческой мечте о возвращении к первобытной невинности, к состоянию до грехопадения. Как говорится об этом в проекте, 9/10 человечества «должны потерять личность и обратиться вроде как в стадо и при безграничном повиновении достигнуть рядом перерождений первобытной невинности, вроде как бы первобытного рая, хотя, впрочем, и будут работать». Итак, на поверхности шигалевской системы – извращенные понятия религии, всемирности, преодоления греха, «первобытной невинности».

Как известно, для Достоевского наиболее существенным критерием оценки разнообразных философских и религиозных учений была категория свободы. Соборность предполагает свободу, более того, в ней полнее раскрывается наделенная свободой личность. Как впоследствии в «Легенде о Великом Инквизиторе», в «Бесах» Достоевский вскрывает религиозную основу личности, утверждая свободу как образ Божий в человеке. Шигалев начинает изложение своего проекта с парадоксального утверждения, что, выходя из безграничной свободы, он заканчивает безграничным деспотизмом. Этот вывод не покажется парадоксальным, если сопоставить, как эта категория понимается в христианстве и из какой «свободы» исходит Шигалев. В Православии складывается динамическая концепция человека как соучастника в жизни Божьей. Быть призванным к свободе – это, по святому Апостолу Павлу, величайшая привилегия христиан (Гал. 5, 13). При этом имеется, однако, в виду, что человек духом водится (Гал. 5, 18). «Свобода», о которой говорит Шигалев, не имеет ничего общего с водительством Святого Духа, так как утверждает свою полную автономность. А свобода, по словам отца Иоанна Мейендорфа, «самое основное из Божественных свойств, но и человек получает ее через свое участие в Божественной жизни. … Подлинная разница между человеком во Христе и ветхим Адамом состоит именно в том, что первый – свободен. И эта свобода приходит к нему не как узаконенная эмансипация, которая обрекла бы его на автономное существование, но как причастность к достоинству Творца, как новая жизнь, в которой свобода царствует естественно, являясь следствием полного знания, полного видения и полного и положительного опыта Божественной любви, истины и красоты». Таким образом, перед нами очередное несовпадение слова и приписываемого ему значения. В Евангелии четко сформулирована взаимосвязь истины и свободы: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8, 32). Истина делает человека свободным, «истина» шигалевщины превращает его в раба; следовательно, шигалевщина неистинна. Так простейшее умозаключение доказывает, что исходный пункт рассуждений Шигалева отнюдь не свобода. Достоевский впервые показал диалектическую взаимосвязь утопии и антиутопии: идеальная модель неизбежно превращается в свою противоположность, так как осуществление ее приводит к раскрытию ранее скрытого за давно существующими понятиями нового смысла.

Говорит Шигалев и о равенстве. Но это понятие также подвергается «семантической революции»: на место соборного равенства людей в свободной любви и водительстве Духом Святым шигалевщина ставит равенство в рабстве и посредственности: «Чуть лишь замечается человек с особенными способностями высшими или знанием, то он изгоняется из общества или казним… Цицерону отрезывается язык, Копернику выкалываются глаза, Шекспиры побиваются каменьями. … Горы – сровнять». В заветное слово снова вкладывается иной, прямо противоположный исходному, смысл.

Таким образом, шигалевщина – нигилистическое представление о «рае на земле» – предстает в романе антиподом соборного единения. Ф.М.Достоевский показывает последовательность создания модели идеологизированного сознания. Исходный момент – подмена религии идеологическим мифом, и в этом шигалевщина смыкается с человекобожеством Кириллова и поэмой Степана Трофимовича Верховенского, в которой впервые в романе изгоняется Бог. Истоки ее, таким образом, восходят отнюдь не к социалистическим проектам Фурье, Прудона и т.п., а ко времени секуляризации культуры и сознания, отпадения человека от Бога.

Характерно, что в собственно литературоведческих исследованиях шигалевщине почти не уделяется внимания, в то время как западные исследователи обращаются к ней при исследовании механизма возникновения идеологии и проникновения ее в человеческое сознание. Профессор Петерсон в работе, посвященной проблемам сознания, устанавливает зависимость между кризисом веры и неустойчивости человека перед соблазном идеологии: «Demons is Dostoevski’s attempt to document the consequences of the disruption of a great belief system (in this case, that of Orthodox Christianity). The dissolution of belief produces an existential chaos, which is emotionally excruciating. Ideological identification appears as a potent attraction to individuals entrapped in such a situation». («Бесы» Достоевского – это попытка показать последствия разрушения великой религиозной системы (в данном случае – Православного христианства). Утрата веры приводит к экзистенциальному хаосу, критическому состоянию сознания. Возможность идеологической идентификации становится могущественной приманкой для личности, попавшей в такую ситуацию». – Пер. с анг. наш). Идеология стремится занять место религии, заменить ее утопической фикцией. Об этом писал «отец» русского анархизма М. Бакунин в своем сочинении «Международное тайное общество освобождения человечества. Цель общества», где говорится о единстве философских, социальных и политических убеждений как необходимом условии существования такого общества. В его основу следует положить «великий единый принцип, настолько многообещающий и возвышенный, что он станет для людей, признающих его, чем-то вроде религии». Мысль о возможности рая без Бога и нравственности запускает механизм продуцирования утопий.

Итак, любая модель социального устройства, в частности утопия, имеет религиозное происхождение. Несовпадение означаемого и означающего – основной принцип построения идеологической системы. Шигалевщина, таким образом, не производит новых идей, она лишь пытается представиться осуществлением мечты о земном рае. В том, как оперирует эта теория понятиями свободы, равенства, первобытной невинности, очевидна тенденция к изменению семантики языка, о которой, применительно к тоталитарной культуре советского времени, писал И.Голомшток: «Семантика тоталитарного языка – это не изобретенные новые понятия, а восстановленные на основе единственно верного научного учения единственно верные значения и смысл, искажаемые веками в буржуазных, капиталистических и инорасовых языковых жаргонах»20. По верному замечанию В. Страда, «в «Бесах» Достоевский раскрывает превращение нигилизма в тоталитарный феномен». На подмене смысла будет основана и идея Великого Инквизитора, которая непосредственно связана с теорией Шигалева. Вот мысль К.В.Мочульского, замечательная по своей глубине: «Антихрист выступает против Христа во имя Христова завета любви к ближним. Он выдает себя за Его ученика, за продолжателя Его дела. Антихрист – лже-Христос, а не анти-Христос».

Итак, в романе «Бесы» шигалевщина представляет полюс лжесоборности. Как заметил Н.А.Бердяев, «он [Достоевский] религиозно познал, что социалистический коллективизм есть лжесоборность, лжецерковь, которая несет с собой смерть человеческой личности, конец свободе человеческого духа». На этом базисе построена шигалевщина. И противоядие против революционного, атеистического соблазна и любых форм утопии Достоевский видел в русском народе, в Православии, в его благодатном соборном духе.