Размышления о высшем образовании

Когда я только что начинал учиться в МГУ, это были 1950е годы, один из наших профессоров, фамилия — неважно, его давно уже нет в живых — он говорил, что все — люди, и студенты, и преподаватели, и политические деятели. (Правда, тогда слова политические деятели он не произносил. Годы были тогда немного жесткие. Говорил это другими словами.) Они делятся на несколько крупных категорий. Первая категория, к которой я отношу основную массу студентов младшего курса, а также огромное количество людей работающих. Это люди, которые убеждены, что они все знают.

 Потом некоторые из них, далеко не все, но значительная часть в процессе обучения, приобретения жизненного опыта, начинают думать, что знают они всетаки мало.

И, наконец, третий вариант, до которого доходят далеко не все, но всетаки значительная часть, которая четко начинает понимать, что они знают и что они не знают, в чем они компетентны и в чем они не компетентны.

Если посмотреть на значительное количество законотворчества последних лет, особенно на то, что касается науки и вуза, у меня лично и у большинства моих коллег, а я в основном общаюсь с представителями математики, физики, информатики, телекоммуникаций, создается впечатление, что очень значительную часть этого законотворчества готовят люди, которые относятся к первой категории. Это люди, которые твердо убеждены в том, что они все знают.

А поскольку на самом деле все знать нельзя, каждый человек является всетаки специалистом в ограниченной области, как бы широко он ни мыслил, как бы широко он ни был образован, то в подавляющем большинстве случаев вот эти всезнайки не считают нужным прибегать к советам специалистов. Не востребованы советы людей, относящихся ко второй, а тем более к третьей категории, которые точно знают, что они знают и чего не знают. Это первое.

Я думаю, что очень большая беда наших разработчиков состоит в том, что настоящих серьезных консультаций вне своего узкого круга они не проводят. Это самая страшная вещь, которая только может быть. Должен вам сказать, что она была потеряна при переходе от Советского Союза к России. В Советском Союзе, в котором я прожил достаточное количество времени, это четко понималось нашим верховным руководством. И система вот такого многократного консультирования со специалистами была очень четко и жестко отработана. Более того, ни один маломальски серьезный закон, не только закон, а даже рядовое постановление не принималось без многократных консультаций со специалистами разных уровней. Причем, привлекались и экономисты, и ученые, и практики, и директора заводов, и ректоры вузов и т. д. Все это проводилось многократно. Это долго, может быть, делалось. Может быть, не всегда эти законы соответствовали, скажем, законам либерального рынка или еще какимнибудь понятиям. Но, должен сказать, что эти законы были проработаны с точки зрения той идеологии, которая тогда существовала. Проработаны они были достаточно хорошо.

Позвольте просто привести пример. Мне повезло с учителями. Повезло с тем, что я попал в очень хороший коллектив, поэтому мне еще студентом, потом аспирантом удалось сделать несколько оригинальных работ, поэтому так рано получил разные степени и премии. Именно поэтому я привлекался довольно часто к работе вот над такими вещами.
Приведу парочку примеров. Первый пример. Гдето в начале 60х годов более или менее стало ясно, что Советский Союз начал катастрофически отставать от Японии и от США в области производства электронновычислительных машин и того, что сейчас стали называть информатикой. Хотя в 1940е, начале 1950х не только не было отставания, я сказал бы так, хотя об этом сейчас мало говорят, что первые советские вычислительные машины — они были несколько громоздкими, может быть не так безопасны, более шумны, чем американские, — но работать на них было гораздо удобнее, потому что система программирования, система пользования с этими машинами была отработана гораздо лучше. В общем, они практически не уступали лучшим западным образцам.

Потом произошли некоторые события. Я о них не буду рассказывать. Но наметилось явное отставание в этой области. Американцы, японцы четко рвались вперед. Мы топтались на месте, чему было довольно много причин.

Некоторое количество людей, хорошо всем известный академик Марчук, Сергей Львович Соболев, директор института математики Сибирского отделения Академии наук, академик Глушков, который тогда руководил очень большими работами в этой области, в том числе и молодое поколение — ваш покорный слуга, мы начали писать разного рода записки в разного рода учреждения, в Совет Министров, в ЦК КПСС, Н. С. Хрущеву лично и т. д. и т. д.: что надо чтото делать. Каждый писал, что надо делать. Много, конечно, было и ерунды, как всегда пишется в таких вещах. Но коечто было и интересно.

Реакция. Реакция была довольно заметная. Большинство бумаг писалось людьми относительно молодыми, попали на первое обсуждение (вы удивитесь) в ЦК комсомола, потому что была масса молодых людей. Тогдашний первый секретарь ЦК ВЛКСМ тов. Павлов пошел к Н. С. Хрущеву, рассказал, что возникла вот такая интересная ситуация. После чего был дан приказ: собрать всех этих людей, которые писали вот эти самые записки, привезти в Москву, изолировать на какоето время, и пусть они сидят в гостинице «Москва» и напишут подробно все, что происходит в мире по этим вещам, какие тенденции, как, что у нас плохо и почему и что надо делать.

Была сформирована группа, в которую вошли представители всех поколений. Основную часть составляли люди довольно молодые, но были люди всех возрастов. К ученым были присоединены сугубые практики, были присоединены чиновники. Чиновники — я это говорю в хорошем смысле этого слова, потому что сейчас со словом чиновник всегда связываем отрицательные эмоции. Далеко не всегда чиновник — плохо, это необходимый элемент любой системы, как вы знаете, были тоже чиновниками. И вот на протяжении нескольких месяцев отрабатывался документ. Было сделано несколько вариантов. Причем, некоторые варианты отвергались на ранней стадии. Подробно не буду рассказывать. Все это делалось довольно долго. Было выработано три тома. Первый том — страниц на 600, где детальнейшим образом описывалось все, что происходит в мире, что происходит у нас, что надо бы делать и т. д. Это том для пользования специалистами. Второй — маленький том, который мог понять любой управленецнеспециалист, где все было в сжатой форме, четко. И, наконец, записка буквально на трех страничках, где четко было написано, что надо сделать.

Сей документ прошел все стадии обсуждения в Совете Министров, последним обсуждающим был Хрущев, который документ подписал с микроправкой. После чего была принята серия законов. Были созданы новые министерства в Комитете по науке и технике. Были созданы соответствующие отделы. Были созданы новые исследовательские институты, которые должны были заниматься разработкой там, где происходило отставание. И потом этот закон почти до 80х годов позволял нам более или менее не отставать, несмотря на то, что количество ресурсов, вкладываемых в эти области, по отношению к количеству ресурсов, которые вкладывали японцы или американцы, было ничтожно мало. Законы, действительно, были сделаны на самом высоком уровне. Поверьте. Я это говорю не потому, что я там был, там было более ста разработчиков, так что моя доля невелика, но это был действительно отработанный закон.
Я не знаю, надо ли сейчас проделывать нечто в точности то же самое. Мы живем в другой стране. У нас другие условия. Но то, что в какойто степени этот опыт должен быть востребован, это совершенно обязательно. Если этого сделано не будет, мы все время будем сначала принимать законы, потом выводить людей на улицы и кричать, что так нельзя, и т. д. и т. д. То есть, делать то, что происходит сейчас. В том числе то, что происходит с законами, о которых перед моим выступлением шло большое обсуждение. Закон совершенно непродуманный. Думаю, если бы он делался так, как тот, о котором я рассказывал, вряд ли он таким бы был. Это первое, что я хотел сказать. Извините, что я полностью изменил тему выступления. Прошу прощения. Я не знал до конца аудитории, которая меня будет слушать, поэтому перестраиваюсь на ходу.

Если говорить об образовании. У нас всегда образование довольно существенно отличалось, я имею в виду высшее, как от европейского, так и особенно от американского. Были совершенно разные системы подготовки специалистов. Причем, эта разница была принципиальной по существу. Дело было не в какихто конкретных вещах, что у них больше философии, а у нас больше истории. У них больше физики, у нас больше математики. Эти вещи легко поправить. Переделать программы не так уж сложно. Все было в идеологии. Я приведу два примера, на которых постараюсь объяснить, почему то, что мы сейчас делаем в образовании, слепо следуя стандартам Европы и Америки, в общем вряд ли принесет большой успех именно в менталитете нашего государства.

Много лет назад я своего учителя както спросил: скажите, Алексей Андреевич, как так получается, что американцы вкладывают в свою авиационную промышленность колоссальные деньги. Действительно строят неплохие самолеты. Мы вкладываем в сотни раз меньше. На самом деле — в сотни раз меньше. И Туполева, Ильюшина, Яковлева. В сотни раз меньше. Почему же у нас авиация, во всяком случае, военная авиация, она примерно на том же уровне? Даже по некоторым параметрам лучше.

Он сказал: знаешь, Юра, (я был молодой человек, а он нет) совершенно разный подход. У нас есть ЦАГИ, есть еще несколько институтов. У нас для того, чтобы построить опытный образец, создаются математические модели будущих образцов. Причем создается пара сотен этих математических моделей. Математическую модель создает один человек. И денег ему надо всего — зарплата, на ватман, на еще чтото, т. е. полную чепуху. Потом все эти сто моделей просчитывают. Из них выбирается пятьшесть, тех, которые по просчетам явно показали, что они лучше. И вот по ним уже начинается работа с вложением более или менее какихто приличных средств. Американцы пойдут по другому пути. Они просто, поскольку денег много, построят сразу 200 моделей. И все 200 запустят на испытание. Потом посмотрят, какие модели на испытании показали лучший результат, тоже выберут 5–6. Дальше все пойдет точно также. Но на этом первичном этапе денег они затратят в сто тысяч раз больше, чем мы.

Для того чтобы человек работающий (ЦАГИ я назвал случайно, можно было бы назвать Институт прикладной математики, Институт математического моделирования, МГУ, МВТУ им. Баумана, массу технических вузов — это не так уж и важно), для того чтобы человек смог действительно создать хорошую, адекватную модель, которая бы достаточно четко имитировала реальную модель, для этого нужно очень хорошее, очень глубокое аналитическое и разностороннее образование. Он должен много знать. Мы всегда учили, с первого раза может показаться, многому лишнему: это рассказывали и это рассказывали, вроде бы прямо это и не применяется, но потом приходит человек и использует в своей повседневной работе может быть 3%, но, как только возникает критическая ситуация (одну из них привел тогда мой учитель), он готов к тому, чтобы работать на очень широком фронте и экономит совершенно колоссальные деньги, а не только то, что в него вложили на чтении этих дополнительных курсов. Это первый пример.

Второй и третий примеры близкие, они случались непосредственно со мной. Один касается вещей совсем закрытых. Сейчас я не знаю, в какой степени что открыто, что закрыто.
Вот случай, который произошел лично со мной. Я заканчивал механикоматематический факультет МГУ. В книжечке проставлены дисциплины: физика, механика, общественные дисциплины — они тогда обязательно преподавались, и еще примерно 50 названий математических дисциплин. Каждую из которых я обязан был знать. Кандидатская диссертация, докторская диссертация, потом работал по трем из этих 50ти. Все остальные когдато читались. Казалось, что они мне не будут нужны.

После того, как я окончил университет, получил кандидатскую степень и решил поехать в Академгородок под Новосибирском, где мы и подружились с нашим горячо любимым ректором, а это было в конце 1950х — начало 1960х. К этому времени у нас на морях и океанах возникли такие ситуации, что американские разного рода силы оказались значительно эффективнее наших разного рода сил. Было понятно, что надо чтото делать, что много денег вложить нельзя, нет денег на полную модернизацию. Значит нужно изменить стратегию и тактику. А, как известно, в военных делах стратегия и тактика иногда значат гораздо больше, чем прямой материальный перевес. Вы здесь историки. Вы лучше меня знаете, что в первый период Великой Отечественной войны на наших передовых рубежах и на ближайших подходах к ним и пехоты, и танков, и самолетов, и артиллерии у нас было в несколько раз больше, чем у немцев. Поэтому ни о каком превосходстве сил у немцев и речи быть не могло. И танки у нас на самом деле были не хуже. Самолетов хороших было совсем немало. У нас была совершено неразумная стратегия поведения в войне. Мы вместо того, чтобы локализовать глубокие прорывы немецких танковых соединений, отрубать им тылы, каждый раз старались выравнивать фронт, выстроить сплошную оборону. Оборона снова жиденькая. Она снова прорывается. Что было дальше, я рассказывать не буду. Вы это знаете без меня.

Таким образом, далеко не только превосходство в силах решает судьбу дела. Была поставлена задача — найти более разумный, или, как сейчас модно говорить, как говорят не очень грамотные дикторы нашего телевидения, — самый оптимальный вариант. Это совершенно безграмотное выражение. Самых оптимальных вариантов не бывает. Бывает просто оптимальное. Была поставлена задача: найти такую тактику, которая както могла бы нейтрализовать существенное техническое превосходство. Тогдашний адмирал флота, командующий всех флотов Советского Союза, адмирал флота Горшков и его начальник морского штаба вицеадмирал Зозуля обратились к академику Лаврентьеву — председателю Сибирского отделения Академии наук. Он занимался подводными лодками. Кроме того, они были близко знакомы. Такие вещи всегда работают — кто кого знает, кто с кем прямо связан. Это всегда приходится учитывать, когда происходят такие вещи. Он сказал, а нельзя ли у вас организовать такую команду, которая возьмется и разработает хорошую тактику поведения коечего на коекаких морских просторах. У меня был достаточно хороший допуск к достаточно секретным материалам, и меня, тогда 25летнего мальчика, кинули на трехмесячное обучение в Военноморскую академию в г. С.Петербург. После чего было сказано: вот тебе неограниченные кадровые возможности. Набирай сколько хочешь людей. Хоть 30 набирай. Больше 30 не дадим. И чтобы в течение двух лет эта задача была решена.

Через два года в Новосибирск приезжал адмирал флота Горшков, его начальник штаба вицеадмирал Зозуля и принимали у нас на таких больших демонстрационных досках все, что успели мои дорогие коллеги наработать. Я сам больше занимался организаторской деятельностью, потому что приходилось мотаться по флотам, по базам, по самолетам и т. д. Был собран математический коллектив, который никогда в жизни даже близко ничего подобного не делал. Но это были выпускники хороших вузов. Они имели широкое образование. Они очень быстро выучили все, что требовалось. И через два года все, что требовалось от наших коекаких военноморских сил на коекаких театрах действий, было реализовано, принято нашим Главкомом Флота и его начальником Штаба и введено в действие. И потом работало на протяжении довольно многих лет. Потом я лично от этого отошел. Этим не занимаюсь. Не знаю, что сейчас. Но вот такая вещь была сделана.

Я хочу сказать, что вот эту тридцатку надо было отобрать. Это возможно, если есть большое число очень хорошо подготовленных, широко подготовленных специалистов, на которых не экономили. Вложения в подготовку хорошего специалиста — не так уж велики. Если брать относительно затрат на ту же самую военноморскую технику. Сравнить, чего стоит авианосец и подготовка одного классного кого хотите прогнозистагуманитария, классного математика. Несравнимо. Эффект может быть такой, как я сказал. Это первый пример. Позвольте еще один.
Второй случай расскажу тоже из моей практики. Здесь могу рассказать больше, потому что особых секретов нет. Это 60й год. В Советском Союзе начинают исчерпываться месторождения золота. Золота у нас южноафриканского типа никогда не было раньше. Известно, что прототип Прохора Громова из «Угрюмреки» — это был реальный человек. Он такое золото нашел. И даже начал его разрабатывать. Там все подругому называлось и он был не Громов, а совершенно другой человек. Потом началась смута, революция. Прохор Громов с башни не кидался, его просто расстреляли. Прииски разбежались. Место было потеряно. Никаких координат не сохранилось. Но память о том, что в очень большом районе гдето чтото в этом роде есть, была.
Был дан приказ. Приказ отдавал лично Косыгин. Было сказано так: в течение двух лет на территории Советского Союза нужно найти крупные месторождения золота южноафриканского типа. Месторождения золота южноафриканского типа отличаются от остальных месторождений тем, что они очень эффективны. Относительно небольшими затратами можно получать довольно много золота, а тем самым и денег.

Дальше все шло то тому же самому сценарию. Были вызваны люди. Было сказано, что были геологи, геофизики, страноведы, кто лазил по соответствующим территориям Сибири, Средней Азии и т. д., люди гуманитарного образования. Делайте что хотите, но надо, чтобы было у нас вот такое большое золото. Опять же никто из нас даже близко себе не представлял, как такую задачу решать. Опять же была собрана группа. Ей были созданы соответствующие условия. И через два года геологам были выданы несколько районов, где можно это найти. Было выдано пять районов. В двух из них золото действительно было найдено. Вложения во все это — если просуммировать все, что эта группа получила, включая всю технику, это меньше 100 тыс. долларов. Это я вам точно могу сказать. 50–60 тыс. долларов. Все. А дальше была проведена поисковая работа. Точные координаты до сих пор сообщать не любят. Одно месторождение осталось теперь за границей. Одна из наших бывших союзных республик очень хорошо на нем живет.

Вот это вам второй пример.
Оказалось, что вся математика, которая к этому времени была создана, такие задачи решать принципиально не может, не умеет в принципе. Я не буду вводить специальную терминологию. Это довольно тяжело. Пришлось бы много специальных терминов объяснять. Но такие задачи математика считала принципиально нерешаемыми. Дело в том, что месторождений южноафриканского типа было семь штук во всем мире. Каждое из них описывалось целыми томами литературы. Всего по семи прецедентам надо было найти общую закономерность. Математика считала, что такие вещи можно делать, если таких прецедентов, по крайней мере, сотня. Так вот эта группа за эти два года создала совершено новую математику, которой пользуются до сих пор, которая, кстати, будет одной из основных математик, развиваемых в этом самом Научном учебном центре, который создается при этом институте. Там было начало. Потом это получило очень большое развитие и т. д. и т. д. Я на этом и закончил бы с примерами.

Теперь, если говорить о самом образовании. Прежде всего, сейчас идет большая перетряска школы. Идут большие переделки. Если бы меня спросили, нужны ли эти переделки, я бы сказал, что коечто надо менять, но я бы это делал как естествоиспытатель. Ставится ограниченный эксперимент на контрольном материале, проводится на протяжении несколько лет и детально анализируется. После этого, как правило, вносятся некоторые изменения. Потом опять проводится несколько лет, семестров, ну это неважно. И только потом принимаются решения. На историю добавить 3 часа, с математики снять 2 часа. Или, наоборот, на математику 100 часов добавить, гуманитарные предметы отменить. Я шучу, конечно. Никто этого делать не будет.

Вводить ЕГЭ или не вводить? Или ЕГЭ вводить в Центральной России, а в КабардиноБалкарии не вводить и т. д. и т. д. Но до тех пор, пока на небольшом материале не проведен многолетний эксперимент с хорошим контролем, никаких серьезных преобразований системы образования делать нельзя. Это совершенно очевидно. Все равно придется потом все менять. Только менять придется в объемах всей страны, что приведет к колоссальнейшим затратам, которые во много раз превысят ту микроэкономию, что дадут первые шаги, которые, кажется, сейчас будут сделаны.

Таких примеров очень много. У нас давно все это наболело. Я должен сказать, что когда только начинался первый вариант реформы Гайдара, один из наших математиков (могу вас заверить, что никаких там у него прокоммунистических или прочих какихто идей не было) просто аккуратно посчитал все, что будет. У Гайдара, как вы помните, был расчет. Он говорил, что цены в одиндва раза сначала подскочат, а потом стабилизируются. Четко было вычислено, что цены увеличатся в среднем в 50–100 раз. Все было аккуратно показано, представлено. Было сказано, что все это чепуха. Ничего такого быть не может. «Я все знаю». Здесь никого никуда не хочу причислять, а хотел бы опять напомнить о трех группах лиц: всезнающих, знающих то, что они знают и что не знают, и т. д.

Это что касается системы образования. Теперь хочу сказать о вузе, в котором мы находимся сейчас. Это первый пример негосударственного вуза, который начинает создавать вот такие научноучебные центры. И считается, что их нужно делать. Надо сказать, что они делались довольно давно. Так, Физикотехнический институт всегда был таким научнотехническим центром. Новосибирский университет всегда был таким научным учебным центром. Московский университет в значительной степени. Здесь мы тоже постараемся сделать такой научный учебный центр, где совместить сугубую гуманитарщину с сугубой современной математикой.