Кризис общества и кризис образования

И образование, и наука об обществе — суть элементы более широкого социального целого, причем, в нашем случае двойного. Это — часть общества Российской Федерации и часть глобальной системы, подсистемой которой (причем не столько субъектом, сколько объектом) является Российская Федерация.

О том, что сегодня образование и наука об обществе находятся в упадке, в наши дни не говорит только ленивый. В пользу такого утверждения аргументов немало. 

Это — и обеднение языка студентов, да и преподавателей тоже. Это — и общее падение эрудиции. Например, в этом году я впервые столкнулся со студентами первого курса, которые никогда не слышали о Фениморе Купере. Это — и уход от системного мышления, причем не только в образовании, но и в науке.

Один конкретный пример: сегодня многие исследователи говорят о том, например, что победа Обамы в США — начало некой новой революционной фазы в истории Америки. Сравнивают происходящее с эпохой Кеннеди. И тут же приводят цифры — социальный состав поддержавших Обаму: бедные миллионеры в Америке (до 10 млн) поддержали Маккейна, а самые богатые — Обаму. Почему, спрашивается, самые богатые поддержали Обаму? Какие основания имеются, для того чтобы вести разговор о том, что это — новая революция. Налицо когнитивный диссонанс.

Другие симптомы кризиса наблюдаются в науках об обществе: нарастание мелкотемья. И в условиях провала и марксистских, и либеральных теорий общественного развития удивляться этому не приходиться. Уж если Ходорковский в статье «Глобальный поворот-3» заговорил о грядущем неосоциализме, которому он предрекает 20–30 лет господства, то это означает одно: действительно что-то очень серьезное происходит в области общественного развития, в области науки и образования.

Причем, здесь стоит отметить: соотношение науки и образования с материальными факторами далеко неоднозначно. Часто говорят о том, что бедность той или иной страны — показатель состояния ее науки. Я же считаю, что тут никакой жесткой линейной зависимости нет. Советский Союз 50–60-х гг. не был богатым материально, но наука в стране находилась на очень высоком уровне. Современная Куба демонстрирует и высокий уровень образования, и относительно высокий уровень целого ряда сфер медицины, хотя эта страна несоизмеримо бедна на фоне США, в которых обсуждается вопрос о копировании кубинской системы медицины и медицинского образования.

Очень коротко я остановлюсь на трех вопросах: отставание науки от развития общества; отставание образования от науки об обществе, а также затрону некоторые организационные вопросы…

То, что наука отстает от развития общества, — вещь естественная. Вопрос в том, насколько отстает? Здесь у нас два аспекта: причины мирового уровня отставания науки от развития общества и наша российская динамика. Безусловно, объективный фактор — стремительность происходящих перемен. В 80–90-е гг. произошел крутой перелом, невиданный за последние 200–300 лет. И дело не только в том, что, по сути, остановился послевоенный экономический рост. Закончилась повышательная волна кондратьевского цикла. Начался упадок нации и государства, среднего класса. Идет процесс десимилизации гражданского общества; гражданское общество «скукоживается». И политическая сфера «скукоживается» как объект исследования. Политика превращается в комбинацию шоу-бизнеса и административной системы. Нация перестала быть фокусом идентичности. Отсюда поиск религиозных либо глобальных форм. То есть мы имеем дело с очень серьезным кризисом, многие аспекты которого мы до сих пор не понимаем. У этого кризиса есть свой субъектный аспект. В мире действует масса заинтересованных структур, которые продвигают эти процессы и которые зарабатывают на этом девиденты (в смысле власти и прибыли).

Когда мы говорим, что государство должно остановить эти процессы, должно помочь, то возникает вопрос: а собственно какое государство? Не все то золото, что блестит, и не все то, что является административной структурой — нация-государство… Наши обществоведы за последние 15–20 лет «просмотрели» возникновение принципиальной новой формы государственности. Я имею в виду корпорацию-государство. При этом речь не идет о том, что корпорация превратилась в государство. Точнее: государство превращается в корпорацию, отказываясь от своих социальных обязательств, минимизируя издержки по сохранению населения той территории, на которой оно прописано. То есть речь идет о том, что в государство как таковое включаются только те группы, которые рентабельны либо в качестве первичного объекта эксплуатации, либо как вторичного — потребители. Все остальное, нерентабельное, отсекается от общественного пирога.

Если нация-государство включало в себя все население страны, то главной задачей корпорации-государства в последние 15–20 лет, его объективной задачей (с точки зрения его интересов) — отсечение от общественного пирога огромной части населения, которое оказалось в выигрыше с 1945 по 1975 г.

Процесс формирования корпорации-государства идет во всем мире, но с разной скоростью. По-разному он протекает в Колумбии, в России, в США. Современный мир — это, по сути дела, иерархия корпораций-государств, которые связаны между собой в глобальном пространстве и которые в значительно меньшей степени связаны со значительными сегментами своего населения. Корпорации-государству не нужны ни большая наука, ни образование, потому что можно «встроиться» в глобальную систему и получать образование в ней. В этом плане нужно отдавать себе отчет в том, о каком государстве мы говорим.

Что же касается российской линии отставания науки об обществе от общества, то причин тому несколько. Прежде всего, это — крушение советской системы как системного антикапитализма, (причем причины до сих пор не осмыслены). Как сказал Ю. Андропов в 1983 г., до сих пор мы не знаем общество, в котором живем и трудимся. И сегодня мы тоже не знаем этого общества, как не знаем, почему рухнуло то общество, в котором мы жили и трудились.

Вторая вещь, на мой взгляд, — более серьезная. Мы не изучили не только себя за последние 30 лет, но и, по сути, не изучили капиталистическую систему. Нужно сказать, что последние лет тридцать в обществоведческих исследованиях слово «капитализм» стало почти неприличным. Мы предпочитаем говорить о современном обществе, о глобализации, о конфликте цивилизаций, исключая рассмотрение социально-экономического качества того строя, который доминирует в мире. По сути дела, если говорить об информационной войне, мы по  
зволили Римскому клубу как органу мировой корпоратократии навязать себе свою повестку дня и исключить целый ряд важнейших понятий. Поэтому-то мы говорим о кризисе цивилизаций, хотя нужно говорить именно о кризисе капитализма... Задайтесь вопросом, о кризисе какой цивилизации идет речь? Ведь цивилизаций много. Земная цивилизация — это капиталистическая система. Законы накопления капитала никто не отменял. Всемирный финансовый кризис, в который мы «въехали», отвечает более общему кризису. Но это опять же кризис не некой абстрактной цивилизации, а кризис вполне конкретного капитализма.

Зависимость нашей науки от западной воспроизводит зависимость нашей экономики от западной только потому, что у нас нет своей экономики. То, что очень многие последствия нынешнего финансового кризиса Россия будет острее ощущать, чем эпицентр этого кризиса, — хорошо иллюстрируется знаменитой фразой Маркса «язычник, страдающий от язв христианства…». Что касается отставания образования от науки, то на мировом уровне отчасти этот процесс, безусловно, объективный. Он ускоряется по целому ряду причин, связанных, в частности, с тем, о чем я уже говорил.

Есть еще одна вещь, которая объективно «подрубает» образование на Западе и тормозит его развитие. Возникла она как результат создания на Западе западной верхушкой слоя новых низов за счет мигрантов. Делается это, естественно, чтобы увеличить прибыль, но поскольку этих людей нужно как-то социализировать и образовывать, то стандарты образования для них снижаются. Поэтому в американской школе: учишься хорошо — молодец, учишься плохо — тоже молодец. За всем этим — сознательный процесс снижения стандартов. Этот процесс особенно ускорился в Штатах после событий 1968 г.

Если говорить о российских проблемах, о растущем разрыве между образованием и наукой, то они, безусловно, связаны с разрушением советского образования, уничтожением образованных людей среднего советского слоя в 1990-е гг. Приведу только одну цифру. В 1989 г. в Восточной Европе, включая европейскую часть СССР, за чертой бедности жило только 14 млн чел. Показатель очень хороший! В 1996 г. таковых было уже 168 млн. То есть под нож был пущен весь средний слой социалистического блока: учителя, врачи, ученые, инженеры. Как раз те люди, которые были носителями образованности.

Еще один пример. Многие помнят, как в 60-е гг. невозможно было подписаться на журналы «Техника молодежи», «Вокруг света», «Знание и сила», «Наука и жизнь». В стране научно-техническая культура носила массовый характер. Сегодня этого нет. Условия социального разложения и падения престижа науки и образования — это, естественно, те условия, которые способствуют нарастанию отставания образования от науки. Когда «гламур» и прибыль занимают центральное место и когда господствует омерзительная поговорка «Если ты такой умный, то почему бедный?», то это и есть философия той среды, которая рубит и образование, и науку.

Если говорить о конкретных вещах и поднимать высоко планку науки и образования, то первое, о чем стоит сказать, так это — очевидное: люди, которые не занимаются научными исследованиями, не имеют права преподавать. Но язык не поворачивается это сказать. И причина тому проста: при обязательной нагрузке 650–700 часов в год у преподавателя не только нет времени обновлять курс часто, но и просто почитать, подумать, освоить новую литературу. По моим подсчетам, а я преподаю с 1972 г., максимум преподавательской нагрузки в год — 300 часов. Такова нагрузка нормального преподавателя американского университета. Но совершенно ясно, что если мы будем снижать нагрузку, то это означает, что потребуется больше преподавателей, на что, вроде бы, нет денег, да и с кадрами тоже не густо.

Каким видится выход из этой ситуации? Я думаю, что временным выходом (я потом объясню, почему временным) могло бы стать создание научно-образовательных центров. В разных университетах у нас есть научно-образовательные центры, только они должны реально функционировать. Это должны быть центры, в которых занимаются научными исследованиями, а результаты научных исследований «с колес» внедряются в образовательный процесс. Безусловно, именно такие центры должны разрабатывать новые дисциплины.

Я не противник междисциплинарных подходов, но как говорил любимец партии Н. Бухарин: из тысячи джонок нельзя сделать одного броненосца. Историческая школа анналов, зашедшая в тупик, показала, что междисциплинарное исследование, в конечном счете, упирается в ситуацию, когда нужно выбрать какую-то дисциплину. Ситуация современного мира, когда сфера политики, сфера гражданского общества, которую конституировали когда-то как средство изучения социологии и политологии, уходят в прошлое. Нужны принципиально новые дисциплины. Может, глобалистика. Может, что-то другое. Новое общество нуждается в новых дисциплинах. Я думаю, что помимо прочего в XXI веке победит тот, кто создаст новое образование и новую науку. Карл Буллани когда-то сказал о лидерах нацистов: они победили в своей стране, потому что обладали зловещим интеллектуальным превосходством над своим противником. И большевики победили своих оппонентов, потому что тоже обладали зловещим интеллектуальным превосходством.

Прошу понять правильно, речь идет не о том, чтобы повторить опыт нацистов или большевиков, а о том, что для борьбы на мировой арене нужно интеллектуальное превосходство над противником.

Я начал с непопулярного Ленина, а закончу непопулярным сегодня Сталиным. Сталин говорил: есть логика намерений и есть логика обстоятельств. Недавно мой коллега Олег Алексеевич Арин, известный японист (он живет в Америке), написал книгу с хулиганским названием «Россия в объятиях доллоргазма и еслибизма». Значительная часть книги посвящена рассуждениям русских исследователей о должном: какая нам нужна наука, что мы должны сделать. Но здесь есть один очень важный вопрос: мы знаем, что должны делать — это необходимое условие. Но любое изменение в системе науки и образования предполагает наличие субъекта, заинтересованного в этом образовании. После свертывания НЭПа в 1929 г., когда большевики решили пойти по курсу несырьевой интеграции, им понадобились и мощная наука, и мощное образование. Был создан такой задел, который мы до сих проедаем и, несмотря на все попытки, уничтожить этот задел не можем.

Иными словами, для того чтобы образование двинулось вперед всерьез, нужен субъект, у которого была бы воля и интерес к образованию. Отношение к образованию и науке со стороны власти зависит от тех целей, которую она ставит внутри страны. Колониальная власть ставит одни цели; власти же, которая собирается бороться, если не за победу в мировой системе, то за место под солнцем, за то, чтобы иметь право играть по своим правилам, нужны совсем другая наука, совсем другое образование. Разумеется, не надо ждать появления этого субъекта: надо делать то, что мы можем.