Проблемы отношения к массовой культуре в гуманитарной науке

Одним из самых проблематичных моментов в нашей гуманитарной науке является моделирование образа человека, который несет в себе энергию культуры, инициирует рождение или угасание тех или иных культурных феноменов. Беспрецедентно сложен для понимания и анализа образ индивида в контексте массовой культуры, популярной культуры. В отношении начала начал культуры научный критицизм не уместен и не актуален. Исследователь исходит из признания того, что история человечества начиналась и развивалась именно так, а не иначе, и в ней нет ничего лишнего или недостойного человека. В ней — лишь торжество закономерностей и неизбежностей, даже тогда, когда их конкретику не вполне удается восстановить. Еще проще тем, кто занимается рассмотрением высокого авторского искусства.

Ученый признает, что устами поэта и писателя говорит эпоха — но говорит она именно то, что хочет высказать поэт и писатель. Кистью художника водит эпоха — но водит именно так, как повелевает художник. В этих случаях всегда ясно, от кого именно исходит культурная реплика по поводу окружающей действительности. Логика и внутренняя духовная траектория возникновения этой реплики поддается осмыслению, хотя бы относительному. К тому же авторы, как правило, не только создают явления культуры, но и склонны так или иначе оставлять миру следы своих внутренних рефлексий. Они тяготеют к самоанализу. Дневники, мемуары, эпистолярное наследие, высказывания в массмедиа — их удобно и интересно цитировать как в научных работах, так и в лекционных материалах. Сами ученые тоже работают в жанре, в чем-то аналогичном «высокому» искусству, — точнее, они заняты созиданием научных концепций бытия культуры. Весьма часто постижение высокого искусства для исследователя — это опосредованная форма саморефлексии, самовыражения, размышлений о внешнем мире, об истории и современности, о сущности человека как такового. В случае с массовой культурой, даже с популярной культурой ситуация принципиально иная. Сознание исследователя и преподавателя, как правило, изначально критично по отношению к массовой культуре. В советский период традиции резко негативного, осуждающего взгляда на массовую культуру имели в нашей стране сильную традицию и идеологические основания. Но и в гигантском количестве авторитетных современных трудов, как отечественных, так и иностранных, подразумевается, что массовая культура — далеко не самое лучшее, что есть у человечества. С ее существованием можно, в крайнем случае, мириться. Образ личностного начала, производящего и воспринимающего массовую и популярную культуру, оказывается самым недосягаемым для исследовательского сознания. Я намеренно говорю о личностном начале, поскольку субъект, созидающий массовую культуру, до конца не очевиден и не понятен. Его действительно трудно «вычислить». Энергетические токи массовой культуры, организующие целостный процесс созидания-воздействия-восприятия, мы привычно именуем «массовым сознанием», «коллективным бессознательным», «массовым подсознательным». Только не ясно, а где же это массовое сознание и подсознание располагается и каковы его границы. И главное, каково местоположение и духовная позиция ученого и преподавателя по отношению к массовому сознанию? Как исследователь выводит сущность массового сознания, если он, как правило, уверен, что не имеет с этим сознанием ничего общего?.. Если он мыслит себя в оппозиции к этому сознанию и сплошь и рядом почти не пересекается в обыденности с теми людьми и даже социальными слоями, в которых массовое доминирует?.. Или он делает свои умозаключения, наблюдая за толпой зрителей, выходящих из кинозала, или подслушивает разговоры посетителей кафе, или задает провокационные вопросы продавцам супермаркета?.. А быть может, ученый пользуется информацией и концепциями социологической науки?.. Если он хороший исследователь, то он скорее всего именно так и поступает. Но при взгляде на предмет исследования как на нечто заведомо чуждое и даже враждебное, обязательно будет весьма велика приблизительность, умозрительность, искусственность, утрировка. Как при попытках Голливуда снять фильм о России. Нужно нечто большее. В своих опытах по осмыслению массового и популярного, в своих попытках постичь массовое сознание и подсознание, я исхожу из установки, которую когда-то высказал на одной из конференций доктор философских наук, ведущий научный сотрудник Государственного института искусствознания Леонид Левин. Она заключалась в том, что в каждом человеке сосуществуют черты неповторимой личности и черты рядового индивида толпы, свойства неповторимой индивидуальности с  особым духовным наполнением и свойства типичного «внешнего человека», который так же, как и все другие индивиды, совершает ряд социальных действий и отвечает ряду социальных функций. Так же, как в одном и том же произведении искусства могут сочетаться пласты элитарной культуры, массовой культуры и популярной культуры (как, например, в пьесах Шекспира или операх Верди), так и в одном и том же человеке могут, и скорее всего, сочетаются свойства, относящиеся к различным культурным пластам. По собственному опыту общения с людьми искусства я успела усвоить, что самый тонкий художник или актер может одновременно быть типичным носителем массовых фобий, идеалов и стереотипов, касающихся окружающей действительности или даже чужого и собственного искусства. Пора довести до сведения студентов, что обладание массовым сознанием не закреплено намертво за тем или иным социальным слоем или профессиональным сообществом, как и ни одна социальная страта не гарантирует отсутствия элементов массового сознания в ее представителе. Исследователь, ученый, человек аналитической профессии тоже может обладать изрядным слоем массового и популярного в рамках своего «я» — и это не позор, не катастрофа и не парадокс, но естественная реальность, позволяющая нам как-то взаимодействовать с остальным миром за пределами кафедры вуза и научно-исследовательского института. Принципы взаимодействия «массовой» стороны человека с прочими слоями его индивидуальности могут быть разнообразными. Этим я и пользуюсь, заглядывая прежде всего в глубины собственного «я» и не стесняясь находкам. Ведь черты индивида, роднящие меня с толпами прочих индивидов, помогают мне на собственном духовном опыте пережить то, что переживают и они. Только в отличие от них ученый вооружен методологией и нацелен на осмысление самых мельчайших переживаний и ощущений, какими бы странными или банальными они не были. В этом процессе, который я считаю абсолютно необходимым при обращении к массовой культуре, важную роль играют принципы вживания в социально-психологические роли по системе Станиславского. Работаешь ученым — ищи, в чем ты человек толпы, в чем ты совпадаешь с людьми неаналитических профессий. Вместе с повсеместным наблюдением за человеческим повседневным поведением, актуальным принципом является конкретизация условия — «Я — внешний индивид в предлагаемых обстоятельствах». «Что я почувствовала, когда мне — внешнему индивиду подарили коробку конфет в виде алого сердечка?» Или: «Я — внешний индивид — попадаю в мегамаркет, и для меня это полноценное препровождение досуга». Или: «Зачем Я — внешний индивид, работающий дома за компьютером, покупаю классическую и даже тривиальную   настольную лампу и куда ее ставлю, не нуждаясь по-настоящему в локальном источнике света?» Или: «Почему Я — внешний индивид, побывав на двух конференциях в один день, с удовольствием смотрю боевик по ТВ и зачем я все время держу пульт в руке?» Если сделать такие упражнения, такие социокультурные этюды частью работы со студентами, они, по крайней мере, начнут осваивать принципы самоанализа и дадут себе труд почувствовать себя внутри современной системы культурных образов, клише, знаков, социопсихологических установок — и, быть может, поймут, что важные умозаключения существуют не только на страницах изданных книг. Обязательно есть момент, когда умозаключения рождаются в чьем-то сознании, на основе жизненного/культурного опыта. Размышления и самоанализ с подобных позиций не отрицают необходимости взгляда из другой части своего «я» и формулировки отличий своего личностного восприятия от восприятия массового. Кстати, при подробном самокопании, самонаблюдении, параллельном с наблюдением за «внешними индивидами» окружающего мира, нельзя не прийти к ощущению, что границы массового и «немассового» на самом-то деле размыты, подвижны, их существование полно противоречий. То, что часто привычно атрибутируется как массовое, справедливее назвать спецификой современного самоощущения человека, спецификой коммуникационных систем современной цивилизации. Пространство массовой культуры безмерно разрослось и потому нередко претендует на универсальность, позиционирует себя, например, не в качестве развлекательной культуры, но — Культуры как таковой. Массовая культура утратило изрядную долю монолитности. В массовой культуре имеет место свое расслоение. Наступает эпоха, когда некоторые слои берут на себя функции и моделируют себе имидж «высокой» культуры — в противовес низким пластам. Так, любитель криминальных телесериалов петербургской школы считает их средоточием «подлинного реализма» и с презрением игнорирует «лживые» американизированные ситкомы на СТС и ТНТ. А человек, на подносе у которого разложены лакомства суши-бара или пиццерии, надменно отворачивается от другого человека, поглощающего гамбургеры и биг-маки, — хотя и тот и другой расположились на одном и том же фуд-корте (ресторанном дворике) торгового центра. Иными словами, разговор о массовой культуре нуждается в освобождении от изначально негативной оценочности, брезгливой дистанцированности. Ощущение себя всецело по разные стороны баррикад с массовой культурой и массовым сознанием — та позиция, которая уже во многом исчерпала свой потенциал. Необходимо радикальное повышение градуса искренности в разговоре о современном мире с его массовой культурой. Каждый ученый и каждый студент должен взять на себя труд снова и снова решать, в каких он отношениях с массовой культурой, в какие тона окрашена их ирония, а также признание закономерности, неизбежности развития массовой культуры, массового общества, массового сознания. Помогает в этом обращение к культурному прошлому человечества в интерпретации ученых не только глубоких, но и обладающих подлинной мудростью. Как писал Лосев, «действительно, это две совершенно разные области, социально-экономическая, или общественно-политическая, и внутренне- личностная, психологическая, углубленно-субъективистская. И тем не менее в основе того и другого лежит абсолютно одно и то же, а именно дифференцированная личность в самом общем смысле этого слова. Она-то и есть то отражение социально-исторической действительности, которая тем не менее получила свою собственную специфику, уже непохожую на породившую ее почву, а часто даже и пребывающую в полном антагонизме с нею. Удивительным образом в период огромного экономического развития в истории появляются иногда раз чрезвычайно тонко чувствующие художники и поэты, острейше мыслящие философы и глубочайше настроенные деятели религии. Иной раз бывает так, что чем больше растет денежное обращение, тем больше появляется углубленных лириков, презирающих это денежное обращение. В период империализма XIX–XX вв. Появляется неимоверное количество всякого рода углубленных и уединенных субъективистов, символистов, импрессионистов, декадентов, даже прямых фантастов и даже весьма ярких мистиков. Казалось бы, что общего между тем и другим? Ведь всякий деловой империалист презирает всю эту совершенно ему ненужную интеллигенцию; а вся эта изощренная интеллигенция проклинает не только империалистическую практику капитализма, но и самый капитализм, даже всякую буржуазию, крупную и мелкую, весь этот урбанизм, машинизм и неугомонную погоню за техникой и цивилизацией. Однако в глазах непредубежденно мыслящего историка хотя и не может идти речи о взаимном влиянии этих двух областей (это было бы невообразимым вульгаризмом), все же в глубинных основах того и другого лежит огромная социально-экономическая роль до чрезвычайности обостренного настроения личности, только личность эта проявляет себя в слишком ярко антагонистических областях. Итак, не будем удивляться тому, что небывалая экспансия иноземных завоеваний и небывалый рост рабовладения с непреодолимой исторической необходимостью приводят к культу изолированной человеческой личности, углубленной в свои собственные переживания и только с большим трудом выходившей из своих глубин на встречу с объективной реальностью мира и жизни (Лосев, 1979: 30–31). Мне кажется, сейчас мы присутствуем при рождении «дифференцированной личности массового общества» и «дифференцированного массового сознания» — что только на первый взгляд кажется парадоксальным. Если прежде массовое сознание воспринималось как форма сугубо профанного сознания, теперь массовое сознание вполне совместимо с иронией, с рациональным самомоделированием. Стоит изучить реакцию множества обладателей ЖЖ на то или иное событие общественной жизни или произведение массового искусства, как становится очевидным симбиоз свойств массового сознания с критической рефлексией, потребностями размежевания с предметами восприятия. Стоит посмотреть вокруг, как окажется, что современный обладатель массового сознания менее всего похож на пассивного потребителя массовой культуры, идущего у нее на поводу. Явления массовой культуры в своей неоднородности подвергаются прихотливой селекции, нередко наделяются иными функциями, чем подразумевалось при их создании. Отношения с массовой культурой служат способом самопозиционирования, подтверждения или разрушения социального, культурного, эстетического имиджа индивида. Общество потребления дрейфует в сторону общества повального самоформатирования. Чуткость реакций на постоянно меняющийся мир массовой культуры — наша научная и преподавательская сверхзадача.

Лосев, А. Ф. (1979) История античной эстетики. Ранний эллинизм. М.