Восприятие Вашингтоном отношений правительства СССР и Югославских коммунистов в 1944 – начале 1945 г.

23 июня 1948 г. на 6-ом заседании 2-го совещания Информационного бюро коммунистических и рабочих партий единогласно была принята резолюция «О положении в коммунистической партии Югославии»1. КПЮ была отлучена от социалистического лагеря, а ее прославившийся в борьбе с фашизмом лидер – маршал Иосип Броз Тито – был предан анафеме как ренегат, отступник от марксизма-ленинизма. Эта новость для многих стала неожиданной, как гром среди ясного неба. Как утверждает автор монографии «Сепаратный путь Тито. Америка и Югославия в мировой политике» Джон Кэмпбелл, на Западе эта сенсационная весть произвела впечатление разорвавшейся бомбы2. Такова наиболее распространенная оценка реакции мировой общественности на резолюцию Коминформа.

Так ли внезапна была эта новость? Для обывателя – да. Но мог ли конфликт между Кремлем и югославскими коммунистами стать неожиданностью для официального Вашингтона? Отрицательный ответ на этот вопрос очевиден, если говорить о донесениях разведки США в течение нескольких недель или, возможно, месяцев, предшествовавших появлению резолюции. Иначе быть и не могло: вряд ли кто-то будет ставить под сомнение результативность работы американских разведчиков. Важнее другое – смогли ли американцы за завесой идеологического противостояния западной демократии и коммунизма, задолго до появления резолюции Коминформа разглядеть особый характер отношений Кремля с югославскими коммунистами и предположить возможность острых противоречий между Тито и Сталиным? Для этого необходимо рассмотреть американское восприятие истоков будущего раскола, выявить, когда в Соединенных Штатах появилась информация о разногласиях между Москвой и югославскими коммунистами, определить, как в Вашингтоне оценивали первые признаки будущего конфликта в Коминформбюро?

Истории возникновения советско-югославского конфликта посвящена достаточно обширная научная литература, представляющая различные точки зрения на освещаемые события. Наибольшее количество отечественных публикаций появилось в последние два десятилетия в связи с введением в научный оборот материалов из ранее закрытых архивов4. По сей день отдельные аспекты темы генезиса конфликта между Тито и Сталиным продолжают носить дискуссионный характер.

Чаще всего проблема раскола между ВКП(б) и КПЮ рассматривается либо сама по себе, либо в контексте формирования и развития советского блока. Однако в историографическом плане исследуемая тема будет считаться раскрытой только при изучении ее в ракурсе складывания советско-американского глобального противостояния5. Это требует анализа американской оценки перспектив развития отношений новой югославской власти с Кремлем и Белым домом. Для этого необходимо рассмотреть события осени 1944 г., явившейся важным периодом в истории прихода югославских коммунистов к власти в стране. Именно тогда остро встал вопрос об участии союзных войск в освобождении территории Югославии от оккупантов, и произошли первые встречи Тито с лидерами двух держав антигитлеровской коалиции – У. Черчиллем и И. Сталиным.

Первым из глав государств «большой тройки», с кем встречался югославский маршал, был британский премьер (12 августа 1944 г. в Неаполе)6 и лишь вторым Сталин (во время визита Тито в Москву 21–28 сентября того же года)7. На это обращает внимание У. Робертс, исследовавший отношения Тито с союзниками. По его мнению, этот факт вкупе с другими причинами подтолкнул Кремль к систематическим действиям, имевшим цель «политически и экономически привязать Югославию к Советскому Союзу»8. Такой же точки зрения придерживается и Ф. Оти, добавляя, что вряд ли было случайным совпадением то, что встреча между советским лидером и югославским маршалом была устроена сразу после того, как последний возвратился от Черчилля. По утверждению Ф. Оти, Сталин не желал установления дружественных отношений югославских коммунистов с англичанами и «ослабления связей Тито с Москвой»9.
В известных документальных материалах и мемуарных свидетельствах нет никаких подтверждений тезису У. Робертса и Ф. Оти о недовольстве Сталина тем, что Тито вначале встретился с Черчиллем, а также о «вызове» лидера югославских коммунистов в Кремль в воспитательных целях. В научной литературе существуют различные трактовки причин и целей визита Тито в Кремль. В западной историографии получила распространение версия, что на переговорах в Москве НКОЮ пришлось «защищать независимость»10. Например, американский историк Г. Колко утверждает, что целью поездки Тито в Москву было «не допустить, если можно, русские войска в Югославию... или по крайней мере ограничить их силы и затем запланировать их вывод»11. Подобная трактовка сути визита лидера югославских партизан в Кремль строилась на утверждениях В. Дедиера. Со ссылкой на одни лишь его свидетельства, западные историки пишут о «напряженной» атмосфере на переговорах, хотя никаких документальных подтверждений тому они, как и сам Дедиер, привести не могут.

В советской историографии западная версия была подвергнута критике. Л. Я. Гибианский убедительно показал, что трактовка Г. Колко, Ф. Оти, У. Робертса и других англоязычных авторов противоречит исторической реальности, и в первую очередь факту обращения НКОЮ к правительству СССР с просьбой о вступлении советских войск в Югославию13. Еще 5 июля, больше чем за месяц до встречи с Черчиллем в Неаполе, лидер югославских партизан написал письмо Сталину. Содержание письма доказывает, что инициатива визита в СССР исходила от Тито: «Есть много крупных вопросов, по которым я бы очень хотел лично побеседовать с Вами. Если Вы считаете это своевременным и необходимым, я готов прибыть в начале августа»14. Югославский маршал также выразил необходимость оказания советскими войсками помощи югославским партизанам: «По моему мнению, самая сильная поддержка во всех отношениях состояла бы в том, чтобы Красная Армия продвинулась через Карпаты и Румынию в направлении юга».

По мнению Л. Я. Гибианского, при характеристике отношений НКОЮ с англичанами в августе–сентябре 1944 г., едва ли допустимо называть их «дружественными», как об этом пишет Ф. Оти. Это подтверждают американские источники. 21 ноября 1944 г. руководитель Управления стратегических служб У. Донован доложил президенту Ф. Рузвельту, что тайный вылет Тито с острова Вис ночью 18 сентября на советском самолете был расценен британским премьером как личное оскорбление. Узнав о неожиданном для западных союзников исчезновении главы НКОЮ с оккупированного англичанами острова, Черчилль сказал югославскому королю Петру: «...я не доверяю Тито. Он тайно улетел в Москву, чтобы встретиться со Сталиным... Он всего лишь коммунистический головорез, но он у власти, и мы должны считаться с этим фактом»16. Эта фраза демонстрирует истинное отношение англичан к югославским партизанам.

Л. Я. Гибианский обоснованно утверждает, что факт предложения об участии советских войск в освобождении Югославии (в письме Тито Сталину 5 июля) опровергает утверждения Г. Колко о стремлении НКОЮ не допустить русские войска в страну. Но, признавая весомость аргументов Л. Я. Гибианского, следует заметить, что он отчасти «сгустил краски». Во-первых, июльская инициатива Тито вовсе не говорит о том, что югославский лидер не стремился заранее оговорить условия вступления Красной Армии в Югославию, договориться о численности и районах дислокации советских войск, об их выводе и передаче власти представителям НКОЮ на освобожденной территории.

Западная историография не так уж однобоко и идеологически запрограмми-рованно передавала суть произошедших в августе–сентября 1944 г. событий.

Говоря о «дружественности» отношений Тито и Черчилля, Ф. Оти констатирует существование разногласий, возникших между ними во время беседы в Неаполе 12 августа: «Обмен мнениями был прямым и дружественным, но очевидно, что эти два лидера не всегда говорили на одном и том же политическом языке, каждый по своему интерпретировал термин “демократия”»17. Ф. Оти резюмирует, что для Тито встреча не стала полностью доверительной из-за разговоров Черчилля о возможной высадке союзников в Истрии и взглядов британского премьера на будущее политическое развитие Югославии.

И, наоборот, характеризуя первую встречу югославского и советского маршалов в Кремле в сентябре 1944 г., Ф. Оти пишет не только о «напряженной атмосфере». Этот автор приводит свидетельство, данное ему самим Тито в личном интервью 8 октября 1968 года. Рассказывая о своем знакомстве со Сталиным осенью 1944 г., президент СФРЮ сказал, что Сталин принял его очень тепло. Тито подчеркнул, что был поражен отношением советского лидера: «У меня сложилось впечатление, что он оценил наши усилия»19. Таким образом, в советской историографии идеологические установки повлияли не только на оценку освещаемых событий, но и на восприятие выводов западной научной литературы. Это не стало исключением и для такого известного ученого, как Л. Я. Гибианский.

В советской исторической науке влияние идеологии в описании рассматриваемых событий хорошо просматривается в результате сравнения монографии Л. Я. Гибианского, вышедшей в 1987 г., и труда Ю. С. Гиренко, опубликованного в 1991 году. За четыре года, прошедшие между появлением этих двух исследований, в отечественной исторической науке, как и в стране в целом, произошли важные изменения. Ю. С. Гиренко предложил свою трактовку первой встречи Тито со Сталиным, основанную на югославских и советских источниках мемуарного характера. Среди первых – свидетельства самого югославского маршала, вошедшие в его собрание сочинений, а также записанные В. Дидиером. Ко вторым относятся воспоминания 1-го заместителя начальника Генштаба, генерала армии Алексея Иннокентьевича Антонова, зафиксированные в работе С. М. Штеменко «Генеральный штаб в годы войны»20. К сожалению, использовать архивные данные о визите югославского маршала в Кремль в сентябре 1944 г. невозможно, так как до настоящего времени в российских архивах известен только протокол их беседы 27 мая 1946 года.

Согласно высказываниям Тито, относящимся к периоду советско-югославского конфликта, его встреча со Сталиным была «весьма прохладной». После разрыва с Москвой лидер ФНРЮ свидетельствовал: «Основная причина этого, я думаю, заключалась в моих телеграммах периода войны, особенно в той, которая начиналась словами: “Если нам не можете помочь, то хотя бы не мешайте!”. Это подтвердил и Димитров...: “Хозяин был страшно зол на Вас из-за этой телеграммы... От злости топал ногами по полу”...». Югославский маршал вспоминал: «В ходе этой первой встречи со Сталиным царила напряженная атмосфера. Почти по всем обсуждавшимся вопросам возникала в той или иной форме полемика. Тогда я заметил, что Сталин не терпит возражений... Я не привык к такого рода беседам, ввиду чего возникали просто неловкие сцены»23. Подобные утверждения Тито отчасти противоречат его же свидетельству, данному Ф. Оти в 1968 г., и, скорее всего являются результатом преувеличения степени конфликтности отношений между НКОЮ и Кремлем уже после разрыва со Сталиным.

По свидетельству А. И. Антонова, «беседа за ужином была сердечной, но сугубо деловой». Несмотря на «мрачную картину», нарисованную впоследствии югославской стороной, переговоры в Москве, согласно Ю. С. Гиренко, прошли успешно. 26 сентября 1944 г. правительство СССР сообщило о предстоящем вступлении советских войск в Югославию – В. М. Молотов отправил письма правительству США через американского посла в СССР А. Гарримана и правительству Великобритании через посла А. Керра. В письмах акцент делался на то, что просьба о вступлении советских войск в Югославию исходила от советского командования, а цель такого вступления сознательно зауживалась и подчинялась лишь интересам развития наступательной операции в Венгрии. Тем самым преследовалась цель не допустить высадки войск западных союзников на Адриатическом побережье Югославии без разрешения НКОЮ. 29 сентября в официальном сообщении ТАСС разъяснялось, что вступление советских войск на югославскую территорию было временным и лишь при условии, что в районах расположения частей Красной Армии, которые по выполнении своих оперативных задач подлежат выводу из Югославии, будет действовать гражданская администрация НКОЮ.

Очевидно, что и Тито, и Сталин были заинтересованы во вступлении советских войск на территорию Югославии. Можно выделить три мотива. Во-первых, действительно определенную роль играла выгода от совместной военной операции. Во-вторых, создавался прецедент получения согласия НКОЮ на вступление в Югославию иностранных войск, что становилось определенным ограничением для возможной высадки частей западных союзников на восточном побережье Адриатики. В-третьих, Сталин, как и югославские коммунисты, был заинтересован в утверждении власти НКОЮ в стране, что позволяло расширить сферу коммунистического влияния. Таким образом, тактические интересы обеих сторон совпали. В сентябре 1944 г. политическая власть главы югославских партизан еще не была легитимной и признанной на международном уровне, а также не распространялась на территорию всей, пока еще не освобожденной, Югославии, поэтому ни о какой «защите независимости», о чем пишут многие западные авторы, речи быть не могло.

Сталин и не думал тратить на Югославию значительные силы и время, отвлекаясь от борьбы с Германией и идя на конфликт с англичанами. Даже без ссылки на письмо Тито советскому лидеру от 5 июля 1944 г., очевидно, что югославскому лидеру не было необходимости лететь в Москву для предотвращения продвижения Красной Армии в Югославию. Да и вряд ли Тито сумел бы воспрепятствовать подобному замыслу Сталина, если бы таковой был. Судя по тексту письма Тито в Москву и по сообщениям офицеров американской разведки, югославские партизаны действительно нуждались в помощи советских войск, благодаря им вступили в Белград и тем самым смогли заявить претензии на политическую власть. Поэтому утверждения западной историографии периода холодной войны о «вызове» Тито в Кремль и необходимости защищать там свою независимость являются несостоятельными.

Тем не менее на переговорах проявились определенные элементы конфликтности, что со временем, по мере накопления противоречий, должно было стать тревожным сигналом для Кремля и все больше подталкивать советского маршала на «воспитательные меры» по отношению к главе НКОЮ. Непосредственные участники партизанского движения, такие как Моша Пьяде, Владимир Дедиер, Милован Джилас и Эдвард Кардель, в своих воспоминаниях утверждают, что их и других коммунистических лидеров югославского Сопротивления очень обижал сталинский покровительственный стиль. Еще в годы войны Тито и его соратники пришли к убеждению, что Сталин предчувствовал независимый характер их движения и стремился подчинить югославскую революцию советским интересам.

Подобные мемуарные свидетельства были написаны после разрыва между Белградом и Москвой и поэтому не могут являться бесспорным доказательством изначальной нелояльности югославских коммунистов Кремлю. В связи с этим большую важность приобретают сведения американской разведки. Если в Вашингтон и Лондон попадала информация об отсутствии беспрекословного послушания Тито Сталину, отношение Запада к новому югославскому лидеру должно было измениться. Информация, добытая Управлением стратегических служб, не могла не оказать влияния на выработку югославской политики Соединенных Штатов после войны. В условиях неспособности оказать значимое воздействие на развитие политической ситуации в Югославии американцы вслед за англичанами были вынуждены отказаться от неприятия Тито и начать поиск контактов с ним на качественно новой основе.

Тем не менее, подобная трансформация американской политики в Югославии продолжалась до конца 40-х годов. Быстрому изменению отношения Вашингтона к югославскому маршалу препятствовали идеологические различия, преобразования, проводимые в стране новой властью, и тесные контакты югославских коммунистов с Кремлем, продолжавшиеся до весны 1948 года. На протяжении всего периода с того момента, когда в ноябре 1943 г. на II сессии Антифашистского веча народного освобождения Югославии партизаны заявили свои претензии на политическую власть, Вашингтон пристально следил за отношениями Тито с Москвой. Первые сообщения о непростом характере этих отношений поступили в Соединенные Штаты уже в январе 1944 года. Пока их было недостаточно для того, чтобы американцы могли спрогнозировать будущий разрыв между КПЮ и ВКП(б), но это не означало того, что в Вашингтоне не пытались оценить степень самостоятельности либо зависимости партизанского лидера от Москвы.

По мнению Уолтера Робертса, посвятившего свое исследование отношениям партизан с союзниками, Сталин никогда не был уверен в послушности Тито и не мог рассчитывать на него, так как последний, во-первых, осмелился спорить с Москвой в телеграммах в Коминтерн и, во-вторых, пришел к власти самостоятельно26. Первое в условиях специфики деятельности Коминтерна могло остаться неизвестным для американской разведки. Одно из первых сообщений Управления стратегических служб (УСС), свидетельствовавших о неоднозначности позиции нового югославского лидера и отношения к нему главы Советского государства, датировано 17 января 1944 года. Оно цитирует сведения, полученные от французского информатора, имевшего тесные контакты с русскими дипломатами в Турции. В сообщении говорится, что советская сторона вначале была заинтересована в Тито, но позже стала считать его «полностью непригодным». Также сообщалось, что в нужный момент партизанский лидер может быть ликвидирован27. Хотя в информации УСС нет прямого упоминания телеграмм, с помощью которых Кремль по каналам Коминтерна стремился контролировать и направлять деятельность югославских коммунистов, связь между ответами Тито и его последующей «непригодностью» для Москвы вполне возможна.

Второй довод У. Робертса заключается в том, что приход партизанского маршала к власти в Югославии без помощи СССР – сомнителен. Действительно, Тито отличался от многих политических лидеров, оказавшихся у власти в странах Восточной Европы в результате продвижения Красной армии. В этом плане, в отличие от, например, люблинских поляков, его нельзя считать ставленником Кремля. Хотя Тито и прошел школу Коминтерна, он не только смог организовать и возглавить освободительное движение, очистившее страну от врага, но и, умело используя военную мощь СССР, сумел не допустить «оккупации» Югославии советскими войсками. Благодаря этому партизанский лидер достиг в своей стране огромного авторитета, позволившего ему сохранить власть после разрыва с Москвой.

В то же время Советский Союз оказал югославским партизанам важную дипломатическую и военную поддержку, что до конфликта в Коминтерне признавали лидеры КПЮ. Данный тезис лежал в основе работ советских историков. Тем не менее, многие мемуарные свидетельства и выступления политических и военных деятелей отвечали требованиям пропагандистского курса. В связи с этим, для преодоления характерной для мемуарной литературы субъективности, большую ценность приобретают документальные материалы. В первую очередь это сведения американской разведки, результаты анализа которых изложены в исследовании Кирка Форда о деятельности Управления стратегических служб в Югославии в годы войны.
Ценность исследования К. Форда в том, что он работал с бумагами УСС и общался с ветеранами, участвовавшими в секретных операциях на территории этой страны. Подобных исследований о работе английских и советских разведчиков на территории оккупированной Югославии пока нет, а архивные материалы спецслужб по-прежнему недоступны. Кроме того, несмотря на неприятие американцами коммунистической идеологии, отсутствие у США оформившихся устойчивых интересов на Балканах обусловило объективность оценок, представленных в рапортах УСС. В отличие от Англии и Советского Союза Соединенные Штаты в годы войны пока еще не имели традиционной политики на юго-востоке Европы. Концептуальные установки американского курса на Балканах на тот момент находились на стадии разработки, поэтому сообщения УСС имели для Вашингтона первостепенное значение для выработки независимой от Лондона и Москвы политики в Югославии.

После разрыва между Тито и Сталиным в условиях холодной войны западная пропаганда поддержала отколовшийся от Кремля югославский режим в вопросе о том, кто внес решающий вклад в освобождение Югославии. После конфликта в Коминформбюро югославы стали минимизировать оказанную Советским Союзом помощь, стремясь не только принизить роль советских войск, но и показать их с самой худшей стороны. Этому была посвящена работа М. Пьяде «О легенде, что югославское восстание было обязано своим существованием советской помощи»28. М. Джилас в своих воспоминаниях о встречах со Сталиным приводит «статистические материалы о беззаконных поступках солдат Красной армии»: 121 изнасилование, из которых 111 с убийствами, и 1204 случая мародерства с нападениями.

В советской историографии роль Народно-освободительной армии Югославии (НОАЮ) в освобождении страны никогда не принижалась, но при этом отстаивалась всемерная помощь СССР движению Тито как в борьбе с оккупантами, так и в приходе к власти30. В современной отечественной науке заслуги освободительного движения оцениваются высоко и даже приравниваются к заслугам второго фронта31. Правда, речь не идет о том, что НОАЮ освободила страну от оккупантов без участия Красной Армии. Имеется в виду то, что пока западные союзники придерживались стратегии периферийной войны югославское.Сопротивление оттягивало на себя значительное количество немецких сил, что можно считать сопоставимым с ролью второго фронта.

Определенные сдвиги в последние два десятилетия произошли и в англоязычной историографии. Еще в 1989 г. Дж. Киган заявил, что «освобождение Югославии было непосредственным результатом вступления в страну советских войск в сентябре 1944 г.». На основе анализа донесений американской разведки Кирк Форд в своей монографии, написанной в 1992 г., утверждает, что оккупированная Югославия была освобождена благодаря Красной Армии. Он пишет, что «в условиях биполярной конфронтации в пропагандистском соперничестве с советским лидером югославский маршал получил поддержку у Запада, где даже коммунист мог стать героем в деле противостояния Сталину. К сожалению, то, что первоначально было принято в значительной степени лишь на основе политической целесообразности, со временем было облечено в мантию исторической респектабельности. Так родился миф, что Югославию освободили партизаны».

Даже рапорты тех офицеров УСС, которые восхищались военным вкладом партизанского движения, ясно указывают, что области, контролируемые партизанами, не имели военно-стратегического значения для немцев, удерживавших ключевые города и линии коммуникаций между ними. По оценкам американской разведки, в случае продвижения оккупационных войск части НОАЮ отступали в горы, а после ухода немцев вновь возвращались на «подконтрольную» им территорию. Подобной точки зрения придерживается и английский исследователь движения Сопротивления в Европе М. Фут: в течение войны движение Тито было объектом не менее семи немецких наступлений, все они потерпели неудачу, потому что партизаны отступали, а не отражали наступление врага.

Партизаны нападали лишь на небольшие немецкие подразделения и разрушали мосты и железные дороги, но их действия не были достаточными, чтобы вынудить немецкие войска покинуть страну. Успешное продвижение Красной армии, грозившее отрезать все возможные пути отступления с Балкан, стало решающим фактором, вынудившим немецкие войска уйти из Греции и Югославии. Много городов и населенных пунктов были заняты партизанами уже после ухода оккупантов. Тито умело использовал эту ситуацию в своих интересах, сделав все, чтобы партизанское движение быстро заполнило политический и военный вакуум, созданный немецким отступлением. По словам К. Форда, «его действия выдавали не сильную руку освободителя, умело владеющего мечом, а ловкую руку политического оппортуниста».

Опираясь на бумаги УСС, К. Форд обрушивается на заслуги НОАЮ в освобождении страны с резкой критикой: «Утверждать, что в течение нескольких недель те же самые партизаны начали успешно делать то, что никогда прежде не делали, а именно – противостоять немецким захватчикам и изгнать их из страны, – значит внести изменения в анналы военной истории, в которых вряд ли найдутся подобные примеры».

Вопреки жесткому тону современной западной историографии в оценке военных заслуг партизан, следует назвать объективную причину военной слабости движения Тито. Не следует забывать, что до подписания в ноябре 1944 г. соглашения Тито – Шубашича партизанские отряды не были и не могли считаться регулярной армией. Это была лишь часть югославского движения Сопротивления, возникшего в оккупированной стране и не имевшего необходимого и достаточного для полноценной борьбы с врагом вооружения. Наладить его производство в условиях оккупации у партизан не было возможности, а поставки союзников, в том числе и американцев, были незначительными. Тито не имел возможности вооружить всех своих солдат, особенно не хватало тяжелого вооружения, не было танков и авиации.

В письме Сталину 5 июля 1944 г. глава НКОЮ говорил не только о необходимости продвижения Красной армии на Балканы, но и о вооружении НО-АЮ: «Нам настоятельно необходимо значительно больше вооружения и продовольствия, чем нам до сих пор посылали союзники. Эти потребности увеличиваются с ростом нашей армии, а еще больше потому, что тысячи новых добровольцев, особенно в Сербии, ждут, чтобы их вооружили». Тито продолжал: «Кроме того, уже существующие наши части располагают в основном легким вооружением, и это является основной слабостью нашей армии, так как мы не можем успешно вести фронтальные бои с противником, который имеет значительное превосходство в технике. Нам нужны и танки, и самолеты...».

Согласно условиям соглашения, заключенного между Тито и Сталиным в Москве, советские войска вошли в Югославию 1 октября. В течение трех недель части Красной армии в соединении с силами партизан прорвали относительно слабую немецкую оборону и освободили Белград – к 20 октября последнее немецкое сопротивление было сломлено. Четыре члена американской миссии находились в составе Первого корпуса НОАЮ и наблюдали освобождение югославской столицы. Согласно их отчетам, партизаны действительно отчаянно сражались за освобождение столицы Югославии. Советские войска предоставили артиллерию и бронетанковую поддержку, но основная масса пехоты состояла из партизанских частей38. Таким образом, американские разведчики также констатировали отсутствие у НОАЮ тяжелого вооружения, необходимого для ведения широкомасштабных военных действий.

Тито был заинтересован в хороших отношениях с Кремлем не только из-за потребности партизан в советской военной помощи в борьбе с оккупантами. Освобождение Белграда партизанами совместно с частями Красной армии давало Тито весомые козыри в борьбе за власть в стране. Согласно сообщениям офицеров УСС, много немецких частей беспрепятственно покинули Югославию, потому что партизаны были «слишком заняты, сводя старые счеты с четниками, нежели борясь с немцами». По заключению К. Форда, после сентября 1944 г. Тито делал то, в чем ранее обвинял Михайловича, – приспособил свой лагерь Сопротивления под политические цели39. Фиксируя политическую подоплеку югославских событий осени 1944 г., американские разведчики подталкивали вашингтонских аналитиков к пониманию взаимной заинтересованности Москвы и югославских партизан друг в друге. Опираясь на военную и дипломатическую поддержку СССР Тито завоевывал власть, а советское руководство путем победы югославских коммунистов стремилось усилить безопасность своей страны и расширить влияние на Балканы, а по возможности и на Восточное Средиземноморье.

Тем не менее, взаимный интерес не исключал возникновения разногласий между движением Тито и Кремлем. Одним из зафиксированных УСС моментов охлаждения отношений югославских коммунистов и Москвы стала реакция партизан на поведение офицеров и солдат Красной армии. Американские разведчики заметили, что энтузиазм, с которым партизаны ожидали прибытие Красной армии, быстро поубавился после того, как советские войска вошли в страну. Американские офицеры связи свидетельствовали, что враждебность, которую партизаны демонстрировали по отношению к британским и американским миссиям, значительно уменьшилась сразу после того, как партизаны «увидели прославленных русских»40. Речь шла об упоминаемых М. Джиласом убийствах, нападениях, изнасилованиях и случаях мародерства, совершенных советскими солдатами в Югославии.

Другим моментом, осложнявшим отношения Тито и Сталина, могло стать известие о заключении в самый разгар Белградской операции «процентного соглашения» между советским лидером и британским премьером. Согласно Владимиру Дедиеру, партизаны узнали о соглашении в результате нескольких неосторожных высказываний сына премьер-министра Рандольфа Черчилля, находившегося в составе британской миссии в Югославии. В. Дедиер утверждает, что причастность Сталина к «процентному соглашению» стала главным фактором, внесшим вклад в раскол между Москвой и Белградом в 1948 году.

Вряд ли югославские коммунисты узнали о заключении «процентного соглашения» ранее выхода воспоминаний У. Черчилля. Вероятнее всего, версия В. Дедиера является результатом советско-югославского разрыва. В отчетах офицеров УСС ей нет никаких доказательств. К. Форду удалось найти всего шесть рапортов, в которых американские разведчики фиксировали растущую напряженность между партизанскими лидерами и Москвой в течение последних месяцев войны. Количественно подобные оценки значительно уступали сообщениям, говорившим о тесных контактах новой югославской власти с Кремлем и о схожести югославского и советского режимов.

Наверняка степень конфликтности отношений югославских коммунистов и Кремля в 1944–1945 годах. оценивалась Вашингтоном крайне низко. Но американцы не могли не оценить политический талант Тито, его умения быть субъектом, а не объектом политического действия. Глава партизан пришел к власти в Югославии во многом благодаря военной и дипломатической поддержке Советского Союза, но в отличие от других правителей Восточной Европы, оказавшихся у власти в своих странах по воле Москвы, Тито нельзя считать ставленником Кремля.

Немногочисленные сообщения УСС, говорившие о существовании определенных разногласий между советским лидером и главой НКОЮ, не оказали существенного влияния на мнение аналитиков Вашингтона в 1944–1945 гг. Подобные рапорты значительно уступали отчетам офицеров разведки, подчеркивавших коммунистическую основу партизанского движения и тесные связи Тито с Кремлем. Но особое положение югославского маршала, специфика завоевания и удержания им власти, его умение использовать устремления Москвы на юго-востоке Европы в своих интересах не могли остаться без внимания разработчиков американской политики на Балканах. Вряд ли резолюция Коминформа стала для них столь неожиданной, хотя нельзя утверждать, что она была ожидаема. Скорее всего, решение 2-го совещания Информбюро в 1948 г. стало еще одной, хотя и более весомой крупицей на чаше весов, положение которых все сильнее подталкивало Вашингтон к пересмотру своей югославской политики.