Ценностное измерение коммуникативно-языковых процессов в Российском социуме

Социально-экономические и политические изменения, которые происходят в российском обществе, тесно взаимосвязаны с базовыми ценностями морального, правового, религиозного, эстетически-художественного сознания. Глубокие сдвиги в ценностных ориентирах людей обусловлены, в значительной степени, переходом к рыночной экономике монетаристского, неолибералистского типа с жёсткими (социал-дарвинистскими) способами и средствами организации хозяйственной деятельности и распределения общественного богатства между социальными группами и отдельными гражданами, в основу которых положен эгоистический интерес экономических субъектов, выраженный в стремлении к наживе, обогащению и получающий моральное оправдание на уровне государственной политической идеологии в информационном пространстве общества.

Культивирование в массовом сознании установки на приоритетность материальных благ в жизненном самоутверждении индивида через информационную среду вызывает социально-психологические последствия связанные со значительными переменами в коммуникативных процессах на уровне межличностных и институциональных отношений, которые репрезентируются в особенностях речевого общения и языкового контекста, выражающего постсоветскую цивилизационно-культурную эпоху, её ценностные доминанты и поведенческие стереотипы.

Язык всегда является действенным фактором общественной коммуникации и важнейшим средством идентификации человека в культурном пространстве. Язык, которым пользуются люди, порождается жизненным укладом, общественным устройством, формами общения, характером социализации индивидов, целями развития общества и личности и другими факторами, но ставший язык сам творит действительность и может быть эффективным средством изменения поведения носителей языка, особенно в сфере политического дискурса, где большую роль играют средства массовой коммуникации.

Российское общество, переживающее социальные метаморфозы, сохраняет в своём информационном пространстве элементы «старого» (советского) типа восприятия и интерпретации вербальных и невербальных, устных и письменных структур информации в различных коммуникационных актах, в которых активно или пассивно участвуют люди. Старшие поколения россиян формировались в условиях централизованного государства, стремившегося к регламентированию всех сфер употребления языка, к контролю над обновлением языка, способами и средствами передачи информации, формами речевого поведения, нормами произношения и словоупотребления и др. Политическая идеология советского государства закрепляла власть правящей партии в соответствующем языке, особенностями которого являлись морали-стичность как выражение патерналистского типа власти связанного с языком одобрения, наставлений, увещеваний, указаний, предупреждений, обвинений, императивов, благих намерений, пафоса и утопий. Информационные процессы имели преимущественно однонаправленный характер (от власти – к народу), а продуценты информации («говорящие») воспринимались не как самостоятельные личности, а как имперсональные исполнители ретранслирующей функции («голос власти»). Политическая риторика выступает в качестве универсального средства манипулирования массовым сознанием, оказывая на людей внушающее (суггестивное), угнетающее (супрессивное), ограничивающее (рестриктивное) воздействие.

Официальная информация была строго дозированной, анонимной, универсализированной, она создавала иллюзию социального и идейного единства общества. Усреднённая информированность индивидов в контексте идеологического монополизма приводила к снижению критичности в отношении к получаемой информации многих людей, искренне считавших доступный для них массив сведений адекватным действительности и достаточным для правильной мировоззренческой ориентации и выстраивания разумного социального поведения в бытийно-жизненной перспективе. Патерналистская власть, несмотря на реальное положение дел в экономике, формировала позитивное отношение к советской действительности, внушала исторический оптимизм, который постепенно угасал в 70–80 годы XX века. Политический язык советской эпохи организовывал и моделировал историческое пространство и время нашей страны путём смещения исторического горизонта по соображениям политической конъюнктуры, что приводило к болезненному разрыву связи времён, к забыванию и искажению своего прошлого, к недооценке причинно-следственных связей между прошлым и будущим, к снятию личной и социальной ответственности за будущее, которое при таком субъективно-волюнтаристском отношении к историческому времени не определяется уникальной последовательностью происшедших событий, а рождается по желанию людей, по их доброму или злому умыслу. Базовая политическая терминология отражала вневременность господствующей идеологии и была насыщена бессодержательными идеологемами и мифологемами, затемняющими истинные прагматические цели деятельности институтов власти, направленными на контроль и управление сознанием общества. Символика государственной власти в российском национальном сознании связана с сакрализацией высших иерархических структур в психологическом восприятии народа – от раболепства перед властью до наделения её сатанинскими чертами, вызывающими желание разрушить сложившийся порядок и свергать персонифицирующих его выразителей власти.

Широкая распространённость ненормативной лексики (мата, криминальной субкультуры, жаргонизмов) в сфере общезначимой публичной коммуникации обусловлена российской традицией политического насилия, закреплённой в речевой практике и служащей инструментом доминирования и одним из его проявлений на всех уровнях социальной структуры. Использование мата оказывается формой демонстрации господства, выражения агрессивности, недовольства, озлобленности, средством компенсации лжи, закрепощения, страха, неуверенности в себе и др. В социолингвистическом аспекте ненормативная лексика из субкультурной нормы превратилась в народный «естественный» язык, употребление которого стало повседневной, обыденной, бессодержательной, лишённой первородной магической (бранной) сущности, лексикой. Бранная природа мата при этом остаётся, её воздействие переносится с «нечистой силы» на обыкновенных людей, брань становится «фигурой речи» и обеспечивает простую коммуникацию, понимание на бытовом уровне общения. К сожалению, бранная речь давно стала привычной в лексиконе русского народа и не вызывает осуждения и отторжения даже в среде интеллигенции.

Либерализация информационно-коммуникационного пространства в современной России открыла новые возможности для свободного обмена идей и распространения различных сведений. Язык средств массовой коммуникации утрачивает однообразность, обезличенность, но, с другой стороны, в нём появляются хаотичность, агрессивность, нарушение речевого этикета, смешение печатного и устного стилей речи, развязность, пустословие, маргинальная и ненормативная лексика, обилие рекламы и другие черты языковой свободы. Через информационные каналы происходит массированное давление на сознание и подсознание человека: суггестивные информационные технологии можно сравнивать по эффекту воздействия на психику с действием гипноза и наркотиков, что приводит к своеобразному зомбированию и превращению значительной части населения в пассивную массу индивидов не способных адекватно интерпретировать и осуществлять первичный отбор информации необходимой для решения практических задач на уровне личностного осознанного выбора. Неудачный опыт реформ вызывает недоверие к официальным источникам информации, к власти как таковой. Вместе с тем, народ надеется на государство, доверяет партии власти, использующих технологии речевого воздействия, заключающих в себе (не всегда явную) силу внушения и принуждения одновременно при снижении диалогического начала в отношениях государства и народа. Ослабление патерналистского начала в российской государственности вызывает чувства заброшенности, «одиночества в толпе», потребность в экзистенциальной защищённости (в религиозной вере, оккультизме, неоязычестве, социальном мифотворчестве, почвенничестве, экософии, эзотерике, девиантных формах поведения, гедонизме, виртуалистике и др.). В разных социальных группах общества складывается специфическая языковая среда, формирующая свои критерии знаковой компетентности. Возникает ситуация, в которой смысл большого количества вербальных и невербальных знаков, транслируемых в культурном пространстве, остаётся массе людей (реципиентов информации) непонятным, что вызывает мировоззренческий кризис и процесс иррационализации личностного понимания.

Информационный взрыв усиливает репрессивную, принудительную функцию языка связанную с ценностными установками «владельцев» информационного пространства, преследующих корпоративные интересы (навязывание вредных пристрастий, намеренное смущение и соблазнение низкими желаниями, фабрикование несбыточных грёз; образов потребительского счастья и т.д.) и диктующие правила поведения, которые не совпадают с долговременными целями общества как системы воспроизводящихся форм жизни. Нарушение норм употребления языка, упрощение и брутализация языковой практики в той или иной мере способствуют, понуждают людей выражать присутствующие в языке новые смыслы, определяющие формы их поведения.

Смена цивилизационного контекста, включающая в себя быстрое и произвольное обновление языка в последние десятилетия, сопровождается негативными процессами, связанными с распространением варварских форм поведения (физическое насилие, вандализм, сквернословие, примитивизм и девиантность, архаичность и атавистичность, ксенофобия и стадность, вульгарная эротизация и пошлость и др.), причины которых имеют сложную системную природу (эволюционно-биологическую, гормонально-психологическую, культурно-средовую), но все они, в той или иной мере отражаются в знаково-символическом пространстве культуры, что свидетельствует о сущностном единстве языка и человеческого духа, биологической природы человека и духовной культуры. Разнообразные элементы семиотической среды (слова, жесты, мимика, эмоциональные реакции, образцы поведения, ритуально-обрядовые действия, стиль одежды, эстетика телесной внешности) служат манифестантами и индикаторами ценностно-смысловых сдвигов в культуре. К наиболее значимым симптомам варваризации языковой практики следует отнести: во-первых, лингвистический утилитаризм, то есть редукция функции языка к решению, в основном, практических задач на уровне товарно-денежных и деловых отношений, чему способствует экспансия англо-язычной цивилизации, превращающей язык в гипертекст, в функциональное средство передачи информации и подменяющей первоначальное значение слов их вторичными, субкультурными значениями; во-вторых, семантический примитивизм, выражающийся в широком распространении «низкой» брутально-грубой лексики на всех уровнях коммуникации, снятии табу с «заповедной» части русской речи, связанной со знаками человеческого низа и чувством стыда как одним из эмпирических оснований морального сознания человека, сопряжении сниженного языка с модой на уголовно-криминальный тип поведения – с культом тупой физической силы, бритоголовостью и татуированием тела, романтикой «блатной» песенной эстетики, ложно понятым патриотизмом, закрытостью для развития ума и чувств, для понимания истинных ценностей; в-третьих, лингвистический традиционализм, заключающийся в информационном феномене возвращения языкового сознания к формам коммуникации, характерным для бесписьменных культур с их безличной коллективностью и бессознательным восприятием звучащего, произнесенного слова, что в условиях современного электронно-информационного тоталитаризма означает вытеснение чтения («культура глаза») прослушиванием («культура уха»), последствия которого предстоит еще осмысливать на междисциплинарном уровне, но уже сейчас очевидно его деперсонализирующее и мифологизирующее воздействие на эмоциональный и ментальный мир человека, на ценностно-смысловую структуру личности. Постписьменное (преимущественно слуховое) мировосприятие связано в большей степени не с рационально-рефлексивными функциями психики, а с эмоционально-подсознательной сферой, чему соответствует язык чувств и язык образов, который обусловливает мифологическую модель поведения, характерными чертами которой выступают слабая осозна-ваемость индивидом экзистенциальных целей и смыслов собственной жизни и ее проекции в культурно-историческое бытие, размытость и неопределенность этических оснований человеческого существования, наличие потребности в анонимном субъекте регуляции жизненного процесса, склонность к идолопоклонству и сотворению кумиров. Лингвистическая материализация подсознания, его древних мифологических, магических пластов, хранящих первобытный примитивизм языкового сознания, несет в себе угрозу декуль-туризации духовной жизни нашего народа, культура которого лингвоцен-трична, так как язык играл доминирующую роль в жизнестроительстве российского общества. Языковые нормы и факты языка в классической русской культуре имели экзистенциально-онтологическую соотнесенность с миром абсолютных ценностей, формировали духовное пространство русского народа, поддерживали в нём смысловое напряжение.

В настоящее время русский язык нуждается в самодисциплине и самоограничении необходимых для выработки внутренних границ словоупотребления, норм обращения со значениями слов, с поддержанием обГщей грамотности и культуры речи. От состояния языка зависит духовное и физическое здоровье российского народа.