Эстетический аспект кодификации законодательства

Характеризуя роль закона в регулировании общественных отношений, необходимо иметь в виду, что его главным предназначением является юридически опосредованное отображение устойчивых связей и процессов общественного развития. С этой точки зрения устранение или смягчение противоречий, поиск компромиссов и обеспечение стабильности в обществе являются не чем иным как выражением стремления к упорядочению, гармонизации общественных отношений.

Для оказания эффективного организующего воздействия на жизнедеятельность общества законодательство само нуждается в гармоничном оформлении. Поэтому, исследование кодификации через категорию «гармония» может стать существенным вкладом в научную разработку этой проблемы.

Категория «гармония» (от греч. harmonia – созвучие, согласие, противоположность хаосу), означающая высокий уровень упорядоченного многообразия, оптимальное взаимодействие различного в составе целого, отвечающего эстетическим критериям совершенства, красоты,2 благодаря своему универсальному характеру примерно с середины ХХ века нашла широкое применение в юриспруденции в исследованиях, посвященных процессу гармонизации различных явлений, относящихся к правовой сфере (законодательства, правовых систем, юридической деятельности и др.).

Однако, как правило, эксплуатируется, прежде всего, общее, внешнее представление об этом понятии, формулируемое в словарях как «согласованность, стройность в сочетании чего-либо». В ряде случаев раскрываются сущностные свойства гармонии как порядка, согласно которому различные отношения, составляющие целое или разные функции существа или системы, способствуют одной и той же цели.

В праве на этом философском уровне гармония обнаруживает себя в сочетании насилия (государственного принуждения) и свободы личности, соединении естественного и позитивного права, балансе частных и публичных интересов и др.

Ещё одна грань гармонии, описываемая и объясняемая эстетикой, применительно к праву до настоящего времени остается практически не исследованной, несмотря на то, что именно в этой области она всегда была одним из важнейших понятий и занимала центральное место в системе основных категорий. Воспринимаемая эстетически, гармония вызывает переживания красоты как непосредственное ощущение глубочайшей закономерности мироздания, диалектического единства материи, саморазвивающейся под знаком необходимости.

Такая трактовка гармонии на первый взгляд ставит под сомнение возможность соотнесения ее с кодификацией, рассматриваемой в качестве разновидности юридической практики, сложного духовно-материального производства, сопряженного скорее с организацией и планированием, производителями, потребителями, специальными средствами, правилами и способами их использования и т.п.4, нежели со сложными трудно вербализуемыми эстетическими ощущениями. С другой стороны, обсуждая вопрос о соотношении вклада в создание кодексов юристов-ученых и юристов-практиков, В.М. Баранов и В.Н. Карташов не оспаривают (хотя и не развивают) и оставляют без комментариев тезис о том, что «кодифицированный акт является произведением искусства в той же мере, в какой он является произведением науки и практики».

Безусловно, художник может увидеть в качестве объекта приложения своего таланта любой объект окружающего мира. И.В. Гете одной строкой создает образ, передавая свое ощущение закона: «Седого кодекса графа, как груз наследственной болезни»1. Другое дело, может ли юрист воспринимать кодификацию как процесс, сопровождаемый удовлетворением собственно эстетической потребности к гармоничным формам жизни, а в кодексах видеть воплощение гармонии в ее сугубо эстетическом видении?

Одним из весомых аргументов в пользу обратного может быть положение о том, что процесс упорядочения правовых норм (гармонизация законодательства), имеет сугубо практическое значение, в то время как гармония, обозначающая эстетические качества различных явлений, не имеет какого-либо утилитарного значения. Это верно, однако вряд ли можно спорить с тем, что юрист-ученый или правоприменитель в процессе кодификационной практики помимо иных мотивов, руководствуется и исторически «встроенной» в сознание за миллионы лет эволюции эстетической потребностью к гармонии и красоте. Именно эта потребность, заставляющая человека стремиться к высшей степени соразмерности, ритмизации, гармонизации всех видов деятельности, диктует юристу необходимость искать точки соприкосновения в концепциях естественного и позитивного права, в систематизации законодательства, в иерархии законов, в приведении национального законодательства в соответствие с международным и т.д. Отсутствие же гармонии, оскорбляет его эстетическое чувство, вызывая негативные эмоции по поводу правовых коллизий, пробелов и других логико-структурных дефектов. Оценка недостатков правового регулирования через категории «неправильно», «несправедливо», «неадекватно», имеет ещё и эстетическую составляющую, неотделимую от восприятия этих явлений в целом.

Не только логическое мышление, но и эстетический вкус, предполагающий требование гармоничности, позволяет увидеть в кодифицированных актах несоответствия правилам нормативно-законодательной техники: нарушение принципа построения кодекса, неустойчивость терминологии и погрешности в русском языке, тяжелый для восприятия стиль изложения, отсутствие в нем четкости и лаконизма и др.

Поэтому, полагаем, что через категорию «гармония» можно оценивать как процесс кодификации, так и его результат – кодексы. В качестве примера можно указать на следующие характеристики одного из известнейших памятников права – Уголовного кодекса Франции 1810 г. Слово «гармония» в приведенных цитатах не упоминается, но подразумевается, передаваясь через толкование: «Стройное и законченное выражение представления буржуазии об уголовном законе получили лишь в Уголовном кодексе Наполеона, принятом в 1810 г. ... Прогрессивный характер этого кодекса состоял прежде всего в том, что он отстаивал идею формального равенства перед уголовным законом... устанавливал соразмерность между преступлениями и наказаниями...».

В отношении другого выдающегося источника права XIX века – Французского гражданского кодекса 1804 г. К. Цвайгерт и Х. Кетц замечают, что в нем найдена «золотая середина» между пропагандистской силой идей революции и прочностью правовых учреждений старого режима2. Благодаря своим достоинствам – его чисто юридическим качествам: стройности изложения, четкости в трактовке основных институтов, сжатости и ясности формулировок3 Французский гражданский кодекс смог гармонично вписаться в жизнь Франции, что дало возможность Сорелю написать: «Я не могу представить себе другую такую страну, где бы гражданское право столь глубоко проникло в нравы и стало бы неотъемлемой частью духовной жизни, мира чувств и литературы всей нации».

Перефразируя С.С. Алексеева, можно сказать, что институты и нормы гражданского законодательства, назначение которых, казалось бы, исчерпывается регуляцией одной лишь «прозы жизни» – товарных сделок, имущественного оборота, торговли, реализации и защиты собственности, наследования имущества и т.д., на деле призваны утверждать гармонию как светлое чувство равновесия, покоя в общественных отношениях, реализовать бессознательную тягу к эстетическим чувствам и переживаниям ученых-юристов.

Важным фактором, отражающим отмеченную выше общую потребность к гармонизации общественной жизни, и обусловливающим наличие эстетического компонента в процессе кодификационной деятельности является включенность кодификационной практики как элемента правовой культуры в историко-культурный контекст соответствующей эпохи и даже влияние моды.

Ф. Виаккер подчеркивал подверженность кодификаций влиянию культурно-исторической среды, говоря о них как о «в глубине нежных и немощных творениях духа». По мнению автора, рационализация естественных наук, повлекла за собой первые попытки «построить всеобъемлющий, дедуктивный и свободный от противоречий опыт систематики государственного учении или частного права», а различия Французского гражданского кодекса и Германского гражданского уложения во многом обусловлены духом времени, поэтому первый отличает сформированный Великой революцией «пафос единой и неделимой республики, универсальный пафос братской свободы», а второе – характеризуется более «спокойной самоуверенностью».

А.И. Овчинников указывает на то, что в XVIII в. «расцвет европейской культуры привел к эстетизации права: развитие культуры классицизма способствовало распространению вкуса к гармонии и рационализму, желание «красивого права» наряду с пристрастием к архитектуре пропорций и симметрии повлекли сравнение, например, Гражданского кодекса Франции с «законодательным памятником, где вводный титул составляет перистиль, окруженный симметричными и гармоничными колоннами, а первые статьи являются портиками...».

Подводя итоги, необходимо отметить, что наличие гармонии как эстетического компонента юридической практики, в том числе и кодификационной, объективно обусловлено. Не вызывает возражения и констатация трудности ее идентификации, которая объясняется несколькими обстоятельствами. Во-первых, отсутствие в специальной литературе упоминаний об эстетическом аспекте гармонизующего характера кодификационной деятельности и кодексов не означает неспособность ученых-юристов к его восприятию, а свидетельствует, скорее, о признании наличия гармонии как само собой разумеющейся, неотъемлемой составляющей эмоционального ощущения явления, обозначаемого более широкой по объему категорией «красота», вне которого гармония воспринята быть не может. Как подчеркивает О.В. Буткевич, «попытаться вычленить ощущение гармонии из целостного эмоционального эстетического переживания, лишить это ощущение эмоциональной окрашенности чувства красоты – значит его уничтожить. Вне чувства красоты гармония, понимаемая как субъективное, непосредственное раскрытие объективного диалектического единства действительности, попросту не существует».

Во-вторых, находя проявление в процессе кодификационной деятельности, эстетическая сторона гармонизации становится ее существенным элементом и сливается с ней, что делает ее трудно уловимой и сложной для описания, но не отменяет необходимости дальнейшего детального исследования.