Американские международники о перспективах развития международного права в условиях глобализации

Ивонина ОМ.

Инициированные событиями «черного сентября» 2001 г. дискус­сии американских политиков и ученых по вопросам национальной и международной безопасности способствовали формированию широ­кого общенационального консенсуса относительно характера угроз национальным интересам США и адекватного ответа американской политики на вызовы глобализации. Глобальная повестка проведен­ных на разных уровнях и в разных форматах дебатов включала в себя как традиционные вопросы нормативного и силового мироуре-гулирования, соотношения изоляционизма и интервенционизма во внешней политике США, так и относительно новые для американских международников проблемы цивилизационной и культурной идентич­ности основных акторов международного права, деконструкции пре­жнего и институционализации нового мирового порядка, легитимации односторонних действий США в Ираке мировым сообществом.

Отправным моментом обсуждения проблем современного состо­яния международных отношений стало единодушное признание всеми участниками дискуссии факта необратимого распада Вестфальской системы, составлявшей основу прежнего миропорядка и междуна­родного права. Стремительный рост новых участников мировой по­литики (за счет несуверенных акторов в лице массовых движений, неправительственных организаций, ТНК), преследующих различные конкурирующие между собой интересы, без создания на институци­ональном уровне эффективных форм контроля за соблюдением но­выми игроками норм международного права стал восприниматься как тенденция хаотизации и анархии в международных отношениях, неуправляемости и непредсказуемости развития мировой системы.

Американские международники своеобразно интерпретировали итоги постмодернистского дискурса современности. Акцент пост­модернистов на отсутствии какой-либо иерархии ценностей и нор­мативности в фрагментарном мире, где взаимодействуют несоиз­меримые между собой культуры, мировоззрения, менталитеты и предпочтения был истолкован как подтверждение тревожного про­гноза СХантингтона о нарастании конфликтности современного мира, в котором линии разломов проходят не по идейным (век идеологий закончился), а по этнорелигиозным и цивилизационным основани­ям. Поставленная С.Хантинтгтоном проблема «Запад и другие» во внешнеполитических дискуссиях после окончания «холодной вой­ны» превратилась в обсуждение проблемы «Америка и остальной мир». Подавляющее большинство представителей американского академического сообщества констатировало факт беспрецедентно­го и «уникального» глобального лидерства США в современном мире. Неоспоримое преимущество Соединенных Штатов в военной мощи, торгово-экономической, информационно-технологической и культур­ной сферах виделось залогом стабильности и долговременности грядущего «Pax Americana».

Признание «эры однополярности» как единственно возможной конфигурации современного миропорядка объединило представите­лей всех школ и течений американской науки международных отно­шений - неолибералов и неоконсерваторов, изоляционистов и интер­националистов, способствовало созданию так называемого нео-нео консенсуса относительно целей и задач внешней политики США.³⁷³ Синтезом политики «расширения демократии» и либерального интер­национализма, проводимой демократической администрацией Б.Клин­тона и курсом республиканца Дж.Буша-мл. на противодействие госу­дарствам-изгоям («несостоятельным» (failed) режимам, странам «оси зла»), стала предложенная Ч.Краутхаммером политика «демократи­ческого глобализма», нацеленная на практическое использование военного превосходства США для одновременного обеспечения бе­зопасности в условиях угрозы международного терроризма, амери­канских национальных интересов и содействия демократии.³⁷⁴

Поскольку в «гиперполярном мире» Новому Риму будет принад­лежать исключительное право контроля и принуждения, то, по мне­нию большинства экспертов-международников, США вряд ли бу­дут нуждаться в легитимации своих действий по наведению поряд­ка в мировом сообществе со стороны союзников по НАТО и даже в мандате ООН. Сценарии потенциального противодействия американской гегемонии со стороны ЕС, России, Индии и Китая оценива­лись экспертами как маловероятные, а робкая критика американо-центризма руководителями Франции и Германии воспринималась как ностальгия по Старой Европе, где приверженность многосто­роннему подходу и нормам международного права стала истори­ческой традицией.³⁷⁵

Своими действиями в Югославии, Афганистане и Ираке, одно­сторонним выходом из ключевых договоров по обеспечению все­общей безопасности (ПРО, ДВЗЯИ) США вынесли на повестку дня мирового сообщества вопрос о ревизии нормативных принципов и институциональной основы мирового правопорядка. По существу речь зашла о том, по какому праву и в каком формате будут ре­шаться принципиальные вопросы мировой политики: на базе всеми приемлемых универсальных правил человеческого общежития, зак­репленных в Уставе ООН, посредством коллективных действий го­сударств в многостороннем режиме с привлечением миротворчес­ких сил ООН и на основе ее мандата, либо на основе согласия «доброжелательного гегемона» решить проблему с помощью аме­риканской мощи и временных коалиций, состав и условия деятель­ности которых определяются Соединенными Штатами.

Представление о доминирующей роли США в составе антитер­рористической коалиции и праве «мирового шерифа» самостоятельно сформулировать ее цели, масштабы и методы уже в 2001 г. озвучил министр обороны Д.Рамсфелд, заявивший, что «миссия определя­ет коалицию, а не наоборот». Возведение unilateralism’a (односто­ронности) в разряд ведущих принципов внешнеполитической стра­тегии обозначило отход администрации Дж.Буша-мл. от базовых установок доктрины «сдерживания» и концепции баланса сил, оп­ределявших поведение США на мировой арене в течение всего послевоенного периода. Тем самым «доктрина Буша», провозгла­сившая принцип американской исключительности нормой жизни цивилизованного сообщества наций, отразила стремление США к глубокой ревизии не только собственных военных и внешнеполити­ческих доктрин, но и правовой базы современного миропорядка.³⁷⁶

Основные положения правительственной доктрины были выска­заны президентом в ежегодном послании Конгрессу «О положении нации» 29 января 2002 г., получили закрепление в « Стратегии наци­ональной безопасности», представленной на рассмотрение Конгрес­су 17 сентября 2002 г. Новая стратегия национальной безопасности предполагала использование Соединенными Штатами какодносто-ронних, так и многосторонних ответов на вызов международного терроризма. Многосторонний ответ в ООН и в других международ­ных организациях странам-спонсорам терроризма США осуществ­ляли в двух направлениях: оперативного принятия международных и внутринациональных законодательных мер по пресечению финан­сирования террористической деятельности и квалификации между­народных террористов как «врагов человечества», угрожающих миру также, как и «классические» агрессоры. В заявлении самого пре­зидента и членов его кабинета (К.Райс, К.Пауэлл, Д.Рамсфелд) достижение цели «защиты, поддержания и укрепления мира» было поставлено в зависимость от успехов многостороннего сотрудниче­ства США со странами «Большой восьмерки», международными институтами и организациями. В тоже время в решении приоритет­ной задачи - силового противодействия терроризму путем «превен­тивных и упреждающих ударов» - Америка оставила за собой пра­во действовать самостоятельно. Интеграция триады (“counter-terrorism”, “counter-proliferation”, “prevention”) стала своеобразным решением американской администрацией дилеммы демократии и безопасности, защиты американских национальных интересов в формате многостороннего международного сотрудничества и одно­сторонних силовых действий США.

В практической реализации «доктрины Буша» условно выделя­ют два этапа, водоразделом которых стала война США против Ира­ка весной 2003 г. Начиная с осени 2001 г. и вплоть до начала опера­ции в Ираке, США стремились к легитимации собственного видения принципов и методов борьбы с угрозой международного террориз­ма в глазах всего мирового сообщества. Американские дипломаты добились значительных успехов в одобрении ООН расширитель­ной интерпретации права на самооборону- единственного исклю­чения из принципа неприменения силы или угрозы силой, легализо­ванного в ст. 51 Устава ООН. Отстаивая свое право на использова­ние военной силы в целях защиты от угрозы международного тер­роризма посредством коллективных (в составе антитеррористической коалиции) и односторонних действий, СШАдобилисьот Совета Безопасности принятия резолюций, квалифицирующих удар 11 сен­тября 2001 г. как «вооруженное нападение». Это позволило США, ссылаясь на резолюции СБ ООН от 12 и 28 сентября 2001 г., объя­вить операцию возмездия в Афганистане реализацией права на са­мооборону и в отношении частных лиц, т.е. членов террористичес­кой сети Аль-Кайды, и в отношении «преступного режима» Талибан, покровительствующего террористам. Добившись признания «любого акта международного терроризма угрозой миру и безопасности» (в соответствии с резолюцией 1368 СБ ООН), американские предста­вители в ООН начали борьбу за обоснование правомерности пре­вентивной войны с международным терроризмом посредством на­несения упреждающих ударов по базам Аль-Кайды и других орга­низаций из «черного списка», утвержденного ГА ООН.³⁷⁷

Сторонники использования права на упреждающую и превен­тивную самооборону часто ссылались на международную право­применительную практику самих США, в частности, на «дело Кэро­лайн», на основе которого была сформулирована доктрина Д.Уэб­стера, позволяющая использовать вооруженную силу в упреждаю­щем порядке для отражения угрозы нападения. «Формула Кэро­лайн» предъявляет достаточно жесткие условия для обоснования права на упреждающую самооборону стороной, применяющей это право: доказательства реальности надвигающейся угрозы воору­женного нападения, неотложности и непреодолимости использова­ния силы в процессе самообороны по причине отсутствия времени для размышления и возможности выбора иных средств защиты от нападения, соответствия (пропорциональности) мер самообороны характеру и степени угрозы.

В целом использование понятия легитимной обороны для оправ­дания военного вмешательства приводит, по мнению юристов-меж­дународников, к вопросам, на которые трудно дать однозначный ответ. Двусмысленность политического лексикона, при помощи ко­торого обозначается институт легитимной обороны, не позволяет дать точного определения субъекта, против которого может быть направлено его действие. Юристы-международники до сих пор спорят о том, можно ли государству, подвергнувшемуся удару террористов, применить вооруженную силу против негосударственного субъекта (например, Аль-Кайды), не нарушив при этом суверенного права и территориальной целостности какого-либо другого государства, ко­торое «совершенно ни при чем»? В условиях невозможности точ­ной идентификации нападающего возникает проблема адресата права на самооборону.

Не менее спорным является вопрос и о том, когда могут быть задействованы оборонительные меры и когда потенциальная опас­ность перерастает в прямую и явную угрозу. Важнейшим условием правомерности обращения к легитимной обороне является соответ­ствие реакции намеченной цели - предания правосудию ответствен­ных лиц и побуждение поддерживающих их государств к соблюде­нию норм международного права. С этой точки зрения наиболее эффективна «самооборона без оружия» - использование соглаше­ний об экстрадикции в целях наказания виновных по решению на­ционального суда или международного трибунала. Осуществлению международной юрисдикции в отношении виновных в преступлени­ях международного терроризма препятствует отсутствие подобного состава в перечне преступлений, подсудных Международному Уго­ловному суду, Устав которого (Римский статут) по иронии судьбы, Соединенные Штаты отказались ратифицировать.

Предвидя возможную критику военных аспектов своей страте­гии и характера ее реализации в контртеррористических операциях против Ирака с позиций действующего международного права и отсутствия консенсуса относительно превентивного применения силы, американские политики и эксперты предпочли объявить су­ществующие нормативные и институциональные основания права международной безопасности неадекватными современной ситуа­ции и новым угрозам миру. Противопоставляя свой подход к реше­нию глобальных проблем современности «историзму» международ­ного права, США отождествляли право ООН с юридической казуис­тикой, негибкой и неэффективной в современных условиях. Ссыла­ясь на печальный опыт бездействия Лиги Наций перед лицом фа­шистской угрозы и трагедию Мюнхена, американские стратеги за­являли, что впредь они никогда не допустят ситуации, когда потен­циальная угроза превратится в реальную и предотвратить ее ле­гальными и легитимными средствами будет невозможно. Анализруя проведенные под флагом ООН операции по мирному урегули­рованию кризисов 90-х гг. в Боснии, Руанде, Сербии, Ираке, амери­канские эксперты пришли к выводу о том, что мировому сообще­ству следовало применить силу раньше и решительнее. В сложной ситуации выбора между «принципом Мюнхена» и «принципом Зор-ро» США будут действовать оперативно и решительно, не задумы­ваясь о юридической безупречности своей политики прекращения насилия с позиции силы.³⁷⁸ Освободительная борьба американской силовой дипломатии с ограничениями действующего международ­ного права расценивается большинством экспертов как новаторс­кий проект международного права будущего, восполняющего мно­гочисленные пробелы «исторического» права ООН. Глобальная стра­тегия свободы от угрозы террористического нападения в конечном счете трансформировалась в стратегию свободы для нападения и нанесения решительных ударов по международному терроризму в любой точке мира во имя сохранения мира во всем мире.