Ирония как феномен европейской культуры: взаимодействие романтизма и постмодернизма

Т. В. Медведок

Ирония в качестве философской и эстетической категории обретает центральный статус в философии постмодерна, где постулируется идея невозможности ни оригинальности на творческом уровне, ни первоздан-ности на уровне онтологии. Тщательное рассмотрение данного феноме­на, репрезентированного в современной модели философствования, об­наруживает немалое сходство с толкованием иронии, предложенным в свое время представителями романтизма. Историко-философский анализ, посвященный сравнительному изучению особенностей иронии в постмо­дернизме и концепции романтиков, не только проливает свет на понима­ние иронии как феномена культуры, но и позволяет выявить традицию преемственности ее основоположений в философии.

Романтическая ирония зачастую изображается как своеобразный итог фихтеанского субъективизма, доведенного до крайности, что, по существу, является неполным и ошибочным трактованием романтизма В. Ф. Гегелем. Романтики не стоят на позиции самодостоверного Я – для них свойственно сомнение относительно чистой самосознательной субъ­ективности, возведенной в абсолют И. Фихте. Если для представителей романтизма в сознании и существует нечто, неподверженное акту со­мнения, так это, в первую очередь, его открытость и готовность идти на встречу таинственному и самозаконному, не тождественному ему миру. «Подлинное различие между нашей и фихтевской философией заключа­ется в том, что И. Фихте говорит: Я –это одновременно и субъект и объ­ект, тогда как на нашем языке ему следовало бы сказать: я становится объектом для себя самого», – отмечал Ф. Шлегель, допуская трактовку Я как части объективного мира [1, с. 155].

Для романтиков уже не существует более предметов как данностей; объективные связи трактуются ими неоднозначно, причем среди много­численных отношений невозможно выделить определяющие. Все в оди­наковой степени заслуживает внимания, «благодаря чему именно и воз­никает тот чудесный романтический порядок, который не взирает ни на ранг, ни на достоинство, первые то будут вещи или последние, великие или малые» [2, с. 102].

Отношение к мысли оказывается тождественным отношению к лич­ности у романтиков: они протестуют не только против мелочной опеки человеческой жизни, но и возражают относительно стремления регла­ментировать мысль, втиснув ее в рамки целесообразного использования внутри той или иной конструкции метафизического порядка. Если для представителя Просвещения мысль – это параграф, то для романтика она фрагмент, потенциальное множество интерпретаций и выводов.

Романтическая ирония – это культура воздержания от практических философских рекомендаций, от поспешных и несколько преждевремен­ных решений морально-политического характера, на которые не скупи­лись идеологи Просвещения. Точно так романтики истолковывали скеп­тическое сомнение, заставляющее мыслителя в очередной раз редакти­ровать найденный вариант решения. «Настоящий скептик стремиться за­держаться в этом состоянии, пребывать в нем, считая это даже доброде­телью, ибо оно предстает ему состоянием резиньяции. покоя и самоогра­ничения», – писал Ф. Шлегель [1, с. 115].

В постмодернистском типе философствования происходит отказ от главенствующего положения субъекта в любых версиях его артикуляции. Если классическая культура была представлена господством объекти­визма, художественный модернизм характеризовался выдвижением субъективизма, то в рамках постмодернизма феномен субъекта выступа­ет в качестве проблематизации. Для собственной версии обозначения субъекта характерна радикальная децентрация индивидуального, прово­димая под лозунгом «смерть Субъекта».

Провозглашение децентризма в качестве фундаментальной установ­ки, основывающейся на радикальной критике классических представле­ний о структурности, вызывает отказ от презумпции наличия особенных точек и осей пространственной среды и семантической области. В децен-трированном пространстве теряется избранность любых артикулирован­ных точек, поскольку оно перестает восприниматься как система мест.

Символом иронии постмодернизма становятся кавычки, задающие многоуровневую возможность прочтения текста, реально существующе­го в качестве феномена интертекстуальности. Каждый текст представля­ет собой новую ткань, созданную из старых цитат. Ставятся кавычки или они отсутствуют, узнает читатель источник, на который ссылается автор, или нет, сможет понять иронию автора и как выстроит собственное иро­ничное отношение к тексту, – все это задает в постмодерне неограничен­ную свободу языковых игр в поле культурных смыслов.

Постмодернизм преодолевает романтическую невозможность выбо­ра и заменяет ее осознанием относительности своего языка и дискурса что дает возможность осуществлять коммуникацию в другом языке и взаимодействии с другим дискурсом в ситуации программного плюра­лизма.

Таким образом, ирония, заявленная романтиками, или имеющая ме­сто в условиях постмодернистской культурно-символической вторично-сти означивания, является своеобразным знамением времени и подлин­ным признаком развития культуры.

Литература

1. Шлегель Ф. Эстетика, философия, критика: В 2 т. Т. 1. М.: Искусство, 1983. 479 с.

2. Литературные манифесты западноевропейских романтиков. М.: Изд-во МГУ, 1980. 638 с.