Ценностный аспект пространственной структуры в цикле Н.С. Лескова «Праведники» 

И.В. Мотеюнайте, основываясь на анализе хроник Н.С. Лескова, приходит к такому выводу: «В «Соборянах», «Захудалом роде», «Детских годах Меркулы Праотцева» Лескова существует оппозиция двух миров, праведного и неправедного, и, следовательно, четкое деление героев на положительных и отрицательных». В цикле «Праведники» существование данной оппозиции предопределяется уже самим названием цикла. В основе наличия двух миров и деления героев на два лагеря лежит авторская концепция мира и человека. Эта оппозиция имеет глубинное значение, поскольку не ограничивается структурированием лишь реального (феноменального) пространства, а отражается и в онирическом (пространство снов, миражей, измененного состояния сознания), и в ноуменальном (потустороннем) пространстве.

Постановка вопроса о ценностной оппозиции праведного и неправедного миров мотивирована тем, что, по мнению М.М. Бахтина, «хронотоп в произведении всегда включает в себя ценностный момент». Основным аксиологическим критерием моделирования пространств в цикле «Праведники» являются христианские заповеди, однако в феноменальном пространстве к ним добавляются этические ценности, — такие, как честь, доброта, справедливость, что доказывается частотой употребления данных слов и их производных в цикле: 109, 115 и 31 раз соответственно. Соотносятся данные лексемы с героямиправедниками, являясь для праведного мира положительными ценностями. В неправедном мире они свою ценность теряют, поскольку в нем господствуют зло, подлость, ложь, негодяйство, наглость, жестокосердие (бессердечие), о чем свидетельствует употребление соответствующих лексем в тексте цикла 35, 21, 9, 8 и 5 раз. Обращает на себя внимание то, что лексем, имеющих положительную ценностную направленность, гораздо больше. Следовательно, именно под данным углом зрения картина мира представляется автору-повествователю. Исходя из этих аксиологических критериев, автор и заполняет праведный и неправедный миры.

Еще одна не менее важная ценностная характеристика героев цикла «Праведники» — умение «оделять» других бескорыстно и справедливо. Это своеобразная проверка чести и совести героев. Данная черта присуща и Шерамуру, «приставленному к пище» во время службы санитаром («Шерамур»), и Головану, «оделявшему» пирогами на «бедных столах» у купца Акулова («Несмертельный Голован»), и «любившему кормить досыта» эконому Боброву («Кадетский монастырь»), и Самбурскому, решившему раздать польские земельные участки по справедливости («Русский демократ в Польше»). В цикле формируется представление о положительном качестве человека (ценности), которое затем проецируется на персонажей произведений, входящих в цикл. В результате появляется типологизация героевправедников на основе уже имеющегося в сознании читателя образа; ведь бессребреничество и умение творить милость — одни из основных добродетелей, характеризующих христианских святых. Подобные примеры можно найти и в «Киево-Печерском патерике»: это и блаженный Прохор, делавший хлеб из лебеды и раздававший его неимущим и изнемогающим от голода, и блаженный бескорыстный врач Агапит, делившийся своей едой с болящими, и другие. Однако если в житийной литературе святые делятся тем, что имеют сами, то в лесковском цикле подчеркнута такая высокая степень доверия к праведным, что им поручают разделить и раздать чужое. В связи с этим можно говорить, с одной стороны, о типологизации персонажей цикла «Праведники» на основе уже сложившегося у читателя представления об образе праведного по житийной литературе, с другой стороны, — о развитии агиографической традиции.

Еще один способ, с помощью которого Н.С. Лесков формирует образы праведного и неправедного миров феноменального пространства и населяет эти миры героями, — создание ситуации выбора. Данный прием может быть представлен различными вариантами, одним из которых является борьба между милосердием и служебным долгом. Этому Н.С. Лесков посвящает два рассказа цикла «Праведники»: «Человек на часах» и «Пигмей». В зависимости от того, как решается персонажем моральная или этическая задача, происходит его определение в пространстве к тому или иному миру.

В отличие от феноменального пространства субъекты ноуменального одновременно являются и субъектами онирического, при этом их принадлежность праведному (сакральному) или неправедному (инфернальному) миру в обоих пространствах одинакова. Субъектами праведного мира онирического пространства являются преподобный Сергий, ангелы, душа Груши, убиенный монах. Субъекты инфернального мира онирического простран-ства — «горделивый стратопедарх» со своим воинством, черти, губитель-бес, их пленники — «скучные тени» грешных душ. Таким образом, на субъектном уровне онирическое пространство есть прямое отражение ноуменального и экзистенциальное отражение феноменального пространства, что отображается в оппозиции праведного/неправедного, сакрального/ инфернального.

Исходя из тезиса М.М. Бахтина о том, что «образ человека в литературе … всегда существенно хронотопичен», выявление основных способов типологизации героев цикла как праведников и анализ субъектного уровня онирического пространства подтверждают теснейшую взаимосвязь и взаимообусловленность категории пространства в произведении и ценностных ориентиров, заложенных автором.
 
В художественной картине мира цикла «Праведники» пространство складывается из наделяемых аксиологическим смыслом локусов. Характеризуя авторскую позицию в хронике «Захудалый род» Н.С. Лескова как систему нравственных ценностей, Г.В. Мосалева в качестве главных хронотопов выделяет «дом», «дорогу», «монастырь» и «петербургский свет». Аналогичные хронотопы обнаруживаются и в цикле «Праведники », но в данном цикле к указанным мы добавим «чужбину» (заграница, плен) и «водные» локусы (река, лиман, море). Все указанные локусы так или иначе связаны с концептом «дом», поскольку для Н.С. Лескова дом и семья — это воплощение некоего нравственного стержня, островка прочности, стабильности, дающее опору в жизни и поддерживающее человека в постоянно изменяющемся мире5. В цикле выявляются три значимых образа дома персонажей — образ дома как семейного очага, как храма (монастыря) и как России в целом. Для всех праведников цикла Отечество — это их дом. Чужбина выступает своего рода катализатором, позволяющим читателю понять глубоко духовное ощущение героями Родины и кровной связи со своим народом. Исключением является только юродивый Шерамур, но даже для него в России «пищеварение лучше». Так или иначе, герои тяготеют к своему дому, духовно совершенствуясь на пути к нему.

Условно по отношению к концепту «дом» всех «праведников » данного цикла можно разделить на три категории:

1) имеющие дом (Рыжов — «Однодум»), С*** («Пигмей»), Перский, Бобров, Зеленский, «отец архимандрит» («Кадетский монастырь »), Самбурский («Русский демократ в Польше»), Голован («Несмертельный Голован»), Постников («Человек на часах»), Левша («Левша»)

2) обретающие дом (Брянчанинов, Чихачев («Инженеры-бессребреники»), Флягин («Очарованный странник »), Шерамур («Шерамур»)

3) теряющие дом (Николай Фермор («Инженеры-бессребреники»)). У персонажей цикла, «имеющих дом», есть свое место в жизни, где они могут реализовать себя, служить людям. Они творят добро там, где живут. «Обретающие дом» вынуждены искать свой путь, идти к месту, определенному им Богом.

Персонаж, «теряющий дом», становится жертвой своей инаковости, не найдя места в жизни, где бы он мог послужить людям и Отечеству. Таким образом, тема дома-бездомья в цикле приобретает онтологический смысл. Численность каждой из выделенных категорий неслучайна. Для Н.С. Лескова концептуально наличие в жизни человека своего дома, и его утрата ведет к гибели.

«Хронотопом, противопоставляемым «дому», является «петербургский свет». Его аксиологическими характеристиками в цикле «Праведники» выступают эгоизм, равнодушие и лицемерие. Сталкиваясь с «петербургским светом», праведники страдают. Поэтому дом для них, как и для самого автора, является центром мироздания и местом духовного стремления.
Жизненный путь и духовные искания персонажей непосредственно связаны с хронотопом дороги. Н.Н. Старыгина мотив странничества и дороги соотносит с вопросами смысла жизни, жаждой обретения истины и разрешением духовных задач8. Данная семантика является для Н.С. Лескова концептуальной, поэтому с аналогичных позиций мотив пути-дороги раскрывается и в цикле «Праведники». И восхождение героя по этому пути выполняет важную сотериологическую функцию.

Хронотопический мотив водной стихии, наделенный автором определенными аксиологическими смыслами, получает в исследуемом цикле особое значение — жертвенности и искупления: Голован «бросил язве шмат своего тела на тот конец, чтобы он прошел жертвицей по всем русским рекам из малого Орлика в Оку, из Оки в Волгу, по всей Руси великой до широкого Каспия, и тем Голован за всех отстрадал»10. Как Голован бросает в реку смертельный «пупыр», так и Флягин бросает в реку Грушеньку как олицетворение страстей, в реке Койсе под пулевым огнем он смывает свой «смертельный грех». Шерамуру также приходится жертвовать собой, то есть стойко терпеть свою «стирку» «в пользу бедных». Но, вместе с тем, водная стихия реализуется и как амбивалентный символ, она забирает и дает жизнь заново (как в физическом, так и в символическом значении): с одной стороны, это и исцеление Голована и всей слободы от моровой язвы, и «второе» рождение спасенного в Неве из рассказа «Человек на часах», и спасение декабристов, укрывшихся за Невой в «Кадетском монастыре», и второе рождение Флягина, переплывшего Койсу под смертельным огнем, и крещение татар как символ духовного рождения; с другой стороны, это и смерть Грушеньки («Очарованный странник»), и самоубийство в Балтийском море главного героя рассказа «Инженеры-бессребреники» Фермора.

Амбивалентность мотива водной стихии проявляется в цикле, образуя четкую оппозицию — мир грешный, представляющий угрозу для человека, и мир праведный, ориентирующийся на идиллический хронотоп. В феноменальном пространстве страшный мир передается через образы ледяных и смертельно опасных рек Койсы и Невы. Но этому миру противопоставлена идиллия, показанная через мотив водной стихии: например, народный «пир веры» предполагает теплые края, где текут «тихоструйные реки в ковровых берегах» («Несмертельный Голован»); в «Кадетском монастыре» данный мотив раскрывается посредством метафоризации: «…тысячи русских детей, как рыбки, резвились в воде, по которой маслом плыла их (праведников Кадетского монастыря. — И.М.) защищавшая нас от всех бурь елейность» [75]. В качестве символа счастья и свободы мотив водной стихии выступает и в рассказе Н.С. Лескова «Пугало» (цикл «Святочные рассказы»): «Здесь мы садились над мелководной Окой и глядели, как в ней купались и играли маленькие дети, свободе которых я тогда очень завидовал»; ловля «серебристой рыбешки », «производившаяся крохотными рыбаками, казалась мне верхом счастия, каким мальчика моих тогдашних лет могла утешить свобода». Являясь универсальной константой, мотив водной стихии функционирует не только в феноменальном пространстве, но и в онирическом. Здесь водная стихия может являться неким переходным локусом, через который входит в сознание персонажа инфернальный мир: «А я все сижу да гляжу уже не на самый дом, а в воду … И стало мне таково грустно, таково тягостно, что даже, чего со мною и в плену не было, начал я с невидимой силой говорить…» [316] («Очарованный странник »); «глянув в море, увидал, как из воды черт лезет» [214] («Левша»). Во сне Флягина море также символизирует бездну: «…большой белый монастырь по вершине показывается, а по стенам крылатые ангелы с золотыми копьями ходят, а вокруг море, и как который ангел по щиту копьем ударит, так сейчас вокруг всего монастыря море всколышется и заплещет, а из бездны страшные голоса вопиют: «Свят!» [242].

Появление онирического пространства всегда соотносится с особым эмоциональным и духовным состоянием персонажей. От этого зависит, какой мир, сакральный или инфернальный, психика героев склонна моделировать в тот или иной момент. Например, после молитвы и своеобразной психологической разгрузки Иван Северьяныч обретает душевное равновесие: «помолился поусерднее святым ангелам, а дьяволу взял да, послюнивши, кулак в морду и сунул…, а сам после этого вдруг совершенно успокоился» [285]. И напротив, тоска и пустота в душе Флягина после убийства Груши являет ему образ лукавого. Тоскуя в плену, герой видит мираж. Б.С. Дыханова пишет о том, что в творчестве Н.С. Лескова выражается специфическое понимание человека как «микрокосма, изоморфного, параллельного большому миру вселенной», и эта идея «реализуется через слово героя, становящегося проекцией не только сознательного, но и бессознательного начал человеческой психики». Согласно Ежи Фарино, выход в иное пространство есть «обнаружение подлинных и наиболее глубоких своих качеств, своей подлинной сути, сути, которая не могла проявиться в мире реальности». Таким образом, Флягин, погружаясь в свое «Я» в состоянии гипноза, видит «то, чего нет», то есть онтологическое «Ничто», которое и побуждает его к тем поступкам, в которых позже герой раскаивается.

«Своим зрением ты теперь только то увидишь, чего нету.
— Вот, мол, еще притча! Ну-ка, давай-ка я понатужусь. Вылупился, знаете, во всю мочь, и вижу, будто на меня изза всех углов темных разные мерзкие рожи на ножках смотрят,
 
и дорогу мне перебегают...» [293]. Это иллюстрация всего того дикого, необузданного, темного, которое есть в его душе, и изза которого он и должен, по словам являющегося ему монаха, «претерпеть, а потом достигнуть». После убийства Груши Иван Северьяныч видит беса: ему казалось, что за ним «все будто кто-то гнался, ужасно какой большой и длинный, и бесстыжий, обнагощенный, а тело все черное и голова малая, как луковочка, а сам весь обростенький, в волосах, и я догадался, что это если не Каин, то сам губитель-бес, и все я от него убегал и звал к себе ангела-хранителя» [322]. Таким образом, «погружаясь в себя», он видит греховное состояние своей души, но поскольку он это переживает, то саморефлексия провоцирует начало катарсиса. Поэтому вскоре он увидел душу Груши в образе девочки шести-семи лет с крылышками за спиной. Более сильный катарсис наступает при одновременно духовном и физическом искуплении, очищении в водах Койсы, поэтому, переплывая реку в смертельной опасности, Флягин уже видит душу Груши отроковицей. Таким образом, появление онирического пространства, с точки зрения аксиологической значимости, является очень важным фактором саморефлексии героя, а, следовательно, и обязательным компонентом духовного совершенствования персонажа.

Обращает на себя внимание тот факт, что в описании неправедного мира на уровне и феноменального, и онирического пространства автор использует схожие лексико-семантические конструкции. Причем семантика образов складывается из комплекса традиционных демонических символов и мотивов: для изображения сна Владыки используются экспрессивные глаголы (скачут, несутся, взмело), мрачная цветовая гамма: зеленые латы и вороные кони, темное знамя, «а на знамени змей», «впереди их горделивый», — это единственный оценочный эпитет, данный рассказчиком, однако очень емкий, поскольку в христианстве гордыня греховна. В описании этого мира автор часто упоминает грохот, гогот, ржание, шум, дикий смех. Сравните: в доме Груши «страшный шум и содом, голоса и бряцанье, и гик, и визг, и веселый хохот» [293], во сне Владыки «такой страшный грохот, что ничем его невозможно выразить» [222], Флягину во сне на лимане послышались «и гогот, и ржание, и дикий смех» [242]. Показательно, что этому миру тут же дано звуковое, цветовое и пространственное противопоставление: «…а потом вдруг вихорь... и нет ничего, только где-то тонко колокол тихо звонит, и весь, как алою зарею облитый, большой белый монастырь по вершине показывается, а по стенам крылатые ангелы с золотыми копьями ходят…» [242]. Создаваемый таким образом демонический колорит инфернального хронотопа связывает все уровни пространства и создает единое семантическое поле. Но, вместе с тем, утверждение сакральной оппозиции имеет концептуальное значение, так как на этой аксиологической основе реализуется замысел цикла «Праведники».

Таким образом, авторский выбор и создание такой пространственно- временной структуры произведения имеет целью воплотить определенную систему ценностей, концептуальным ядром которой для Н.С. Лескова является идея существования праведности в конкретном бытии.

Анализ художественного пространства позволяет представить моделируемую в сознании писателя структуру вселенной, которая делится на праведный и неправедный миры, отраженные в пространствах. Н.С. Лесков, исповедуя христианские основы понимания добра и зла, выражает мысль о том, что и добро, и зло творит сам человек, делающий свободный выбор. Путь человека на земле определяет его дальнейшее бытие или небытие. Таким образом, выстраиваемая Н.С. Лесковым схема построения вселенной соотносится со схемой вселенной в христианской космологии.

Существующая в цикле «Праведники» пространственная оппозиция направлена на решение духовных и нравственных задач, актуальных для всей русской литературы. Идея противопоставления праведного и неправедного миров на уровне всех пространств раскрывает аксиологическую проблему выбора человека между сокровищами земными и небесными. Постановкой и решением проблемы нравственного выбора цикл «Праведники» является продолжением русской литературной традиции. Но, вместе с тем, Н.С. Лесков, обращаясь к читательскому опыту, дополняет его новыми образами, создавая на уже существующей основе свою типологизацию героев как праведников, которую можно рассматривать в качестве одного из характерных именно для данного цикла приемов изображения праведного мира. Лесков ставит в их ряд не только подвижников духовного благочестия, но и людей, для которых понятия нравственности, идеи деятельного добра и служения людям стали основными жизненными принципами, нарушение которых равносильно нарушению заповедей Господних. Таким образом, освещение ценностного аспекта пространственной структуры, неразрывно связанное с проблемой персонажа художественного произведения, раскрывает авторский замысел цикла, призванный доказать читателю существование праведников, незыблемость ценностных устоев которых играет первостепенную роль в картине мира самого писателя.