Pravmisl.ru







Образ Платона

Образ Платона в "евангельском приготовлении" Евсевия Кесарийского

Автор: Ястребов А. О.

Античная культура во всем многообразии своих форм всегда была в поле зрения передовых умов христианства и обогащала христианских авторов точной терминологией в области метафизики и палитрой образов, которые могли быть переданы только благодаря изяществу, лексической и синтаксической отточенности греческого и латинского языков: поэты, прозаики, риторы и философы древней Греции и Рима находили себе место на страницах христианских сочинений. Концепции древних писателей применялись и углублялись в новой духовной среде. 

Уже у апостола Павла встречаются несколько цитат античных авторов. Апостол пользуется ими, в первую очередь, с апологетической целью. В обстановке продолжающихся нападок на Церковь все шире привлекались древние источники, в основном философские. Достаточно вспомнить, что многие богословы древней Церкви, полемизируя с язычниками, опирались в своих доказательствах и на философские системы прежних веков. Интересующий нас период — второе и третье десятилетия IV в. — был временем сравнительной свободы мнения, когда победившее христианство уже открыто свидетельствовало о себе миру, но еще не преследовало уходящее язычество.

Эти годы были временем творческого расцвета Евсевия Кесарийского. Заканчивались гонения, а вместе с ними и десятитомный труд «Церковной Истории». Апологетическая деятельность Евсевия началась задолго до Миланского эдикта, во всяком случае, ко времени его обнародования он уже закончил работу над IX или X книгами «Общего Введения», которое, к сожалению, дошло до нас не целиком . Начало века, помимо жестоких преследований, отмечено усилением полемической активности язычников. Позже, в части империи, подвластной Максимину Дайе, литературная деятельность противников христианства искусственно стимулировалась властями: именно тогда появляются известные «Акты Пилата»  и «Речь к любителям истины», к автору которой обращено сочинение Евсевия «Против Иерокла». Критика в адрес Церкви подвигла кесарийского богослова выступить с аргументированной защитой своей веры — он приступает к работе над «Евангельским Приготовлением» и «Евангельским Доказательством». В одном из этих трактатов Евсевий, тщательно изучив наследие Платона и платоников и сопоставив их учение с доктринами других философских школ, приходит к выводу, что основатель Академии ближе всех подошел к познанию «неведомого Бога».

Евсевий восхищается Платоном и выражает горячую симпатию в его адрес. Он не только отводит ему первое место в греческой философии и с ним одним ассоциирует всё положительное, что было в греческой мысли , но даже называет его «удивительным»  и хвалит его за умение «удивительно»  излагать свои идеи. Наконец, если Платон не высказывается определенно по некоторым пунктам своего учения, автор жалеет об этом. Так, в XI книге «Евангельского Приготовления» после демонстрации сходства между Платоном и Моисеем Евсевий объявляет, что настало время показать ошибки первого, но замечает, что делает это «не для того, чтобы укорить его» , но чтобы объяснить, почему он предпочел «философию варваров». Более того, в XIII книге, перед тем как приступить к критике Платона, Евсевий вполне определенно выражает свое отношение к нему, восхищаясь умом философа и его интуитивным видением истины . Он говорит об «этом достойном восхищения философе, который один из всех эллинов достиг преддверия истины…» . Евсевий по достоинству оценивал интеллектуальные усилия наиболее выдающихся мыслителей Греции , но его любовь и уважение к Платону отличаются настолько, что последний, наряду с Моисеем, становится чуть ли не единственным критерием истины, особенно если необходимо подвергнуть испытанию доктрину той или иной философской школы неплатонического направления.

Не только Евсевий отдавал предпочтение Платону перед другими греческими философами: платонизм пронизывает мысли отцов Церкви с самого начала ее истории . Почти все они признавали его превосходство, исключая, конечно, лишь тех писателей, которые, как, например, Татиан, презирали всю внешнюю философию без исключения. Молодой Иустин Философ в конце своих поисков истинного знания приходит к Платону и покидает его, только обретя высшую истину христианства, но и после он не отвергал значимости «знаменитейших и славящихся добродетелью Платона и Аристотеля» . И св. Феофил Антиохийский воздает основателю Академии дань уважения: «И первый — Платон, наиболее почтенный из них по своей философии» . Климент Александрийский отводит ему особое место, и Ориген проявляет большее уважение к платонизму, чем к какойлибо другой философской школе . Но ни тот, ни другой не склонны, подобно Евсевию, выделять наилучшего среди представителей человеческой мысли. Для Климента он всего лишь один из источников эклектической философии, элементы которой он собирает во всех школах, Ориген же считает разделение философского знания на направления бессмысленным спором, в котором бессильны любые доводы разума , а в любом философе он видит лишь виртуоза, играющего с помощью ума в пустые игры . По свидетельству св. Григория Неокесарийского, Ориген отказывается признать какую бы то ни было систему опорной для христианства в философии, хотя сам, без сомнения, сформировался под непосредственным влиянием платонизма и неоплатонизма.

Объявление:

Итак, Евсевий, поставив Платона во главе всей предшествующей греческой философии, следовал традиции, сформировавшейся в патристической литературе, но сама форма ее выражения весьма оригинальна. Евсевий акцентирует свое внимание на Платоне в тот момент, когда вступает в полемику с Порфирием, самым значительным защитником язычества того времени, у которого, казалось бы, было больше оснований опираться на доктрину своего учителя, чем у христианского богослова. Несмотря на традиционную осторожность в Церкви, где со времен Татиана и Тертуллиана не ослабевало противодействие влиянию античной мысли, автор «Евангельского Приготовления» решил опереться в своих построениях на Платона, что было бы невозможно, если бы устойчивая церковная традиция не признавала в нем выдающегося философа.

Но та же патристическая традиция адресует Платону целый ряд упреков, обвиняя его, а с ним и всю внешнюю философию в том, что, кроме спорных положений, эта философия отмечена моральными изъянами.

Платон, как и прочие представители греческой философии, повинны, в глазах отцов Церкви , в «плагиате»: Евсевий повторяет в своей аргументации теорию заимствования. Здесь он видит изъян греческой мысли, но если речь заходит о Платоне, полемический тон заметно ослабевает. Например, Евсевий пишет о греках: «…не мы их, но сами себя они называют ворами» . Однако, когда речь заходит о близком родстве между предметом изучения Платона и положениями Библии, разница в подходе совершенно очевидна: «Конечно… то, что этот удивительный муж, Платон, последовал всемудрому Моисею и пророкам евреев, очевидно следует из его собственных слов,» — и далее автор раздумывает над происхождением этого знания, — «узнал ли он [об изучении и созерцании сущностей умопостигаемых и бестелесных], услышав [от когонибудь], или сам он постиг природу вещей или какимто образом он был удостоен Богом этого знания» . Явно речь идет не о «воре»: непонятно было бы восхищение Евсевия Платоном, если бы тот был фальсификатором, искажающим истину.

Далее необходимо вспомнить, что Платона обвиняли также в сокрытии своих истинных мыслей из страха перед общественным мнением, т. е., в конечном счете, из страха смерти . Евсевий не забывает об этом упреке, отзвук которого отчетливо слышен в XIII книге, и, перед тем как начать критику ошибочных, по его мнению, мыслей философа, он удивляется, как человек, разработавший теологию высокого духовного уровня, подвергается обвинению в суеверии, и объясняет это так: «…мы должны оставить того, кто под страхом смерти обольщал афинский народ, а почитать, напротив, Моисея и священные тексты евреев, неразрывно связанные с единой чистой религией, истинной и безошибочной» . Та же самая идея о скрытности Платона в вопросе о понимании Бога, в вопросе, который является для Евсевия основой всякой истинной философии, проявляется уже в начале трактата.

Отрицательное отношение к философу все же не является доминирующим у Евсевия. Поэтому в большинстве других мест он оправдывает уступки Платона политеизму, причем делает это весьма остроумно. В XI книге Евсевий объясняет употребление Платоном слова «бог» во множественном числе, цитируя его самого: «То, что Платон признавал одного Бога — хотя, следуя обычаю эллинов, он и говорил о многих [богах], ясно также из его письма к Дионисию…» , которое содержит довольно слабое оправдание этого смущающего факта, лишая его всякого богословского и морального значения. Возвращаясь к этому вопросу, Евсевий старается показать, что Платон осуждает греческую мифологию. Он пользуется текстом из «Тимея» (40d–41а), который был поводом для осуждения во второй книге «Евангельского Приготовления» , но толкует его уже в дружелюбном тоне, несмотря на то, что Платон часто превращает свои гипотезы в догмы: «Когда он [Платон] призывает верить басням, касающимся богов, и поэтам, которые суть авторы этих басен, мне думается, он шутит, говоря, что поэты происходят от богов, как если бы эти последние были людьми, похожими по природе на своих потомков; затем он открыто поносит богословов, которых он сделал потомками богов, когда пишет о них: «даже если говорят они без правдоподобных и убедительных доказательств», «видимо, он смеется, когда говорит: ‘они должны были отлично знать своих прародителей’, и ‘детям богов отказать в доверии никак нельзя’».

Начиная с благоприятной для Платона главы, Евсевий говорит о долге, который обязывает философа повиноваться законам полиса, но при этом недвусмысленно подчеркивает, что тот принимал многобожие, лишь «опасаясь законов, хотя сам был против этого и признавал, что закону нужно доверять именно для того, чтобы к нему приспособиться» , а противопоставляет он подобным утверждениям Платона критику политеизма, изложенную в «Послезаконии» «без притворства и прикрытия».

Таким образом, по мнению Евсевия, самый выдающийся философ древности открыто признается в своем недоверии к греческой теологии. И хотя ему пришлось согласовывать свои мысли с общим мнением, он сделал это, заботясь о законе, но так, чтобы не оставалось сомнений в его истинной мысли.

Наконец, третье распространенное обвинение в адрес Платона — это его непоследовательность . Евсевий во многом основывает критику платонизма и всей языческой философии на этом факте. Но следует отметить, что автор не спешит начать полемику с той или иной мыслью Платона путем сопоставления ее с другими местами этого же автора, как это делалось апологетами раннего периода для дискредитации какогонибудь философа. Евсевий не только рассматривает его философию как совершенно органичную и упорядоченную, но и сравнивает ее с ветхозаветным учением, представляя первую в весьма выгодном свете. Отрывков, критикуемых Евсевием за непоследовательность, заметно меньше, чем тех частей философского наследия Платона, которые он признает «положительными». Если же ему случается порицать философа, то тон таких мест трактата не гневный, а сожалеющий: автор сокрушается, что философ не во всем приблизился к истине, хотя само стремление к ней является уже высоким достижением.

В ряду недостатков древней мысли есть еще один, хотя и непроизвольный, но сильно влияющий на нее — это испорченность человеческой природы, находящейся вдали от истинного Бога. «Очень человеческий» — эпитет, который как бы объемлет все упреки Платону. Вот слова Евсевия: «…он отклонялся и говорил более почеловечески, нежели согласно с истиной» , — и поясняет, что подразумевает под этим «идеи», которые не согласуются с библейским богословием. Вместе с тем не следует думать, что Евсевий критикует конкретную, антропоморфически выраженную манеру философа в разговоре о Боге, во всяком случае, он оговаривает, что слабость — не в выражениях.

Новое обвинение в том, что Платон является «очень человеческим», выражает слабую сторону умозрения философии, подчеркивает всегда предположительный характер ее поиска и легкость отказа от строгой логики. Наконец, нехватка человеческих возможностей мыслителя повлекла за собой затемнение души, которое вызвано его гордыней. Однако речь идет не о том, чтобы осудить Платона, но указать на предпочтение знания не «человеческого» при всем пиетете к достижениям разума. Необходимо также отметить, что Евсевий считает возможным дарование особой благодати Божией «удивительному» философу и говорит, что «…какимто образом он был удостоен Богом этого знания» , а ведь это есть наилучшая похвала, которой можно удостоить человека, стоявшего вне ограды ветхозаветной Церкви.
Резюмируя вышесказанное, следует заключить, что Евсевий, учитывая традиционную критику в адрес Платона, не был склонен заострять на ней внимание не только из расположения к этому философу, но и побуждаемый самой логикой своего сочинения.
Теперь настало время сказать о том, в чем Евсевий видит положительные аспекты учения Платона. Здесь Платонличность и Платонфилософ уже совершенно неразличимы. Евсевий пишет: «Я живо восхищаюсь этим человеком…, идеи которого мне дороги и близки» . Несомненно, Евсевий симпатизирует Платону, но отбирает в платоновской философии только те элементы, которые созвучны мудрости Моисея, и враждебно настроен к другим высказываниям философа, подчеркивая, что тот был сам собой только тогда, когда соглашался с положениями Ветхого Завета.
Он не ищет ничего оригинального или индивидуального ни у Платона, ни у других эллинских мыслителей: для него их поиск это лишь движение вслепую  по дороге знания людей, не имеющих основания надеяться ни на что, кроме как на почти случайную встречу с истиной. Иногда Евсевий меняет свою позицию: например, когда заходит речь о происхождении удивительной мудрости Платона, он считает, что, возможно, «…он самостоятельно постиг природу вещей».

В целом, можно сказать, что в этом вопросе Евсевий явно колеблется между строго ригористическим пониманием достижений внешнего разума и взглядом человека, видящего в философии «служанку богословия».

Следует добавить, что, кроме личной симпатии, Евсевий испытывал признательность к Платону за разработку им понятийного аппарата, позволившего формулировать общие понятия богословия Ветхого Завета. Это становится заметным, когда автор «Евангельского Приготовления» использует платоновские выражения на службе библейской мысли, и, кроме того, сам способ изложения, выбранный Евсевием, говорит об этом: вначале он предлагает вниманию читателя ветхозаветные тексты, а затем идут отрывки из философских работ. Надо сказать, что, в общем, такой метод соответствует патристической традиции.

Глава, посвященная «правильности имен у евреев» , тем более достойна внимания, что автор предлагает постоянную связь с текстом Платона. Он противопоставляет семитскую традицию греческой, представленной главным участником диалога «Кратил». Формулировки, постоянно появляющиеся в этой главе и являющиеся фундаментом повествования, — платоновские. Тот, кто дает имена вещам, не может быть «человеком неискусным или случайным», он должен быть «диалектиком», «законодателем»; точное определение чего бы то ни было может быть дано только согласно «природе, а не по произвольному установлению»; сила Божия непосредственно влияет на выбор некоторых имен. Все эти идеи выражены Евсевием с помощью платоновских формулировок, которыми он пользуется очень часто для абстрактного описания событий библейской истории.

Мы видим, как Евсевий постоянно пробует найти в терминологии Платона формулировку христианского учения. В вопросе о сущности Блага  настойчивость, с которой автор подчеркивает выражения, используемые философом для определения трансцендентности Блага, подготавливает дискуссию, которая будет развернута в XIII книге, и восхищается уместностью платоновской фразы: «…единое Благо, о котором Платон удивительно провозгласил, что ‘оно намного превосходит всякую сущность величием и могуществом’».

В ряде случаев Евсевий считает, что Платон говорит загадками , и такая манера изложения есть большее приближение к христианской идее, чем ясное толкование текста. В других местах он сравнивает два учения, не поднимая вопроса о системе их изложения . Часто он подчеркивает важность мысли Платона, «который разъясняет их [евреев] учение точнее…» . В рассуждении о планетарных катаклизмах при Втором Пришествии Спасителя автор вначале излагает то, что говорит об этом Св. Писание, а затем говорит, что и Платон «также поддерживает это учение» . Таким образом, Евсевий старается ввести в свое «доказательство» те мнения, которые, с его точки зрения, являются убедительными независимо от формы, в которой они предлагаются аудитории.

Наконец, иногда Евсевию кажется, что мысль философа достаточно ясна, а тексты, платоновские или платонические, которые согласуются с учением Моисея, говорят сами за себя, поэтому он предлагает их без объяснений.

Итак, создается впечатление, что Платон импонирует Евсевию не только изза близости, которую автор видит между его мыслями и учением Моисея, но и изза того, что тот подготовил говорящему погречески христианству богословский и философский языковой фундамент. Формула, которую он заимствует у Нумения («в самом деле, кто такой Платон — ведь это Моисей, говорящий поаттически» ), указывает скорее на признание, чем на снисхождение, как это могло показаться, если не вникнуть в подтекст. Евсевий благодарен ему за четкий и ясный язык, помогающий пониманию учения Моисея христианами эллинской формации.

Очевидно, что христианское богословие сформулировано во многом благодаря греческой философии. Однако признание отцами наличия у греческих авторов замечательных выражений и, как следствие, использование их для формирования учения Церкви соединяется у них с осуждением этого мастерства в его чистом виде: тема бесплодности риторического и диалектического разглагольствования является общим местом для патристической литературы.

Хотя Евсевий и повторяет вслед за многими другими, что «эллины не принесли от себя ничего мудрого — разве только словесное мастерство и красоту речи…» , именно этими словами он признает позитивный вклад греческого ума в сокровищницу христианской цивилизации. Талантом, который он хотел бы видеть у евреев, безраздельно владели эллины в силу гениальности их языка.

Совершенно ясно, что в понимании Евсевия Платон ясно излагает и даже логически упорядочивает то, что утверждает божественное учение Ветхого Завета, и таким образом делает его более понятным. Философ имел возможность встретиться с библейской мыслью, и Евсевий с удовлетворением отмечает присутствие истинного знания в его учении.


Новости по теме:
 
< Предыдущая   Следующая >