Pravmisl.ru


ГЛАВНАЯ arrow История христианства arrow Николай II религиозные взгляды





Николай II религиозные взгляды
Автор: Фирсов С. Л.

Император Николай II как православный государь

Последний российский самодержец был глубоко верующим православным христианином, смотревшим на свою политическую деятельность как на религиозное служение. Практически все, кто близко соприкасался с Императором, отмечали этот факт как очевидный. Он чувствовал себя ответственным за врученную ему Провидением страну, хотя трезво понимал, что для управления великой страной недостаточно подготовлен. 

«Сандро, что я буду делать! — патетически воскликнул он после кончины Александра III, обращаясь к двоюродному брату Великому князю Александру Михайловичу. — Что будет теперь с Россией? Я еще не подготовлен быть Царем! Я не могу управлять империей» . Вспоминая эту сцену, Великий князь, тем не менее, отдавал должное нравственным свойствам характера своего самодержавного кузена, подчеркивая, что тот обладал всеми качествами, которые были ценны для простого гражданина, но которые являлись роковыми для монарха — «он никогда не мог понять, что правитель страны должен подавить в себе чисто человеческие чувства» . Как бы мы не относились к признанию Великого князя, необходимо сразу же подчеркнуть, что убеждение в религиозности своей миссии заставляло императора «превозмогать себя», надеясь на Божественную помощь и в решении политических вопросов. Царь всегда необыкновенно серьезно относился к своему служению, стараясь быть Государем всех подданных и не желая связывать себя с какимлибо одним сословием или группой лиц. Именно по этой причине он так не любил и всячески стремился преодолеть «средостение» — существовавшую пропасть между самодержцем и «простым народом». Эту пропасть составляли бюрократия и интеллигенция. Убежденный в глубокой любви «простого народа», Государь полагал, что вся крамола — следствие пропаганды властолюбивой интеллигенции, которая стремится сменить уже достигшую своих целей бюрократию. О стремлении Николая II разрушить средостение и приблизиться к народу писал князь Н. Д. Жевахов, Товарищ последнего Оберпрокурора Св. Синода. По словам генерала А. А. Мосолова, многие годы проведшего при Дворе, «средостение Император ощущал, но в душе отрицал его».
Николай II утешал себя мыслью, что самодержавие, основанное на религиозном фундаменте, не может поколебаться до той поры, пока сохраняется вера в Государя как в помазанника, сердце которого — в руках Бога. Стоя на такой точке зрения, нельзя не признать Николая II человеком религиозно цельным (поскольку религиозность всегда есть нечто целостное, по словам философа И. А. Ильина, имеющее способность внутренне объединять человека, придавать ему духовную «тотальность» ). Таким образом, Николай II вполне может быть назван религиозно «тотальным» человеком, убежденном в своих религиозных правах.
Удивительно, но и революционные потрясения начала XX столетия не переубедили Николая II в преданности ему простого народа. Революция производила на него меньшее впечатление, чем подготовляемые властями парадные встречи при поездках по стране или же инспирируемые (большей частью) верноподданнические адреса на его имя. Показательно, что на опасность доверяться публичным проявлениям народной любви указывал царю даже Л. Н. Толстой. («Вас, вероятно, приводит в заблуждение о любви народа к самодержавию и его представителю то, что, везде, при встречах Вас в Москве и других городах толпы народа с криками «ура» бегут за Вами. Не верьте тому, чтобы это было выражением преданности Вам, — это толпа любопытных, которая побежит точно также за всяким непривычным зрелищем» ). Толстой писал и о переодетой полиции, и о сгоняемых крестьянах, стоявших позади войск при проезде царского поезда вдоль железной дороги.
Если великого моралиста можно обвинить в откровенной предвзятости, то генерала А. А. Киреева, — преданного самодержавному принципу и близкому к императорской Фамилии человеку, — нельзя. В 1904 г. он заносит в дневник рассказ о том, как проезжавший мимо домика Петра Великого извозчик без стеснения заметил: «вот, барин, кабы нам теперь такого царя, а то теперешний дурик! (не дурак и не дурачок). Где ему справиться». Это ужасный симптом», — заключил уже от себя генерал .
Разумеется, были и иные примеры, противоположные приведенным. Достаточно упомянуть о канонизационных торжествах лета 1903 г., проходивших в Сарове. «Желание войти в непосредственную близость с народом помимо посредников подтолкнуло Государя на решение присутствовать на саровских торжествах. Туда собирался со всей России боголюбивый православный народ» . В Саров со всех концов России собралось до 150 тысяч паломников. «Толпа была настроена фанатично и с особой преданностью царю», — вспоминал торжества очевидно не симпатизировавший императору В. Г. Короленко . Но дело в том и заключалось, что настроение толпы легко могло измениться: оно зависело от обстоятельств места и времени.
Прошло менее двух лет, и Первая революция показала примеры удивительной метаморфозы «простого народа» — от внешнего благочестия до неприкрытого кощунства. Уже упоминавшийся генерал Киреев с тревогой заносил в дневник факты «раскрещивания» мужиков, задаваясь вопросом: куда в прошедшие революционные годы делась их религиозность. «Русский народ несомненно религиозен, — писал Киреев, — но когда он видит, что Церковь дает ему камень вместо хлеба, да требует от него формы, «грибков», читает непонятные простонародно молитвы, когда ему рассказывают про фантастические чудеса, всё это торжественно рухнет перед первой умелой проверкой, перед первой иронией, даже грубо нахальной, он переходит или к другой вере (Толстой, Редсток), говорящей его сердцу, или делается снова зверем. Посмотрите, как христианская хрупкая, тоненькая оболочка легко спадает с наших мужиков» .
То, что замечал и отмечал знавший и любивший Церковь Киреев, разумеется, не могло проходить мимо Императора. Однако, воспринимая негативные явления революционного времени как «наносные», «временные» и «случайные», Николай II не стремился делать обобщения, говорящие о набиравшем силу процессе десакрализации самодержавия и его носителя. Причина этого ясна: «вера Государя, несомненно, поддерживалась и укреплялась привитым с детства понятием, что русский царь — помазанник Божий. Ослабление религиозного чувства, таким образом, было бы равносильно развенчанию собственного положения» .
Признаться в том, что религиозный фундамент власти весьма непрочен, для императора значило поставить вопрос о будущем монархической идеи — в том виде, в котором она сформировалась в течение XVIII–XIX столетий. Психологически решиться на такое он не мог: не случайно, после поражения революции 1905 г. и вплоть до следующей революции 1917 г. Николай II не переставал надеяться на то, что когданибудь получит возможность вернуться к дореволюционному порядку и восстановит полнокровное самодержавие. В основе этой мечты лежала вовсе не жажда абсолютной власти (власть ради власти), а понимание своей политической ответственности как ответственности за полноту полученного от предков «наследства», которое необходимо «без изъянов» передать наследникам.
Политическая целесообразность, вступавшая в противоречие с политическим, религиозным в своей основе, воспитанием, — вот тот заколдованный круг, в котором император вынужден был находиться в течение всей своей жизни и за нежелание, часто принимаемое за неумение, выйти из него заплативший собственной жизнью и репутацией. «Государь, своими незаслуженными страданиями на жизненном пути напоминавший многострадального Иова, в день памяти которого родился, будучи глубоко религиозным человеком, смотрел на исполнение своего долга по отношению к Родине как на религиозное служение», — написал о Николае II почитавший его генерал В. Н. Воейков (выделено мной. — С. Ф.) .
Из этого отношения к себе, к своему служению (почти «священническому» и уж в любом случае — «священному»), думается, вытекало и его отношение к Церкви. В этом смысле Николай II был продолжателем церковной линии российских императоров. Впрочем, в отличие от большинства своих предшественников последний самодержец был мистически настроенным человеком, верившим в Рок и судьбу. Символичен рассказ, сообщенный послу Франции в России М. Палеологу министром иностранных дел С. Д. Сазоновым. Суть разговора сводилась к тому, что в разговоре с П. А. Столыпиным Государь якобы сказал ему о глубокой уверенности в собственной обреченности на страшные испытания, сравнив себя с Иовом Многострадальным . Чувство обреченности, одними принимаемое за абсолютную покорность судьбе и славословимую, другими — за слабохарактерность, отмечалось многими современниками Николая II.
Но далеко не все современники пытались проанализировать религиозные взгляды самодержца тогда, когда революция еще не подвела свою черту под многовековой Российской империей. Одним из тех, кто задался этим вопросом был генерал Киреев, не на шутку беспокоившийся, что религиозные взгляды царицы, «разделяемые, конечно, и царем, могут нас повести к гибели. Это какоето смешение безграничного абсолютизма, — полагал генерал, — основанного, утвержденного на богословской мистике! При этом пропадает всякое понятие об ответственности. Всё, что нами совершается, совершается правильно, законно, ибо L etat c’est moi, затем, так как другие (наш народ, Россия) отошли от Бога, то Бог нас карает [за] ее грехи. Мы, стало быть, не виновны, мы тут не при чем, наши распоряжения, наши действия все хороши, правильны, а если их Бог не благословляет, то виноваты не мы!! Ведь это ужасно!» .
Пафос Киреева понятен, но его логика — не вполне. Для любого вдумчивого современника, интересовавшегося вопросами природы власти в России, было ясно, что самодержец всегда рассматривал государство через призму собственного религиозно окрашенного «Я». Понятие ответственности для него существовало лишь как комментарий к идее религиозного служения. Следовательно, проблема заключалась преимущественно в религиозном подходе монарха к неудаче, случившейся в его государственной деятельности. В условиях разгоравшейся революции описанные Киреевым взгляды, конечно же, не могли у современников вызывать сочувствие, но они показательны своей «тотальностью» и с этой стороны вполне достойны упоминания.
Говоря о религиозности последнего русского Императора, нельзя не упомянуть также о том, что именно в его царствование было канонизировано больше подвижников веры и благочестия, чем в какоелибо предшествующее. Причем в «деле» канонизации св. Серафима Саровского Николай II принял непосредственное участие. Вспомним: за четыре царствования XIX столетия было прославлено 7 святых, а также установлено празднование свв. угодникам Волынским. А в эпоху правления Николая II были прославлены свв.: Феодосий Углицкий (1896 г.); Иов, игумен Почаевский (1902 г.); Серафим, Саровский чудотворец (1903 г.); Иоасаф Белгородский (1911 г.); Ермоген, Патриарх Московский (1913 г.); Питирим, свт. Тамбовский (1914 г.); Иоанн, свт. Тобольский (1916 г.). Кроме того, в 1897 г. в Рижской епархии было установлено празднование памяти священномученика Исидора и пострадавших с ним 72 православных мучеников (как местночтимым святым), а в 1909 г. — восстановлено празднование памяти св. Анны Кашинской.
«Канонизационную активность», проявленную Св. Синодом в эпоху Николая II, исследователи иногда объясняют как идеологическую кампанию, проведенную властями с целью сакрализации самодержавия: «теоретически эта кампания должна была способствовать сближению самодержавия с народнорелигиозной культурой и ослабить реакцию масс на неудачи во внутренней и внешней политике» . Подобные выводы категорически нельзя поддержать — власти, разумеется, могли извлекать политические выгоды из проведенных прославлений, но просчитывать заранее их (канонизаций) влияние на внутреннюю и внешнюю политику — никогда. В качестве доказательства можно привести, с одной стороны, — Саровские торжества 1903 г., а с другой, — скандальную историю прославления св. Иоанна Тобольского, омраченную вызывающим поведением друга Григория Распутина Тобольского епископа Варнавы (Накропина). И в первом, и во втором случаях на прославлении настоял Государь. Но из приведенного вовсе не следовало, что эти святые канонизированы лишь по прихоти власти.
Прославленные Церковью подвижники пользовались славой святых задолго до подписания членами Св. Синода соответствующего определения. Особенно сказанное относится к всероссийски почитавшемуся еще с середины XIX столетия св. Серафиму Саровскому. Поэтому не стоит путать факт прославления и синодальные традиции, связанные с подготовкой и проведением канонизации. Император Николай II уже в силу своего «ктиторского» положения в Церкви становился вольным или невольным заложником этих традиций. Не случайно в период подготовки прославления св. Серафима Саровского в беседе с Оберпрокурором Св. Синода К. П. Победоносцевым императрица Александра Федоровна заметила ему: «Государь всё может», а в годы Первой мировой войны даже написала мужу, что он — «глава и покровитель Церкви» .
Соединение понятий «глава» и «покровитель» — весьма характерно. Путаница в терминах не случайна. Не будет грубой ошибкой предположить, что, употребляя слово «глава» Императрица разумела не административные, а «помазаннические» права самодержца. Под этим углом зрения, видимо, и стоит рассматривать действия Николая II в «канонизационном» вопросе. В самом деле: не политической же выгодой объяснять тот факт, что в 1911 г. император лично назначил срок канонизации св. Иоасафа Белгородского, нарушив тем самым прерогативы Св. Синода? Действительно, «роль смиренного христианина, обращенного к святым старцам, означала для царя связь с народом, воплощала национальный народный дух» . Содействуя проведению канонизаций, участвуя в них или просто приветствуя, Император демонстрировал свою глубокую связь с народом, ибо верил, что эта связь возможна только в единстве веры, которую он, как Верховный Ктитор, должен всячески поддерживать и поощрять.
Проблема заключалась как раз в том, что, желая быть православным царем в духе почитаемого им Алексея Михайловича, Николай II имел в Церкви властные полномочия, дарованные ему — с наследием царства — нелюбимым императором Петром Великим, которые не хотел (или, точнее, не знал как) отдавать. Противоречие между религиозной мечтой и политической реальностью можно считать не только производным ненормальных церковногосударственных отношений, существовавших в России, но и личной драмой последнего самодержца.
Своеобразным выходом из этого противоречия стали апокрифические сказания, связанные с жизнью Николая II, в которых можно найти интересные (с психологической точки зрения) интерпретации его мистических настроений, а также «ответ» на вопрос, почему Государь так и не созвал Поместный Собор Русской Церкви. В «апокрифах» сообщалось, что Император заранее знал свою судьбу и был подготовлен к случившемуся после падения самодержавия.
Источник этих знаний некоторые мемуаристы post factum видели в предсказаниях монаха Авеля — известного прорицателя XVIII–первой четверти XIX вв. Монах в свое время предсказал смерть императрицы Екатерины II, насильственную смерть ее сына Павла I, пожар Москвы и многое другое. Сохранилась легенда (ныне очень популярная), согласно которой Авель по просьбе императора Павла I составил предсказание о будущем династии Романовых. Это предсказание в запечатанном виде император хранил в Гатчинском дворце, завещав вскрыть спустя 100 лет после своей кончины. Павла I убили в ночь на 12 марта 1801 г., следовательно, предсказания должен был прочитать его потомок Николай II. «Апокрифы» и сообщают об этом. Ларец с предсказаниями, по воспоминаниям камерфрау императрицы Александры Федоровны М. Ф. Герингер Николай II и вскрыл 12 марта 1901 г., после чего, якобы, и «стал поминать о 1918 годе, как о роковом годе для него лично, и для династии» . Похожую информацию можно обнаружить и в статье некоего А. Д. Хмелевского — «Таинственное в жизни Государя императора Николая II», и в работе П. Н. ШабельскогоБорка, повторявшей сведения Хмелевского . Можно сказать, что рассказы стали своеобразным ответом на многочисленные упреки современников, обвинявших Николая II в слабохарактерности и безынициативности.
Впрочем, среди «апокрифов» были и такие, в которых говорилось, что знание своей грядущей судьбы император получил, прочитав письмо св. Серафима Саровского. Старец, согласно легенде, написал специально тому царю, который будет «особо» о нем молиться! Получалось, что святой заранее предвидел собственную канонизации и даже готовился к ней! Одно это настораживает и заставляет усомниться в истинности послания. Но для сомнений существуют и иные причины — в начале XX столетия великому святому приписывали предсказание, согласно которому первая половина царствования Николая II будет тяжелой, зато вторая — светлой и безмятежной. Для любого непредвзятого человека очевидно, что св. Серафим не мог делать политических предсказаний, тем более привязанных к определенным датам и именам. Манипулирование ими — лишнее доказательство ангажированности тех, кто хотел под любые социальные проблемы непременно подложить религиозный фундамент.
Итак, письмо самодержцу якобы передали в дни Саровских торжеств — 20 июля 1903 г. «Что было в письме, осталось тайной, — сообщает мемуарист, — только можно предполагать, что святой прозорливец ясно видел всё грядущее, а потому предохранял от какойлибо ошибки, и предупреждал о грядущих грозных событиях, укрепляя в вере, что всё это случится не случайно, а по предопределению Предвечного небесного Совета, дабы в трудные минуты тяжких испытаний Государь не пал духом и донес свой тяжелый мученический крест до конца» . Характерно, что подобные взгляды особенно популяризируются в последнее время, причем мифотворчество тем сильнее, чем сложнее поднимаемый вопрос. Исследуя религиозные взгляды последнего самодержца и его отношения к Церкви, проще дать схему, чем признаться в запутанности проблемы, ее неоднозначности. Не случайно, в составленном недавно «Житии преподобного Авеля прорицателя» Николай II сравнивается с Сыном Божиим, как и Он преданный своим народом .
Создание образа святого царя дополняется и неподтверждаемой информацией о том, как Николай II хотел разрешить церковный вопрос, приняв на себя бремя Патриаршего служения. Информацию об этом можно найти на страницах книги С. А. Нилуса «На берегу Божьей реки. Записки православного» и в мемуарах князя Жевахова (в своих воспоминаниях князь поместил также и статью некоего Б. Потоцкого, содержащую материал о желании Николая II принять монашеский постриг). Согласно сообщению Нилуса, в дни Русскояпонской войны, когда вопрос о необходимости возглавления Церкви стал актуален, Император сам предложил членам Св. Синода восстановить патриаршество, предлагая иерархам в качестве Первосвятителя себя. Необыкновенно удивленные предложением, архиереи промолчали. «С той поры никому из членов тогдашнего высшего церковного управления доступа к сердцу цареву уже не было. Он, по обязанностям их служения, продолжал, по мере надобности, принимать их у себя, давал им награды, знаки отличия, но между ними и Его сердцем утвердилась непроходимая стена, и веры им в сердце Его уже не стало...» . Нилус призрачно намекает, что рассказ этот имеет своим источником вл. Антония (Храповицкого), однако всётаки предпочитает имени его не называть. И это понятно: митрополит Антоний сам ни разу не обмолвился о происшедшем, даже в эмиграции.
Другой апокриф, приведенный Жеваховым со слов Б. Потоцкого, несколько отличается от сообщения Нилуса. Суть его в том, что зимой 1904–1905 гг. в покои столичного митрополита Антония (Вадковского) приезжала царская чета. Это видел некий студент Духовной Академии (имя которого, разумеется, не названо). История приезда объяснялась просто: Государь приезжал просить у митрополита благословения на отречение от престола в пользу цесаревича Алексея, незадолго перед тем родившегося. Сам он якобы желал постричься в монахи. «Митрополит отказал Государю в благословении на это решении, указав на недопустимость строить свое личное спасение на оставлении без крайней необходимости своего царственного долга, Богом ему указанного, иначе его народ подвергнется опасностям и различным случайностям, кои могут быть связаны с эпохой регентства во время малолетства Наследника» . Следующая, описанная Жеваховым, история уже целиком повторяет рассказ, приведенный Нилусом. Итак, проблема последующего нежелания Государя содействовать избранию Патриарха получает психологическое объяснение. Как писал Нилус, — «иерархи своих си искали в патриаршестве, а не яже Божиих, и дом их оставлен был им пуст» .
Но такой ответ явно не может удовлетворить того, кто пытается непредвзято понять, почему Собор до 1917 г. не созвали и почему церковногосударственные отношения вплоть до крушения империи так и не были изменены. Нельзя же объяснять нежелание самодержца только личной обидой! К тому же избрание Патриарха — это только «лицевая» сторона церковной проблемы. За 200 синодальных лет накопилось много иных вопросов, требовавших своего разрешения. Не понимать этого император не мог. Считать поиному, значит признавать Николая II человеком, не осознававшим насущных задач времени и, следовательно, опосредованно содействовать утверждению старого мифа о его некомпетентности и политическом эгоизме.
Кроме того, «апокрифы», сообщающие нам о желании императора стать Патриархом или просто принять постриг, не могут быть подтверждены независимыми источниками или хотя бы прямыми свидетельствами. Кстати сказать, никаких подтверждений тому факту, будто Николай II зимой 1904–1905 гг. ездил к митрополиту Антонию за благословением, тоже нет, а ведь любой шаг императора фиксировался в камерфурьерских журналах. Да и в дневниках самодержца есть только краткое сообщение о том, что 28 декабря 1904 г. митрополит Антоний завтракал с царской семьёй . Никакие встречи в Лавре не зафиксированы.
Разумеется, возможно предположить, что Николай II мечтал принять постриг и удалиться от дел — ведь «это был прежде всего богоискатель, человек, вручивший себя безраздельно воле Божией, глубоко верующий христианин высокого духовного настроения» , но строить на этих предположениях политические заключения — решительно невозможно. Понимание того, что реально реформировать, а что реформировать нельзя, император осознавал, как и любой государственный деятель, далеко не в последнюю очередь исходя из политической практики. Данное обстоятельство не стоит игнорировать.
Однако один важный вывод из «апокрифов» сделать необходимо. У последнего русского самодержца не было близости с православной иерархией, которую он воспринимал по большей части как «духовных чиновников». То, что причины подобного восприятия вытекали из всего ненормального (с канонической точки зрения) строя церковного управления — очевидно. Как заметил прот. А. Шмеман, острота петровской реформы «не в канонической ее стороне, а в той психологии, из которой она вырастает. Через учреждение Синода Церковь становится одним из государственных департаментов, и до 1901 года члены его в своей присяге величали императора «Крайним судиёй Духовной сей Коллегии», и все его решения принимались «своею от Царского Величества данною властью», «по указу Его Императорского Величества». 23 февраля 1901 г. К. П. Победоносцев сделал императору доклад, «и с того момента кошмарная присяга бесшумно погребена была в Архиве Синода» .
Кошмарной эта присяга была не только для иерархов, она пагубно влияла на восприятие самодержцами своей церковной роли. Именно здесь следует искать корни всех антиканонических действий даже самых верующих русских самодержцев (например, Павла I). И для «правых», и для «левых» в начале XX столетия Православная Церковь воспринималась как ведомство православного исповедания, департамент духовных дел, духовенство — как требоисполнители, не имеющие реального авторитета. Объяснялось это поразному. Для таких крайне правых, как князь Жевахов — тем, что у русского народа были повышенные религиозные требования; для других, например, для С. П. Мельгунова, тем, что в России отсутствовала подлинная свобода совести. И в том и в другом случае констатирующая часть была одна.
Для императора Николая II, как и для его современников, кастовая замкнутость духовенства, его полная зависимость от светских властей не являлись тайной. Но, привыкнув к такому положению дел, трудно было переубедить себя в том, что Церковь может самостоятельно, без государственного костыля, восстановить канонический строй управления и исправить старую синодальную систему. Отмеченная прот. А. Шмеманом психологическая сторона петровской реформы стала препятствием и для императора Николая II. В этом — корень непонимания, существовавшего между самодержцем и православными иерархами, особо проявившийся в годы Первой российской революции.

Объявление:


Новости по теме:
 
< Предыдущая   Следующая >