Графическая оболочка современного церковнославянского языка

Под современным церковнославянским языком (СЦСЯ) мы понимаем язык богослужебных книг, используемых клириками и мирянами Русской Православной Церкви при общественном и частном богослужении и домашней молитве.

СЦСЯ обладает сложными, хорошо отлаженными и успешно функционирующими графической и орфографической системами. Инвентарь графической системы состоит из 46 букв и их орфографически и/или графически значимых вариантов (не считая прописных букв и инициалов), 4 знаков препинания, 10 надстрочных знаков (3 знака ударения, знак придыхания, 6 титл) и некоторых специальных знаков.

В качестве основных принципов церковнославянской орфографии можно выделить следующие:

1) фонематический принцип (в терминологии МФШ);

2) принцип транслитерации (фактически, трансплантации) основ греческих лексем;

3) принцип противопоставления омоформ, омонимов и паронимов.

С начала 1990х гг. было издано значительное количество книг на церковнославянском языке. Однако большая их часть набрана не церковнославянским, а русским шрифтом. Подавляющее большинство молитвословов и акафистников издается в русской транслитерации. Рядовая (месячная) Минея, которая составляет не менее 60 % от общего объема богослужебных книг, используется преимущественно в своем «русском» варианте. Из книг Св. Писания в русской транслитерации печатается Псалтирь. Причины указанного явления достаточно прозрачны. Это, вопервых, слабое знание церковнославянского языка потенциальными покупателями, в частности, неумение читать поцерковнославянски (не секрет, что для многих проблемой является даже чтение текстов в дореволюционной орфографии); вовторых, причины технического характера: проблема верстки, шрифтов, корректуры.
Кроме того, каждая церковнославянская буква со своей «надстройкой» как элемент определенной графической системы несет смысловую нагрузку в 1,5–2 раза большую, чем буква гражданской азбуки. Поскольку информация заключается в различных (мелких) деталях буквы, то чтение текста, напечатанного церковнославянской кириллицей, требует, при прочих равных условиях, большего умственного и зрительного напряжения, нежели чтение русского текста. Возникает естественное желание выровнять информационную нагрузку на единицу площади листа у русских и церковнославянских текстов путем увеличения кегля шрифта, расширить поля за счет уменьшения полосы набора. Это влечет за собой увеличение объема книги и, соответственно, ее себестоимости. В результате возрастает цена, падает спрос, вызывая закономерное уменьшение предложения. Таковы техническая и социальноэкономическая стороны рассматриваемого явления.

Перейдем к лингвистическому аспекту проблемы. Как было сказано выше, в СЦСЯ имеется 46 букв и их вариантов. При транслитерации же церковнославянских текстов средствами русской графики используется 31 буква (буквы ё и э не употребляются), т. е. в 1,5 раза меньше. Три знака ударения, противопоставление которых имеет грамматикоорфографическое значение, в лучшем случае передаются единственным в русской графической системе знаком ударения, указывающим лишь на место ударения (в одних изданиях ударение проставляется лишь в «сложных» словах, в других — во всех знаменательных словах, в том числе в односложных). Таким образом, транслитерация делает невозможным нормальное функционирование орфографической системы СЦСЯ, обуславливая потерею значительной части информации. Именно, становится невозможным различение омоформ, омонимов и паронимов, вследствие чего затемняется синтаксическая структура предложения, возникают проблемы с интерпретацией смысла. Например , за написанием тебе могут скрываться как форма дат. или предл. падежа (первое, что приходит в голову носителю русского языка), так и формы род. и вин. падежей. Аористная форма видесте равным образом может трактоваться и как 2 л. мн., и как 2–3 л. дв. ч. ж.–ср. р. Фразы Мир оставляю вам, мир Мой даю вам: не якоже мир дает, Аз даю вам (Ин 14:27), Сия глаголах вам, да во Мне мир имате. В мире скорбни будете, но дерзайте, яко Аз победих мир (Ин 16:33) выглядят весьма двусмысленно . Кондак Пятидесятницы, который в поэтичной форме сопоставляет и противополагает события вавилонского столпотворения и сошествия Святого Духа на апостолов (Егда снисшед языки слия, разделяше языки Вышний; егда же огненныя языки раздаяше, в соединение вся призва, и согласно славим Всесвятаго Духа) теряет всю свою выразительность.

В отличие от собственно транслитерации, которая производится практически однозначно, передача знаков препинания характеризуется крайней неопределенностью. Это обусловлено, вопервых, отсутствием скольконибудь четких правил пунктуации в самом СЦСЯ; вовторых, неразработанностью системы соответствий самих знаков (церковнославянскому двоеточию могут соответствовать русские двоеточие, точка с запятой, тире, кавычки, скобки, многоточие); втретьих, неизбежным влиянием правил пунктуации русского языка. Следствием указанных факторов является, с одной стороны, разнобой в пунктуации в различных изданиях одного и того же текста, с другой стороны, неупорядоченность и непоследовательность пунктуации в рамках конкретного издания.

Еще одной, не менее наболевшей проблемой является проблема строчных/прописных букв. В СЦСЯ прописные буквы употребляются преимущественно в начале предложения и не соотносятся с именами собственными. В русской же орфографии до недавнего времени написание прописных букв в подавляющем большинстве случаев сводилось ко вполне четкому принципу: прописными буквами выделяются имена собственные. В последние годы, как нетрудно заметить, ситуация несколько изменилась: появилась тенденция к употреблению прописной буквы в значении определенного артикля (Стороны, заключая настоящий Договор…); впрочем, это есть лишь развитие исходного принципа. Однако орфография церковных изданий, в изобилии появляющихся после 1988–1991 гг., претерпела более значительные изменения. Эти изменения отнюдь не сводятся к восстановлению написания слова Бог с прописной буквы. Прописная буква (с различной степенью последовательности) стала писаться в словах Ангел, Апостол, Богослужение, Всенощная, Елеосвящение, Крест, Небеса, Церковь и др. Опыты формулирования правил написания прописных букв, предпринятые, в частности, в Московской Духовной Академии и в Издательстве СвятоТроицкой Сергиевой Лавры, отличаются громоздкостью, искусственностью и непоследовательностью. Однако общий принцип ясен: прописные буквы пишутся в словах, относящихся к сфере сакрального.
Но категория nomina sacra является гораздо более расплывчатой, чем категория nomina propria. Поэтому вряд ли можно ожидать улучшения ситуации в ближайшем будущем. Дело осложняется еще и тем, что в данном случае написание прописной буквы связывается с такой экстралингвистической категорией, как благочестие. Написание строчной буквы в слове, которое, в силу традиции (хотя бы и недолгой) пишется с прописной, может быть истолковано как непозволительная вольность, граничащая с кощунством. (Вряд ли сейчас можно представить себе написание со строчной буквы местоимений, относящихся к Богородице; между тем в дореволюционных изданиях это было в пределах нормы). Напротив, написание прописной буквы в некотором слове готовит почву для аналогичного написания в словах из одного с данным словом семантического поля. Так, написание Евхаристия влечет за собой аналогичное написание названий остальных церковных таинств: Крещение, Миропомазание, Исповедь, Брак, Елеосвящение (Соборование), Священство; сам гипероним пишется также с прописной. Написание Патриарх провоцирует появление написаний Митрополит, Архиепископ, Епископ и даже Архимандрит.

Таким образом, увеличение количества слов, пишущихся с прописной буквы, есть процесс лавинообразный и необратимый. Обилие прописных букв затрудняет восприятие текста, не неся при этом практически никакой информации.

Рассмотренные выше явления свидетельствуют о нежелательности механического совмещения церковнославянской языковой системы с русской гражданской графикой. Графика, орфография и пунктуация не есть нечто маловажное и внешнее по отношению к языку: с момента своего возникновения они не только испытывают влияние «внутренних» подсистем (фонологии, морфологии, синтаксиса), но и оказывают обратное стабилизирующее влияние; при этом грамматики письменной и устной форм языка в общем случае не тождественны друг другу. В истории самого церковнославянского языка мы имеем пример приспособления иноязычной графики к славянской языковой системе. Первоначальное неупорядоченное и достаточно произвольное употребление «дублетных» (избыточных с точки зрения фонематического принципа орфографии) букв сменилось вовлечением всех греческих и большинства славянских букв в систему орфографических оппозиций. Однако произошло это не само собою, но в результате так называемой Афонской редакции и последующей деятельности патриарха Евфимия Тырновского и Константина Костенечского.

Сложившаяся в настоящее время ситуация с изданием церковнославянских текстов требует скорейшего урегулирования. Транслитерацию средствами русской гражданской азбуки необходимо осознать как явление отнюдь не маргинальное. При этом следует отдавать себе отчет в том, что нужда в транслитерации вряд ли отпадет в ближайшее время. Следовательно, имеет смысл озаботиться сведением к минимуму информационных потерь, обусловленных транслитерацией, и устранением произвола в выборе и расстановке знаков препинания и в написании прописных букв.

Для выполнения первой задачи — минимизации информационных потерь — нужно осознать причины этих потерь. Церковнославянский язык на протяжении ряда столетий развивался как исключительно письменный язык; однако озвучивание церковнославянских текстов производилось (в общем и целом) в соответствии с законами русской фонетики. В русском языке фонетические изменения влекли за собой изменения в фонологической системе и далее вели к перестройке морфологической системы. В церковнославянском же языке совпадение в звучании отдельных флексий компенсировалось орфографическим противовесом; и хотя нейтрализация морфологических форм при устном воспроизведении текстов и не устранялась, однако на письме большинство омоформ получало различное оформление. Таким образом, при транслитерации церковнославянский язык лишается присущего ему способа противопоставления омоформ, омонимов и паронимов. По существу, мы имеем трансформированную морфологическую систему, которая, в свою очередь, случайным образом трансформирует смысл текста.

Между тем в самом церковнославянском языке заложены возможности исправления такого положения. Необходимо умело использовать особенности нормы церковнославянского языка — отсутствие авторитетной (метатекстовой) ее кодификации и широкую вариативность в области морфологии. Именно, из двух (или более) вариантов словоформы следует употреблять тот, который обладает большей дифференцирующей способностью; при этом желательно, чтобы этот вариант поддерживался русским языком. Например, из форм род. мн. раб и рабов следует выбирать вторую, так как она не совпадает с формой им. ед. и поддерживается тождественной формой русского языка; возможное совпадение ее с винительным падежом поддерживается вполне развившейся в русском языке категорией одушевленности/неодушевленности (в церковнославянском эта категория реализуется непоследовательно). Чтобы разграничить формы дат., предл., род. и вин. падежей местоимения ты достаточно в спорных случаях заменить полные формы дат. и вин. краткими формами — ти и тя.

Далее, следует более смело пользоваться проникшими в СЦСЯ русскими флексиями и словоформами. На тех участках морфологической системы, где русское влияние особенно значительно, допустимо еще большее усиление этого влияния. Например, из двух вариантов действительного причастия прошедшего времени глаголов II спряжения — типа сохраншая и типа сохранившая — первый является архаичным и непродуктивным. Во вновь создаваемых текстах (особенно в акафистах) почти исключительно используется второй вариант. Однако и в этом случае форма им. ед. м. р. должна выглядеть как сохранивый. Между тем у некоторых глаголов такая форма воспринимается с большим трудом. Так, причастие седый «севший» (особенно если не проставлен знак ударения) может быть ошибочно воспринято как прилагательное седый «седой»; причастие настоящего времени несый (от глагола нести) может ассоциироваться с не сый «не существующий» (кстати, последний случай не зависит от транслитерации). Для обеспечения адекватного восприятия текста можно рекомендовать замену указанных словоформ на седший и несущий соответственно.

Наконец, не следует стремиться к унификации морфологии, к последовательному употреблению лишь «хороших» словоформ. Морфологический вариант должен выбираться исходя из контекста (лексического, синтаксического); выбор того или иного варианта должен сообразовываться с восприятием на слух, с наличием/отсутствием ложных ассоциаций и двусмысленностей. Многие тексты не читаются, а поются — соответственно, необходимо учитывать конкретный распев, длину музыкальной фразы, ее ритмическую структуру. Поэтому в одних контекстах хорошо будет выглядеть стандартная форма тв. мн. грехи; в других случаях во избежание смешения с вин. мн. потребуется использование варианта грехми; а гдето, возможно, вполне допустимой окажется русифицированная форма грехами.

Что касается церковнославянской пунктуации, то, по всей видимости, будет целесообразным приведение ее в максимально возможное соответствие с русской пунктуацией. Возможны три степени этого соответствия:

1) кроме имеющихся в церковнославянской графической системе знаков препинания используется лишь вопросительный знак (при этом высвобождается точка с запятой, которая может теперь употребляться в соответствии с правилами русской пунктуации), сами знаки стоят по преимуществу на тех же местах, что и в исходном, не транслитерированном тексте;

2) знаки расставляются при сильном влиянии русской пунктуации, инвентарь при этом может пополняться тире и скобками;

3) используются все знаки препинания из графической системы русского языка, расстановка знаков определяется правилами русской пунктуации.

Имеющиеся тексты приближаются ко второй степени соответствия. Нам представляется необходимым приблизить их к третьей степени. Однако надо отдавать себе отчет в том, что здесь могут встретиться определенные трудности. Так, кавычки и многоточие могут вызвать неприятие у читателей, привыкших к более «аскетичному» инвентарю знаков препинания, хотя использование этих знаков способно внести ясность и определенность во многие тексты. Кроме того, сама языковая система может оказать сопротивление механическому перенесению правил русской пунктуации на церковнославянские тексты. Например, если последовательно выделять (дее)причастные обороты запятыми, то придется писать: …да, востав со одра моего, принесу Ти благодарственныя мольбы. Между тем частица да мыслится в неразрывном единстве с личной формой глагола, к которой она относится, и отделять ее запятой вряд ли правомерно.

Проблема написания прописных букв, на наш взгляд, может быть решена лишь путем решительного возврата к написанию большинства имен нарицательных со строчной буквы, с дальнейшей регламентацией принципов выбора прописной или же строчной буквы; сфера nomina sacra, безусловно, должна быть сужена и очерчена более четко.

Нынешний период написания и издания церковнославянских текстов характеризуется отсутствием какой бы то ни было цензуры. Это приводит не только к появлению текстов, качество которых в вероучительном отношении более чем сомнительно, но и к размыванию границ церковнославянского языка, к ослаблению императивности церковнославянской языковой нормы и усилению ее вариативности. Указанные обстоятельства снижают успешность коммуникации, подрывают авторитет церковнославянского языка. В связи с этим неоднократно уже высказывались пожелания, чтобы был создан специальный орган, которому была бы поручена оценка вновь издаваемых и уже изданных церковнославянских текстов по крайней мере с точки зрения языка. Этот орган мог бы заняться также разработкой правил издания текстов на СЦСЯ средствами русской графики. Было бы очень естественно и логично, если бы эти функции взяло на себя Издательство Московской Патриархии. Светские ученые, несомненно, окажут свое посильное содействие в этом нужном и важном деле.