Pravmisl.ru


ГЛАВНАЯ





Владимир Соловьев
Автор: Василенко Л. И.

Софиология Владимира Соловьева, видения Дамы и его стихи

Вл. Соловьев был, как известно, не только философом, но и поэтом и визионером. Его софиология непосредственно связана с мистическим опытом тех видений некоей Дамы, которые с ним случались, по меньшей мере, три раза в жизни. Соловьев придавал им весьма большое положительное значение и не сделал их предметом критической оценки. Такую оценку сделали потом другие, и, что примечательно, даже такие столь разные духовные писатели, как о. Георгий Флоровский и о. Александр Мень, пусть каждый выражал это посвоему, но в общем сходились в том, что явления этой Дамы были его личным искушением.

Соловьев и его последователи весьма увлекались Дамой, которой давали разные условные имена, будь то «Вечная Женственность», «Прекрасная Дама», «София» или же «Дева Радужных ворот». Прот. Георгий Флоровский писал об этом так: «Соблазн изживается в искушениях, иногда не изживается, но побеждает» . Он охотно цитировал писателя Г. Чулкова: «Вокруг ‘вечноженственного’ возникали такие марева, что кружились не только слабые головы, но и головы достаточно сильные» . Не забыл сказать о. Георгий о «болезненноэротическом корне» чаяний Вл. Соловьева, о «демоничности» его переживаний, о сумрачной «космичности» визионерского опыта А. Блока, на которого Вл. Соловьев оказал немалое влияние.
Большой почитатель творческого наследия Соловьева о. Александр Мень «софийными» темами, разумеется, не вдохновлялся, но о самом визионере писал не без симпатии: «Он видел Душу Мира!» . Модернизируя терминологию в рамках своей просветительской лекции, Мень готов был согласиться, что здесь речь идет о Софии или Божественной Мудрости, которую следует понимать так: «Божественная Мудрость ? это на нашем языке информация, которую Бог закладывает в природу. А для Соловьева это некое духовное средоточие мира, которое ищет свободу. И мир отпал, в силу этой свободы, от своего гармоничного состояния» . Сказанное можно истолковать так. Вопервых, тему Софии у Соловьева никак нельзя сближать с ее классической трактовкой у ап. Павла: Христос и только Христос есть «Божия сила и Божия премудрость» (1 Кор 1:24). А если позволять себе отождествлять Софию с «Душой Мира» по Платону, тогда то, что у Соловьева названо Софией, ? не есть Божественная Премудрость, а некая потаенная космическая духовная сущность. Она кемто (очевидно, не Богом) порабощена изза своего падения (т. е. не безгрешна), она же «ищет свободу» (надо думать, все еще ищет, но как именно, если нет речи о путях покаяния?), а поскольку кроме демонов порабощать некому, то космическая мистика Соловьева едва ли может оцениваться как совершенно чистая.
Будучи идеалистом, Соловьев, безусловно, идеализировал тот образ Софии, который он описывал в своих философских работах. Глубинным мотивом творчества Соловьева многие годы его жизни была любовь к мировому Всеединству, понимаемому как прекрасное и гармонически сбалансированное единство всего тварного мира, «софийное» единство, создаваемое и поддерживаемое свыше. Подобную любовь к твари философы нередко называют Эросом, в нем не ищут ничего греховного, но с ним ассоциируют большие творческие возможности человека. Нередко пишут, что это — любовь к твари, рассматриваемой в ее высшем, идеальном прообразе, в ее божественном замысле, в ее космическом величии.
Из этого следует, что без какойто эротики (пусть ее называют «высокой», «утонченной», «духовной») не обойтись, если речь идет о «софийных» делах. Но в условиях падшего бытия говорить о духовной чистоте Эроса и разных космических «инстанций» было бы более чем опрометчиво. Потемненность космической жизни означает, что и Эрос двойственен, демонизирован. Это хорошо видно из диалога Платона «Пир», где Эрос, собственно, и предстает в виде могучего, космически активного демона, которому философы, участвующие в долгом пиршестве со многими возлияниями, воздают на удивление много духовно рискованных похвал. Платон совершенно не был озабочен тем, чтобы както «христианизировать» Эроса и Софию, поэтому у него все достаточно ясно.
Обратим внимание еще и на то, что А. Ф. Лосев настойчиво искал земной корень в увлечениях Софией у Соловьева и делал это, я думаю, не ради того, чтобы оформить эту тему «под материализм» и избежать нападок марксистских демагогов, а потому, что не видел нужды связывать воедино, как это пытался Соловьев, влечение к Софии с «оправданием веры отцов». Все же Лосев почемуто настаивал на целомудрии личного отношения Соловьева к Софии: «Образ Софии был близок для него потому, что к нему он испытывал какието интимночеловеческие чувства, гораздо более материальные и земные, гораздо более сердечные и ощутимые, чем это было у него вообще в религиозной области, взятой в целом во всей своей непреклонной, суровой и недосягаемовозвышенной действительности» .
Примечательно здесь признание Лосевым, что интенсивность «софийных переживаний» у Соловьева значительно превосходит интенсивность его собственно религиозных переживаний. К последним, надо думать, следует отнести его переживания единения со Христом и Церковью. Это сопоставимо с широко известной оценкой Бердяева: те, кто увлекался Софией, удалялись от Христа или, по крайней мере, сильно рисковали от Него уйти. Приведенная цитата, как и другие в книге Лосева, не сопровождается убедительным свидетельством насчет целомудрия, безупречного во всех отношениях. Разумнее, кроме того, говорить не о материальности, а о космизме образа Софии у Соловьева, а если говорить о «какомто интимночеловеческом чувстве» — то в смысле довольно своеобразной эротики, и не особо земной (т. е. не в смысле влечения мужчины к женщине). Прот. Г. Флоровский относил стихи Соловьева о Даме к области «эротической лирики» . Воспользовавшись этим, позволю себе переинтерпретировать лосевскую трактовку упомянутого «земного корня», тем более что сам Лосев указывал на странный «универсальнофеминистический» смысл его софиологии. Назову это демоническиэротическим искушением и вот почему.
Вопервых, вспомним, что у Соловьева есть гностическая формулировка для того, как следует понимать Христа: Он есть «Логос и София» . Разумеется, следует отделить такую формулу от Имени Христова и церковного исповедания веры и поставить ее в прямую связь с тем, что известно от Платона и гностиков, которые предложили разные варианты запредельных «сизигий» или «брачных пар» среди духов «космической иерархии». Например, у Платона в «Филебе» — это Зевс (Ум, Логос) и София (Мудрость). Соответственно, Симон Волхв (Маг, как его именуют в западных библейских переводах) проповедовал в Палестине подобную доктрину (Симон — Логос, а некая Елена — София), что, правда, в Деяниях Апостолов (Деян. 8) не отразилось. Заметим, что это совсем не чуждо также Николаю Рериху: «Владычица, Я Тебя возвещаю, как великую Сотрудницу Космического Разума» («Иерархия Духа», 9; Рерих, впрочем, нередко называл ее «Матерью Мира», как и антропософ Эмиль Бок). Еще один вариант описания подобных сизигий предложил в 50е гг. ХХ в. наш соотечественник Даниил Андреев (сын писателя Леонида Андреева, поэт, гностик и визионер) в своей «Розе Мира», где весьма цветист сумрачный «космический эрос», какой старому Фрейду и не снился.
Вовторых, Соловьев, напомню, осмысливал свой личный мистический опыт, как опыт встреч с Дамой, которая в философских трудах и в некоторых других материалах названа «Софией». Соловьев написал об этом опыте как о жизненно важном в позднем стихотворении «Три свидания» (1898), т. е. незадолго до кончины . Заметим, что он решил не давать Даме имя «Софии», как в этом произведении, так и в ряде других стихов, что посвоему значимо.
Первый раз он увидел ее на фоне лазури «с цветком нездешних стран», когда ему было девять лет, была лучистая улыбка и затем исчезновение. Соловьева стал взрослым, прошли чередой разные не церковные увлечения, включая Каббалу, старых гностиков и мистиков средневековья. Он побывал в Сергиевом Посаде, в академической библиотеке нашел коечто гностическое о Софии и уехал за недостающей литературой в Лондон. В библиотеке Лондонского музея он нашел западные и древневосточные материалы о Софии. Тут ему Дама явилась опять и предложила поехать в Египет. Тамде будет их настоящая встреча.
Стоит обратить внимание на то, о чем именно попросил Соловьев прежде, чем получил приглашение в Египет:
Я ей сказал: твое лицо явилось,
но всю тебя хочу я увидать.
Чем для ребенка ты не поскупилась,
В том — юноше нельзя же отказать!
Замечали некоторые, что слова «всю тебя» означают интерес заведомо эротический . Соловьев, наверное, возразил бы, что этот петербургский автор (П. Сапронов) рассудил недостаточно духовно, или, если так можно выразиться, грубо помужицки, ? принял, дескать, по ошибке благородную Афродиту Уранию (Небесную) за блудную Афродиту Простонародную. Как бы там ни было с подобными спорами, отказа в своей просьбе Соловьев от Дамы не получил, добрался до Египта, забрел в пустыню, там под утро она и явилась.
И в пурпуре небесного блистанья
Очами, полными лазурного огня,
Глядела ты, как первое сиянье
Всемирного и творческого дня.
Что есть, что было, что грядет вовеки —
Все обнял тут один недвижный взор…
Синеют подо мной моря, и реки,
И дальний лес, и выси снежных гор.
Все видел я, и все одно лишь было, —
Один лишь образ женской красоты.
Безмерное в его размер входило, —
Передо мной, во мне — одна лишь ты…
Один лишь миг! Видение сокрылось —
И солнца шар всходил на небосклон.
В пустыне тишина. Душа молилась,
И не смолкал в ней благовестный звон.
Видение, случившееся в «тонком сне», подано как космическое, прекрасное и безупречное. Ясно, что было некое скупо описанное «возвышенноэротическое» единение с Дамой. Впоследствии видение и единение, судя по всему, не повторялись. Что скажут об этом серьезные аскеты? — Не от Бога все это, прелесть, от демонов. Симптоматично и то, что Соловьев, ратовавший в своей философии за Богочеловечество, в этом и подобных стихах совсем не вспоминает Христа: она ? это только она, без Христа (и без Креста), а он (Соловьев) — ее избранник. К Самому Христу все это не имеет никакого отношения, Христос здесь оказался не нужен, несмотря на то, что в «Чтениях о Богочеловечестве» Христос изображен как «Логос и София». Стихи Соловьева говорят совсем о другой софиологии, если сравнивать с философскими разработками.
Чтобы подкрепить оценку видений Соловьева как эротическидемонических, сравним «Три свидания» с другим его поздним стихотворением того же 1898 г., написанным по случаю одного морского бесовидения на Финском заливе. Название его характерно — «Das EwigWeibliche»  («Вечноженственное»), а если переводить из среднего рода в женский, то «Вечная Женственность». Там есть такие слова: у нее «образ прекрасного тела», она «в теле нетленном на землю придет» и пр.
Здесь тоже нет имени «София», но прямо дана ассоциация с Афродитой, правда, не с «вульгарной», а, в духе Платонова «Пира», — с «небесной», с Уранией. Как тут не вспомнить собственные слова Соловьева по другому поводу: «Прав был Эврипид, когда называл Афродиту (в Ипполите) худшим из демонов» .
Обратим также внимание на следующее. Однажды Н. А. Бердяев опубликовал в своем журнале «Путь» статью без подписи одного уже умершего к тому времени петроградского священника, посвященную вопросу о демонических влияниях на творчество Александра Блока. Бердяев резко заявил, что он решительно против подобных разборов, но факт таких влияний не отрицал. Не вдаваясь здесь в анализ не особо убедительной позиции Бердяева, отмечу, что привлекло внимание автора этой статьи. Он акцентировал изменчивость облика этой Дамы, ее двуликость, сумрачнотуманный, сероватоснежный или пурпурносерый фон ее видений, печальнотягостное или просто безнадежнобезысходное состояние души поэта, встречавшей Даму в кабаках Петроградской стороны и в других аналогичных местах Петербурга, что и выразилось в атмосфере его стихов и т. д. Все это, а также многое другое, согласно автору статьи, вполне убедительно свидетельствует о демоничности самих видений, с явно блудными признаками Дамы и духовными изменами и подменами автора стихов .
Продолжая эту тематику, обратим внимание читателя на то, что и у Вл. Соловьева в ряде его стихов, посвященных Даме, встречается нечто подобное, но не столь ярко выраженное. Для подтверждения достаточно процитировать из Соловьева некоторые характерные строки: «В этом мире лжи ? о как ты лжива /Средь обманов ты живой обман»; «темного хаоса светлая дочь»; «безрадостной любви развязка роковая»; «стремленье роковой, беззаветной любви»; «тайна нездешней нашей встречи» и опять какаято «недвижная судьба»; «сны наяву, непробудные»; рой «забытых грез»; «магический круг»; «желаний пламень бурный»; «тайный вздох немеющей любви»; пребывание «средь морозных туманов и вьюг» (напрашиваются ледяные и вьюжные ассоциации с Блоком); а в конце концов «гаснут искры небесных огней»; к тому же есть еще и намеки на какието измены самого Соловьева .
Все это относится, очевидно, не к земным женщинам. Сумрачная атмосфера таких стихов мало похожа на ту идеализированную, что представлена в парадноэстетизированном (с намеренно введенными юмористическими вставками) варианте «Трех свиданий». И, судя по всему, правы те, кто утверждал, что многое, сказанное у Блока о «Прекрасной Даме», имеет свои корни здесь, у Соловьева. Например, Флоровский: «Блок знал, что он ходит по демоническому рубежу… Развитие тем Соловьева и у других было имманентной критикой (и разоблачением) его опыта» .
Помянутый выше визионер Даниил Андреев (еще раз сошлюсь на этот нефилософский источник, который слишком известен, чтобы делать вид, что его нет) весьма ценил визионерский опыт Соловьева и подругому высвечивал то, что у самого Соловьева осталось недоговоренным. В самом деле, Соловьев уклонился ведь от того, чтобы давать своей Даме какоето определенное имя. Р. Штайнер, уважая Соловьева, для большей ясности говорил о Даме как об «Изиде Божественной Мудрости». Не случаен выбор такого имени, и нет нужды подробно говорить, как относились к христианству служители Изиды в древнеримский период. Д. Андреев в свою очередь утверждал, что Соловьев видел Даму с высших уровней «космической иерархии», а именовать ее следует «ЗвентаСвентана». Она — выше всех прочих «дам» такого же рода (т. н. «Великих Сестер», в более поздних терминах Д. Андреева и Н. Рериха). Но, как хотел думать Д. Андреев, Соловьев, не зная этого ее имени, ничего другого для нее не придумал, кроме как приладить ее к своему универсальнохристианскому идеалу под видом Софии, взятой из наследия гностика Валентина. И напрасно это сделал, решил Д. Андреев, потому что сам Валентин «ЗвентуСвентану» не видел, ведь раньше XIX в. она вроде бы никому не являлась.
Замечу, что Д. Андреев считал абсурдной попытку Соловьева соотнести Даму со Христом, что посвоему показательно. Андреев с безудержным восторгом писал, что вторжение «столь колоссальной высшей реальности», как эта Дама, разнесет в клочья все православное догматическое учение, а Соловьев якобы не посмел этого хотеть . Самто Д. Андреев посмел и весьма, но не об этом сейчас речь. Никто, разумеется, не обязан во всех таких деталях доверять Д. Андрееву, как и всем подобным источникам, но все же они помогают увидеть образы Соловьева в соответствующем ряду.
Соловьев иногда общался, как думали, с «Софией» еще и посредством автоматического письма. Получалось нечто вроде любовных записок. Писатель Г. И. Чулков опубликовал их . Когда Соловьев писал обычным почерком чтото философское, вдруг «по наитию» другим почерком через него писалось чтонибудь вроде «Милый, я люблю тебя. Sophie», а после возвращения в нормальное состояние снова была обычная философия. Г. И. Чулков наивно добавил, что «идея Софии не противоречит христианской догматике» , и такое непродуманное утверждение можно простить ему как писателю. Но Чулков не сомневался в демоничности подобного рода влияний на Соловьева.
Во второй половине ХХ в. некоторые авторы стали писать вслед за Д. Андреевым и Н. Рерихом еще и о том, что нужно искать нечто «женственное в самом Боге». Тут открывается прямая дорога в антихристианский феминизм, в неоязычество, New Age и пр. Нашлись также авторы, которые вспомнили в связи с Соловьевым еще и о такой — уже чисто индуистской — «сизигии высшего уровня», как Шива и Шакти . Соловьев такие ассоциации, конечно, решительно отверг бы, если бы их предъявили ему лично, как это было в случае с А. Н. Шмидт, без обиняков заявившей ему, что, если следовать его софиологии, то он (Соловьев) ? не кто иной как Логос, а она сама, разумеется, София . Не на пустом месте возникает желание современных визионеров, гностиков и неоязычников делать подобные выводы ? Соловьев сам давал поводы другим авторам развивать свои темы и идеи намного дальше, чем он был готов идти. Тем более что он ясно не сформулировал, где же он поставил себе пределы допустимого, и только по отдельным историям, вроде случая с А. Н. Шмидт, можно сделать вывод, что такие не указанные прямо границы в действительности гдето были. Они отчасти и выявились в той критической ситуации, в которую его поставила помянутая дама: по оценке о. Сергия Булгакова, «А. Н. Шмидт оказалась для него ангелом смерти, ибо спросила его о последнем, о чем спрашивает только смерть» .
Для завершения темы отметим, что Д. Андреев, который не старался быть верным Православию, заявил в «Розе Мира», что во все более развратной мировой культуре все идет к культу Дамы под именем Лилит (Великой Блудницы), который будет осуществляться в виде оргиймистерий: «Антихрист создаст кощунственный культ мирового совокупления»; «прикосновение же к ее (т. е. Лилит. ? Л. В.) телу будет вызывать… несказанное наслаждение для любого человека и полное угасание последних проблесков в его сознании о чемлибо высшем» . Признание симптоматичное. Д. Андреев, впрочем, противопоставил эту Лилит чтимой им самим Вечной Женственности, но както не верится, что это действительно разные Дамы. Соловьев в своих поздних «Трех разговорах» ничего не говорил о подобном сверхблуде на всю вселенную Антихриста с Дамой — Антихрист у него одинок, а Дама в этом произведении исчезла из сценария описанных событий. Соловьев, быть может, как мы вправе предположить, понимал, что там, где ситуация подводит к решительному выбору: Христос или Антихрист, вспоминать о Даме неуместно.
Прот. Сергий Булгаков в одной своей работе заметил, что и сама Дама больше не беспокоила Соловьева в последние дни его жизни. Надеюсь, что так и было. В самых поздних его стихах речь действительно идет уже не о ней, а об ангелах:
Зло позабытое
тонет в крови.
Всходит омытое
Солнце любви.
Замыслы смелые
В сердце больном.
Ангелы белые
Встали кругом .
И комментарий о. Сергия: «Происходит какойто таинственный и очистительный отрыв, освобождение души от чар, катарсис» .
Подводя итог, следует сказать, что главное у Соловьева ? это не софиология и не искушения, с ней связанные, а богочеловеческий идеал, означающий верность Христу и Его Церкви. Не будет излишним напомнить, что последняя исповедь Соловьева была у православного священника, каким бы ни был извилистым его духовный и творческий путь. А это означает его финальное примирение с Русской Православной Церковью.

Объявление:


Новости по теме:
 
< Предыдущая   Следующая >