Высшее образование в условиях кризиса идеологии и науки об обществе

Тема идеологии поставлена на первое место, потому что наука об обществе в течение последних 150–200 лет выступает, нравится это кому-то или нет, в качестве элемента одной из идеологий. Чаще всего это марксизм или либерализм. И кризис идеологии — это, как правило, и кризис науки.

Идеология возникла в начале XIX века, не раньше. Раньше в этом не было потребности. И идеология была, по сути, реакцией на факт, который сделала очевидным Великая французская революция: изменение — это норма, это неизбежно.  

Это нашло отражение даже в таком факте, как появление в 1911 году науки термодинамики, казалось бы, науки далекой от идеологии, от общественных наук. Термодинамика — это наука, в которой впервые появилось необратимое время. В отличие от ньютонианской физики там появилось необратимое время.

С XIX века все социальные проекты стали отличаться друг от друга тем, как они относятся к изменениям. Изменения не нравятся, значит, их нужно подморозить, законсервировать — это консерватизм. Нравятся изменения, но постепенные — это либерализм. Нравятся изменения, но только революционные — это марксизм.

Высшее образование и наука в течение последних 150–200 лет отражали на том или ином идеологическом языке в более или менее скрытой форме реалии общества, которое покоряло мир и биосферу. Апофеозом этой истории стали 1945–1975 годы. Это послевоенный период, невиданный экономический подъем, когда было произведено товаров и услуг за 30 лет столько же, сколько за период с 1870х по 1930е. Это период советского рывка, американского рывка. Это период четырех чудес: бразильского, японского, итальянского, немецкого. То есть весь мир двигался. Казалось, что разрыв между бедными и богатыми слоями, богатыми и бедными странами будет сокращаться.

И вот именно в этот стабильный и благополучный период, который не имеет аналогов в истории, по крайней мере, за последние 2000 лет, именно в этот период оформилась та система высшего образования, та модель высшего образования, которая сейчас модифицируется, разрушается. Но, тем не менее, та модель, которая существует. Эта модель, я подчеркиваю это, она отражает реалии общества, переживавшего бум и двигавшегося вперед в послевоенный период. 80е годы, однако, стали переломом в этом развитии.

Для меня здесь очень показателен 1979 год. Это год, когда в двух странах мира пришли к власти фундаменталисты. Это иранская революция Хомейни и приход к власти Маргарет Тэтчер. Рыночные фундаменталисты и исламские, религиозные фундаменталисты. Вот Ж. Т. Тощенко очень хорошо здесь говорил о такой тенденции, как конфессионализация науки. Но ведь идет и другой процесс — коммерциализация науки. И оба эти процесса стартовали в 1980е годы. И вот этот 1979 год, приход к власти рыночных фундаменталистов, он в этом плане очень и очень показательный. Это некое воспоминание о будущем.

В 1980е годы выяснилось, что тот прогресс, о котором говорили 150 лет, — это прогресс для 10, в лучшем случае 20% населения, потому что научнотехническая революция и феномен, который называют неточно глобализацией, навсегда отсек от социального прогресса 80–85% мирового населения. Если учесть, что практически все идеологии, так или иначе сформировавшиеся в начале XIX века, крутились вокруг понятия прогресса, развития, изменения, ясно, что это не могло не привести к кризису этих идеологий.

Кризис идеологии сопровождался кризисными явлениями в социальноэкономической жизни. Это ослабление государства, то, что в англосаксонских странах называется «away from nations state». Это уничтожение среднего класса. Сначала в Латинской Америке, затем в социалистическом лагере. Я приведу только одну цифру. В 1989 г. в Восточной Европе, включая европейскую часть СССР, ниже черты бедности жили 14 млн. человек. 1996 год, 7 лет спустя — 169 млн. Перестройку и кризис социализма можно рассматривать совершенно поразному, но с точки зрения геоэкономической мировой капсистемы — это, безусловно, уничтожение среднего класса в значительной части мира и перекачка средств этого среднего класса в центр капиталистической системы.

Естественно, в этих условиях наступил кризис, прежде всего, прогрессистских идеологий — марксизма и либерализма, которые, так или иначе, определяли высшее образование в последние 100–150–200 лет. Даже если представить, что удастся избежать глобального кризиса, в который мир постепенно вползает, и все пойдет эволюционным путем прогресса в том виде, в каком его рисовали последние 150 лет, никогда не будет. Это миф, это некая схема.

В любом случае высшее образование должно исходить из того, что мы вступаем в период конца не только капиталистической эпохи, но и эпохи, которая началась неолитической революцией, потому что кризис капиталистической системы охватывает и биосферу. Капитализм исчерпал биосферу, индустриальная цивилизация исчерпала биосферу. Поэтому мы оказываемся в чемто похожем, но на другом витке. Кризис верхнего палеолита, то имеющего вдобавок ко всему ядерное оружие, бактериологическое оружие, массу всяких таких вещей.
В этом плане кризис Советского Союза — это не только кризис некой структуры русской истории. Это симптом и начало значительно более серьезного кризиса. Это кризис модели, которой несколько тысячелетий. Здесь получилось по Марксу. У Маркса есть такая фраза: язычник, который страдает от язв христианства. Социалистическая система пострадала первой как слабое звено от целого ряда проблем, от которых страдает капиталистическая система.

В каком состоянии встречает этот кризис наука об обществе, которая питает высшее образование? В кризисном состоянии. Потому что исчезает на наших глазах та реальность, отражением которой была наука об обществе. Если взять тримодальную науку об обществе, которая сформировалась на Западе в середине XIX века, т. е. экономика, социологи и политология, у каждой из них есть свой базовый объект, по поводу которого она сформировалась, т. е. рынок, гражданское общество и политика и государство, то мы сейчас видим. Я проблему рынка сейчас не буду затрагивать, потому что это особый случай. А вот два других момента гражданского общества: политика и политика плюс государство — здесь вещи совершенно очевидные.

Национальное государство истаивает на Западе. Оно перестало быть единственным агентом международных отношений. Гражданское общество превращается в некую административную структуру. То есть исчезает объект исследования. И мы видим формирование совершенно нового общества — общества позднекапиталистического, которое, может быть, станет посткапиталистическим, но в любом случае это будет общество значительно более жесткое, чем капитализм демократической эпохи середины XX века. Общество с дебилизацией масс, общество, где политические фигуры похожи на мелких лавочников. Достаточно посмотреть на нынешних западных лидеров и даже физиоантрополгически и сравнить их с тем, что было 50 лет назад.

Образование играет огромную роль в формировании этого нового позднекапиталистического и посткапиталистического порядка. Помимо того, что образование дает образование, оно в каждой системе выполняет социальную функцию. В нынешней социальной системе, насколько я могу судить, по крайней мере, по США, поскольку я лучше знаю — преподавал там, образовательная система имеет одну простую задачу, двуединую, точнее. Она, вопервых, отсекает от общественного пирога основную массу населения. Вовторых, изымает потенциальных лидеров протеста, давая им возможность делать карьеру в обществе. Образование становится одной из главных социальных арен борьбы за билет в будущее, в новое общество.

Здесь это происходит на совершенно разных уровнях. Ктото из коллег говорил о тестовой системе, о том, что это ужасно. Тестовая система — это не глупость. Тестовая система — это социальная дрессура, потому что здесь человека отучают, не просто отучают ставить проблемы, что самое важное вообще и в социальной и в интеллектуальной практике, здесь человека даже отучают от ответа на вопрос, потому что ему предлагают выбрать из уже готового. То есть тестовая система — вещь не безобидная. Это не ошибка, это не отклонение, это есть некая социальная практика. Не случайно, что в Америке эта практика появилась после событий 1968 г. По крайней мере, Иммануил Валлерстайн рассказывал мне, что истеблишмент высшего образования в США отреагировал на события 1968 г. очень быстро введением тестовой системы и снижением теоретических дисциплин в высшей школе.

С какой еще крупной проблемой мы сталкиваемся в области науки об обществе? Вся наша наука об обществе государствоцентричная. Мир состоял 200 лет из отдельных государств. Ныне эта эпоха уходит. И не случайно, скажем, в Америке появился миросистемный анализ того же Валлерстайна и целый ряд других направлений. Но нашето образование и наша наука сконструированы так, как будто базовым элементом мировой системы остается государство, что не соответствует действительности.

И, наконец, еще одна вещь. Я думаю, все знают работы Пригожина, Нобелевского лауреата по биохимии, и их использование в области социальных наук. Это анализ общества с точки зрения флуктуации, бифуркации. Самое главное здесь заключается в том, что общество рассматривается не сквозь призму равновесных фаз, а сквозь призму неравновесия. Таким образом, общество входит в период системной нестабильности, который продлится, по крайне мере, до конца века при лучшем раскладе. А образование и наука отражают совсем другую реальность и сформированы другой реальностью. То есть здесь фазовое несоответствие. Это, кстати, та же ситуация, в которой оказалась поздняя схоластика в конце XV века. Схоластика не была какойто иррациональной системой. Схоластика была нормальной рациональной системой, только в основе ее лежала не идеология, а религия. Но к концу XV века схоластика оказалась неадекватной той новой системе, которая возникала, и тому кризису длинному XVI века, в который вползала Европа.

Конкретно, в чем наиболее остро проявляются кризисные черты, в которых оказалось высшее образование и наука об обществе? Мы об этом уже говорили. Это тривиальные вещи. Мир меняется быстрее, чем высшее образование и наука могут это зафиксировать. Но печальный для нас факт здесь заключается в следующем. Я работаю в Институте научной информации по общественным наукам. Это одна из моих работ. Я заведую отделом Азии и Африки, потому что по базовой своей специальности я востоковед. И я должен сказать, что по основным гуманитарным спецдисциплинам отрыв среднего преподавателя от современного информпотока — 25–30 лет. Если брать учебники, то отрыв еще больше. Я в своей практике вообще учебниками не пользуюсь, потому что это бессмысленная вещь. Учебники отражают тот мир, который уже ушел и которого уже не будет. Я не против учебников. Но я вообще не уверен, что в нынешней ситуации можно создавать быстро качественные учебники, которые будут адекватны реальности. Хотя, может, я ошибаюсь.

Вторая вещь, о которой хотелось бы сказать. Здесь об этом уже говорил М. П. Карпенко. Высшее образование и вообще образование, как и медицина, кстати, которая ориентируется на средний организм, которого на самом деле нет, высшее образование ориентируется на среднего студента. Это совершенно нормально. Эта нормальная институциональная практика. Вот эта усредненность вполне оправдана для стабильно застойных эпох «Застойных» не в плохом смысле слова. Застой в русской истории — это очень хорошие периоды. Для застойных стабильных эпох она оправдана. И период в СССР, например, 1945–1975 гг. полностью это подтверждает. Однако в переломнопереходные, а также военнореволюционные эпохи усредненные стратегии не срабатывают. Это опять же подтверждается опытом СССР, только уже с 1975 по 1991 г., когда в стране, привыкшей к спокойному ритмичному развитию, не оказалось достаточного количества людей с нестандартным мышлением, адекватных нестандартной и неоднозначной, неодномерной эпохе.

Нынешнее время предъявляет спрос на типы специалистов, которые равноудалены от средних величин и противоположны друг другу. Это специалистуниверсал и специалист–представитель неких уникальных специальностей. Я последнее поясню примером.

Я думаю, некоторые из вас заметили, что со страниц нашей прессы практически исчезла африканская тематика. Ну, казалось бы, Африка — бог с ней. Своих дел хватает. Это не случайная вещь. Дело в том, что сейчас развернулась новая битва за Африку. Она идет под ковром очень тихо. Очень похожа на битву конца XIX века, но только с другим набором участников. Это не Великобритания и Франция, а это США, Китай и ЮАР и плюс транснациональные корпорации. Главная битва развивается на юге Африки. Сейчас очень нужны специалисты, если не с языком зулу, то, по крайней мере, с африканцем и плюс разбирающемся в таких вещах как торговля алмазами, торговля оружием, торговля нефтью, наркотрафик. Таких специалистов системно подготовить невозможно. Но за два года спецподготовки, используя наработки, которые есть в специальных учебных заведениях и которые очень хорошо можно использовать в высшем образовании, можно подготовить. Вот нужны такие специалисты. Или специалисты по Центральной Азии, которые должны знать тюркские языки или таджикский, или форси и хорошо разбираться в проблемах наркотрафика и оружия. То есть это такие уникально комбинированные специальности.

Что касается универсальной специальности, то здесь речь вот о чем идет. Мое поколение, к которому я отношусь, мы уже на своей шкуре испытываем: профессия как нечто целостное уходит в прошлое. Почти все, работающие в интеллектуальной сфере, работают в нескольких проблемных областях. Профессии перетекают одна в другую. Кстати, об этом в свое время очень хорошо писал Фернан Бродель, высказывая, как будет меняться профессия историка. Так меняется профессия не только историка, но и другие профессии.

Никакая система образования ни универсального, ни уникального специалиста не подготовит. Не потому что плохая, она рассчитана на другое. У нее другие задачи. Как мне представляется, здесь не надо пороть горячку и говорить, что нужно вообще поменять систему образования. Ее нужно дополнить поисковыми структурами, в которых ведется исследование и которые это исследование очень быстро претворяют в жизнь.

Последнее, о чем бы я хотел сказать. Здесь уже говорилось о том, что образование у нас начинает превращаться в некую такую узкоспециализированную практику. Я думаю, что это не правильно. Поскольку мир очень быстро меняется. Я вижу по своим студентам и в МГУ, и в РГГУ, насколько они очень часто бывают дезориентированы. Образование должно, безусловно, включать — не нравится мне слово «воспитательную», но некую мировоззренческую функцию оно должно нести. По крайней мере, оно должно давать любому узкому специалисту картину современного мира и то, как меняется этот мир. Это необходимо не только для того, чтобы быть профессионалом в своей области, а просто ориентироваться в социальных условиях, потому что в условиях мира на том переломе, в котором он существует, всегда говорят, что узкий специалист — это плохой специалист, но в данном случае узкий специалист просто окажется никаким специалистом и не сможет себя реализовать ни как специалист в своей узкой области, ни подругому.

Я понимаю, что значительно легче продекларировать то, о чем я говорил, чем это реализовать. Реализовать трудно. Дело в том, что мы вступаем в эпоху очень трудную, очень несистемную эпоху, и это очень, очень надолго.

Нас поддерживают: Строительство загородных домов