Переводы Шекспира и диалог культур (к вопросу о концепции преподавания теории и практики перевода в гуманитарных вузах).

Изучение теории и практики перевода, в частности художественного перевода, актуально для вузовской подготовки переводчиков, редакторов, литературоведов-исследователей, учителей русского языка и литературы, родного, иностранных языков, может стать актуальным и для подготовки историков, культурологов, копирайтеров в сфере рекламы и т. д. (не будем касаться сферы технического, компьютерного перевода). Мы считаем возможным трактовать проблемы теории и практики перевода в ключе проблематики диалога культур. При этом сам подобный диалог рассматриваем не как явление статики культуры, а напротив, как динамическое явление, связанное со сменой поколений, а поэтому трактуемое с учетом данных социологии поколений. 

Что подвигает наших современников снова и снова переводить великих авторов? Зачем раз за разом переводить гениальных поэтов и писателей? Тем более в тех случаях, когда по этой тропе уже прошли талантливые соотечественники. Их переводы Байрона, Гёте, Данте и Гомера признаны хрестоматийными. Стоит ли вступать в творческое соревнование с И. А. Буниным, М. А. Кузминым, М. Л. Лозинским, С. Я. Маршаком, Б. Л. Пастернаком?

Возможно, объяснение того места, которое перевод занимает в нашей современной жизни, кроется в самых глубинных истоках отечественной культуры. Ведь не только русская литература, но и сама славянская письменность началась с переводческой деятельности, точнее, с перевода на церковнославянский язык древнегреческих христианских текстов, сделанных братьями Кириллом и Мефодием на основе созданного ими алфавита. На протяжении тысячелетнего существования русской письменности перевод составлял одну из наиболее значимых форм ее проявления.

С появлением в XVIII веке поэтических переводов Тредиаковского (его перевод романа П. Тальмана «Путешествие на Остров Любви», который включал в себя множество стихов), А. Кантемира («Послания» Горация) и многочисленных переводов Ломоносова с латинского, немецкого, французского языков возникла русская переводческая школа, которая получила разностороннее развитие в «золотой» (пушкинский) век русской поэзии, когда большинство, если не все русские поэты, в той или иной степени являлись переводчиками. Кроме учителей Пушкина — Жуковского и Карамзина, все ближайшие друзья поэта лицеисты Дельвиг и Кюхельбекер, князь Вяземский занимались переводческой деятельностью.

Каковы же были причины подобного увлечения переводческой деятельностью в России? Отсутствие собственной оригинальной национальной темы или недостаточное развитие русской поэтической школы? Самобытность русской поэзии во всем многообразии ее тем, образов и поэтических приемов отразилась в устном народном творчестве, а также древней летописной литературе. Большинство же русских поэтов со времен петровских реформ имели европейское образование, были адептами европейской цивилизации, носителями ее культуры и стремились всевозможными способами пропагандировать общеевропейское наследие. Любовь к европейской литературе вызывала желание и даже необходимость приблизить их подлинники к русскому читателю, причем задача русских поэтов состояла не только в том, чтобы просто перевести произведение иноязычных авторов на родной русский язык (ведь многие русские читатели того времени были достаточно образованы, чтобы насладиться плодами европейского словесного искусства на латинском, французском, немецком, английском и других иностранных языках), а сделать их явлением русского языка, русской литературы. Инокультурные плоды должны были пройти своеобразную культурную адаптацию, чужое должно было стать чем-то узнаваемым, близким, своим.

В процессе освоения «чужого», но не «чуждого» русскому культурному сознанию поэтического материала совершенно особое место занимает такое явление, как переводческая шекспириана России. Она давно переросла масштабы общенационального культурного явления, находящего где-то между фундаментальными исследованиями и литературной модой, затянувшейся на двести с лишним лет. На русский язык Шекспира переводили столько, сколько не переводили ни одного зарубежного писателя ни на один язык мира. По количеству переводов, изданных, например, в 1961–1970 гг., Шекспир не просто лидирует среди классиков зарубежной художественной литературы, а лидирует с большим отрывом. Так, только в указанный период, в СССР было издано 1227 переводов произведений великого английского драматурга.

Как видно, у каждого поколения существует насущная потребность заново переводить шедевры мировой литературы, и это не просто банальное желание «потрепать лавры старикам». Не случайно выдающийся переводчик русской литературы на французский язык Андре Маркович считает такой подход идеальным для развития культуры. Несмотря на то, что в целом подход «тотального пере-перевода» к литературной классике выглядит неосуществимым, в культурной среде все же возникают определенные условия, которые позволяют переводчикам посвоему переосмысливать великие творения прошлого. Каждое новое поколение испытывает дискомфорт, когда обнаруживает необратимость процессов, связанных с быстро меняющимся языком, сталкивается с историческим анахронизмом культурных реалий, устаревшими формами подачи информации. Извечная актуальность великих образцов литературы прошлого, вечная жизненность художественных образов и тем дает возможность для бесконечных интерпретаций классики. И дело даже не в том, что поколение новых переводчиков способно переписать классику на злобу дня, сам процесс такого перевода является формой освоения инокультурных и иноязыковых образцов прошлого.

Любопытно, что «пересмотр» переводов классики актуален не только для нашей, но и для многих других мировых культур. Вполне возможно, это свидетельствует о современных тенденциях образования, когда почти повсеместно в школах и университетах изучают иностранные языки. В любом случае, даже если языки не стали знать лучше, чем сто лет назад, носителей этих знаний стало во много раз больше. Это, как представляется, и определяет нынешнее состояние дел и умонастроение современных переводчиков.

Для того, чтобы стать настоящим переводчиком, недостаточно хорошего владения иностранным языком. Не менее, а в значительной степени даже более важно иметь навыки владения родным языком и поэтические способности. Немаловажным являются знание отечественной литературы, личный энтузиазм, работоспособность, сила воли и любовь к переводимому оригиналу, уважительное отношение к сочинившему его автору. Все это способствует заочному диалогу иноязычных культур и разновременных эпох. И тут дело не столько в творческом фанатизме или раболепном преклонении перед оригиналом, сколько в формировании у переводчика нового идейно-эстетического видения мира, которое возникает в процессе постижения переводчиком художественных открытий автора, его концепции бытия и человека, в соревновательном приближении переводчика к вершинам мастерства.

Далеко не все переводчики способны к конгениальному диалогу с автором, который возникал в переводах Жуковского и Пушкина, а позже Пастернака, Маршака и немногих других. Им удалось создать своего Шекспира — нашего соотечественника, а иногда и современника. По мнению выдающегося исследователя англо-русских литературных связей Ю. Д. Левина, переводчик должен «воссоздать средствами своего языка иноязычное произведение как произведение чужой литературы, переменившее только свое языковое воплощение». Впрочем, если бы, например, Пастернак и Маршак руководствовались только этим подходом, смогли бы они создать того самобытного, оригинального, такого близкого и понятного нам «русского Шекспира»? Думается, что нет.

В статье 1809 года «О басне и баснях Крылова» Жуковский писал: «Переводчик в прозе есть раб; переводчик в стихах — соперник». С его точки зрения, переводчик обязан не просто формально переводить, а творить свое собственное произведение, при возможности создать гораздо более совершенное произведение в сравнении с подлинником. В свое время, характеризуя переводческую деятельность Жуковского, В. Г. Белинский писал: «Жуковский — поэт, а не переводчик: он воссоздает, а не переводит...». Понимание Жуковским переводческих задач было близко Пушкину, который называл переводчиков «почтовыми лошадьми просвещения» (XII, 179), в то время как самого Жуковского назвал «гением перевода» (XIII, 183).

Для Пушкина было характерно ясное творческое и филологическое понимание проблемы перевода. В одной из своих последних заметок Пушкин дал критику «Шатобрианова перевода “Потерянного рая” Мильтона». Вопреки общепринятой традиции перевода, когда «переводчик должен передавать дух, а не букву», Шатобриан переводит Мильтона «слово в слово и объявляет, что подстрочный перевод был бы верьхом его искусства, если б только оный был возможен!» (XII, 137). Таким переводчиком, который не только переводил, но и вдохновлялся и творил сам, и был сам Пушкин. Ему было мало только переводить, его гений требовал большего, он хотел открыть читателю то, что скрыто в чужом замысле. Перевод Пушкина всегда больше, чем изложение или переложение чужого. Это было своего рода сотворчество, самовыражение, попытка творческого соревнования, а само прочтение текста оригинала было своеобразным герменевтическим актом. Такой подход к переводу представляется наиболее оправданным.

Уроки Пушкина по-своему отразились в переводческой деятельности И. А. Бунина. Знание иностранных языков и чуткое понимание природы родного языка помогли Бунину выполнить конгениальные переводы: «Песнь о Гайавате» Лонгфелло (1896), драмы и мистерии Байрона (1904-1909), сонеты Мицкевича, лирика Теннисона («Годивы») и другие опыты, которые несут на себе печать глубочайшего понимания переводимых текстов. Не преувеличивая ценность переводов Бунина, необходимо отметить, что эволюция его переводческого пути была сложной и неоднородной. Юношеские переводы Бунина собранные в томе «Литературного наследия» (№ 84. М., 1973, Наука) демонстрируют нам откровенно вульгарного Ламартина. В семнадцать лет Бунин заблуждался, считая, что в сонете может быть четыре строфы по четыре строки («В размере сладкого сонета»). Его отношение к своим переводам тоже весьма противоречиво. Факсимиле из того же издании показывает перечеркнутый Буниным лист «Полного собрания сочинений» (1915), на котором автор приписал: «Зачеркнутое не вводить в будущее собрание моих сочинений, даже самое полное. Ив. Б., 16 дек., 1952 г., Париж». После 1923 года Бунин написал всего несколько стихотворений, сделал несколько так называемых «скрытых» переводов. В основе стихотворе. Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (грант 07-04-02010а «Принципы воплощения национального сознания в русской советской драматургии»).

Сегодня оценить вклад современных переводчиков нам, возможно, мешает переходность современной цивилизации, но не за горой то время, когда мы с удивлением обнаружим, что кто-то из современных поэтов стал выдающимся толмачом «британского барда» ХХI века.

Представленные здесь размышления — это, несомненно, только небольшой фрагмент в исследовании перевода, который, как нам представляется, получает дополнительное освещение, проясняется благодаря тезаурусному подходу, который направляет мысль в сторону изучения перевода как формы межкультурного диалога. Думается, именно в этом ключе могут прозвучать вузовские курсы по теории и практике перевода, в которых будет осуществлена проблематизация перевода через диалог культур.