Нравственность как веление времени

Жуткий случай произошел недавно в Москве. Две школьницы затащили на чердак свою подругу, связали и ушли. Жертву отыскали уже окоченевшей. Отец погибшей, узнав подробности трагедии, позвонил в дверь квартиры, где жила одна из виновниц, вызвал ее и убил на месте.

Это событие можно оценивать в разных аспектах. Во-первых, в юридическом: имеет ли право любой человек, в первую очередь пострадавший, брать на себя функции закона?. Во-вторых, в социологическом: в любом обществе можно отыскать события такого рода, а иногда даже в виде обычая кровной мести. В-третьих, в психологическом – какие терзания может испытывать отец жертвы или родители убитой девочки, проклиная все случившееся. И, наконец, в нравственном допустимо ли оценивать жизнь как копейку, прибегая к высшей каре? 

Соседи долго обсуждали происшествие. Где предел, за которым человек должен остановиться, одуматься? Мнения, понятно, не во всем совпадали. Но многие настаивали на том, что отец прав. Здесь мы сталкиваемся с новой сферой общественной жизни – с регулированием поступков, отношений с другими людьми.

Если человек, обороняясь, нанес преступнику урон или случайно убил его, общество не может карать обороняющегося как злонамеренного душегуба. Но в условиях, когда правоохранительные органы бездействуют, а христианская мораль вытравлена, сколь соблазнительной выглядит идея самосуда! (Вспомним хотя бы фильм «Ворошиловский стрелок»). Меня хотели убить, но опередил злоумышленника. Он преступил дозволенные пределы – преступлю и я. Люди другого племени хотят искоренить меня – не стану медлить с упреждающим кровопролитием. Знакомый сценарий? Однако бережным отношением к жизни, к стабильному порядку здесь и не пахнет.

Разве нельзя построить человеческую жизнь по нравственным законам? Неужели великие моральные заповеди существуют только как красивые речения, а на деле человечество не может жить без убийств, кровопролития, греха? Тогда логично отречься от одухотворяющих истин, от нравственных предписаний. Живите, люди, как умеете…

Убивайте, воруйте, вязните в грехе… Но разве это не путь к самоубийству? Стоит только провозгласить – «убий!», и человечество кончит свое существование в крови.

Есть на чем поразмыслить – не так ли? Впрочем, мы не первые. Люди давно задумались над этими вопросами. Читаем у Соломона Мудрого, царя Израиля и Иудеи: «Есть пути, которые кажутся человеку прямыми, но конец их путь к смерти». Свобода ставит каждого из нас перед выбором, потому что основана на нравственном законе, а не игре страстей…
Сначала в человеческом сознании возникло представление о том, что заслуживает одобрения, а что порицания. Норма (от лат. norma – правило, образец) – предписание, образец поведения или действия, мера заключения о чем-либо и мера оценки. Норма и закон – это не одно и то же. Норма выражает то, что существует или должно существовать во всех без исключения случаях. Закон более конкретен. Он говорит лишь

о существующем и происходящем. Это предписание относительно того, как должен вести себя человек в обществе, которое уже имеет конкретное законодательство.
Отец девочки, который расправился с ее убийцей, может быть осужден с точки зрения нормы. Мы говорим о том, что убийство – это всегда грех, преступление против жизни. Но это человека можно судить и по закону. В этом случае судьи примут во внимание состояние отца, его горе, его трагедию. Они определят меру наказания не по совести только, а по закону, который позволяет конкретно разобрать мотивы преступления, обстоятельства и его следствия.

Маленькая трагедия Пушкина «Каменный гость» завершается горьким возгласом: «Ужасный век, ужасные сердца!». И в самом деле, есть от чего содрогнуться. Сын поднимает руку на отца. Угодничество заглядывает в чужие очи, вычитывая в них безжалостную волю. Люди готовы служить богатства, «как алжирский раб, как пес цепной». Страшное, не ведающее милосердия корыстолюбие. Сердце, обросшее мохом. Распад человеческого достоинства.

Какой же век оказался ужасным? Тот средневековый, с турнирами? Или последующий, вписавший в историю жуткие страницы первоначального накопления? А истребление целых народов – негров, индейцев, арабов, сопутствующее эпохе колонизации. А может быть, «ужасные сердца» это про минувший век? Ведь это люди ХХ столетия, взметнули к небу грибовидное облако. Они довели исстрадавшуюся природу до кровоточащих ран. Это нам в глаза смотрим обнаженная женщина из документального фильма Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм» о зверствах нацистов. Святая прошлого столетия, она прикрывает груди руками перед мигом казни.

А что если это про нас, людей начавшегося тысячелетия? Уже появилась книга американских социологов Элвина и Хейди Тоффлеров «Война и антивойна». На протяжении истории войны постоянно сопровождали человечество. Ратники, витязи, рыцари, стрельцы, янычары, генералы и «простые солдаты» шествуют военным парадом перед нами. Не откажется человечество от истребительной бойни вообще? Такой вопрос, по существу, не обсуждается. Речь в книге идет только о том, что надо учесть новые реальности и воевать с использованием ультрасовременных военных и идеологических средств. Не следует морализировать по поводу войны. Кому нужна эта гуманистическая риторика. Давайте поближе познакомимся с новейшими военными доктринами, «индустрией истребления», возможностями опережения противника.

Но в книге можно усмотреть еще один парадокс. Написанная с радикальных и современных позиций, она стремительно отстает от реальной жизни. Рассказывая о древних попытках людей оградить детей от войны, они еще не знают, что в Беслане террористы станут расстреливать бегущих детей. Устрашая нас боснийским мальчиком, которому взрывом оторвало пол-лица, авторы вряд ли могли предположить, что заложники в школе получат массовые увечья. А у входа в школу еще долго будут стоять откупоренные бутылки с водой, напоминая об адских мучениях.

Неужели мы отступили от вековечных святынь? Может быть, представления о нравственности и ее значимости надо восстанавливать медленно, кропотливо. С той же въедливостью, с какой писал об окружении С. Маршак:

Вот это стол. На нем едят.
Вот это стул. На нем сидят.

Не случайно один из современных публицистов пишет о том, что надо обучать людей морали с азов. Может быть, следует говорить им: «Это мама. Ее надо любить», «Это собака. Ее нельзя мучить», «А это человеческая жизнь, она бесценна».

В июле 1999 года два доктора физико-математических наук объявили в «Независимой газете», что науку движет эксперимент, а не моральное предписание. Если нет возможности измерить, просчитать, разглядеть, то нечего и теоретизировать. Научная методология, утверждали авторы, основана на проверках и перепроверках результатов, тщательном анализе условий и постановки экспериментов. Все это отшлифовало научный подход и превратило физику и другие «точные» науки в универсальный инструмент познания мира.

Авторы вразумляют: научное высказывание любого физика проходит многократную проверку... А философы (во главе с Сократом) способны только задержать развитие науки. «Древние греки, — пишут авторы, много внимания посвятившие философии, — всегда начинали с ответа на вопрос «а что это такое?». Они не позволяли себе сделать следующий шаг, пока не будет определен предмет исследования. Поэтому они успешно занимались геометрией и математикой, но на много сотен лет затормозили развитие физики. У них были гениальные догадки, но они могли бы продвинуться значительно дальше, если бы не ложная методологическая установка — философия впереди физики».

Бедные, наивные греки! Вместо того чтобы измерять массу и заряд, они мучительно размышляли над тем, а что это такое? Поздно, поздно, оказывается, спохватились эллины. Если бы древние греки, оставив свою любовь к мудрости, собирали минералы, дробя, разогревая или охлаждая их, если бы они занимались только опытами, наука как специфическая форма постижения реальности вообще не появилась бы.

В мифологическом мышлении пространство и время никогда не рассматриваются как чистые и пустые формы. Потребовалась огромная сила умозрения, чтобы Вселенная оказалась схваченной единым взглядом, чтобы родилось теоретическое представление о времени и пространстве, на котором зиждется физика. Ничто в мире, согласно Гераклиту, не может превысить своей меры, а мера эта — пространственные и временные ограничения. Опытные знания накапливались во многих древних культурах, в том числе и восточных. Но наука как феномен возникла лишь в строго определенной точке культурного поля. Именно там, где обнаружили беспокойство духа, универсальное умозрение.

Древним людям предстояло выработать представление о пространстве. В условиях жизни первобытного общества мы вряд ли сможем обнаружить какие-либо следы абстрактного пространства. Пространство первобытного человека — это пространство действия; а действие концентрируется вокруг его непосредственных практических потребностей и интересов. «С точки зрения первобытной культуры, — писал философ Э. Кассирер, — и в самом деле кажется неразрешимой задача сделать тот решающий шаг, который только и может привести нас от пространства действия к теоретическому, или научному, помимо пространства — к пространству геометрии. В нем исчезают все конкретные различия нашего непосредственного чувственного опыта».

Прежде чем приступить к опытной экспертизе, древние греки должны были вооружиться некоей догадкой. Не так ли в голове Демокрита появилась идея о том, что, вероятно, все многообразные предметы окружающего мира состоят из мельчайших неделимых частиц? Эта интуиция как раз и дала исток химии и физики. Поиск «кирпичиков» мироздания и открыл возможности для разносторонних экспериментов.

Все это вовсе не означает, что у древних греков, как сообщают нам авторы, была ложная методологическая установка — философия впереди физики. Напомним ученым мужам, что философия, она же, по определению учеников Аристотеля, «метафизика», это как раз то, что «после физики». Античная философия дала человечеству не просто ряд «гениальных догадок». Она нарисовала общий план мироздания, наметила пути его постижения, разработала общие и частные категории, которые позволили науке сделать колоссальный рывок в познании универсума. Например, философия отличный от науки способ мышления, погружения в тайны мира. Человек философствует, потому что он зача  рован этой страстью. В ней он выражает самого себя. Человек делает это для собственного удовольствия, для самовыражения, ибо он рожден философом.

Но главное его мучают нравственные вопросы. За движением звезд угадывается какая-то божественная установка. Поступок человека вызван его пониманием глубинных связей между людьми. Сократ просил своих друзей привести примеры мужества, чтобы выяснить, что это такое. К примеру, герои долго защищают осажденную крепость, чтобы она не досталась врагу. Разве это не мужество? Нет, — возражает Сократ. Подвиг, конечно, добрый поступок. Но ведь мы не знаем, что переживают защитники крепости. Может быть, они стоят у стен крепости, пребывают в панике. А ведь мужество — это, прежде всего, состояние духа. А те, кто определяет мужество через стойкость, ничего не говорят нам о переживаниях героев. Они стоят на смерть, но по какой причине? Что ими движет?

Может быть, точнее определить мужество через мудрость? Нет, отвечал Сократ, мудрость — это знание опасного. А мужество проявляется в поступке, а не в знании.
Возьмем такой пример. Солдат бросился навстречу опасности и, рискуя жизнью, совершил подвиг. Но нам небезразлично, каковы были мотивы его поступка. Возможно, это честолюбивый человек. Он бросился в атаку, чтобы привлечь внимание к своему геройству. А может быть, он и вовсе не осознавал опасности. Бросился, даже не понимая угрозы для жизни. А еще возможно: солдату жизнь не дорога, и он сам ищет погибели.

Оказывается, мужество — непростое качество. Герой только тогда бесстрашен, когда он осознает опасность, имеет ясные цели, связанные вовсе не с желанием собственной гибели, а с тем, чтобы одолеть врага, спасти жизнь других солдат. Размышляя о человеке, о знании, мужестве и других его добродетелях, Сократ не хочет упрощений, поверхностных суждений. Он пытается обсудить все тонкости человеческого поведения. Конечно, это поучительный урок для нас.

Однако отчего это древние столь равнодушны к практическому знанию и столь щепетильны по отношению к знанию нравственному? Ответ ясен: они считают, что практическое знание, не выверенное моралью, оказывается бесплодным. В новых учебных стандартах постоянно повторяется фраза: «Ученик должен знать...». Но разве задача образования сводится только к тому, чтобы превратить обучаемого в «перевернутую библиотеку». Человек может стать человеком только через воспитание. Задача школы — шлифовать интеллект, развить умения, пробудить нравственное чувство.

Отчего же все это подменено в современном образовании доктринальным натаскиванием, зубрежкой, нравственным безразличием? Должен ли школьник знать законы? Ну, кто же спорит? Разумеется. Однако в каких пределах? Если несовершеннолетнего мальчика милиционер пытается отвести в участок, мальчик имеет право требовать, чтобы вызвали родителей: ведь он несовершеннолетний. Но следует ли изучать правоведение в полном объеме, запоминать статьи уголовного или административного кодекса? Здесь скрыто присутствует такая мысль: чем больше будет знаний, тем меньше будет преступлений....

Но, может быть, именно правоведение призвано пробудить в школьнике нравственное чувство? Нет, эта дисциплина меньше всего подходит для этой цели. Приведу пример из личной педагогической практики. Я рассказываю студентам-юристам, как создается социологическая модель. Один из них прерывает меня: «Варвара Клементьевна, вы ведь знаете, что все это делается с обманом, подтасовывается»...

Да, — отвечаю, — многие социологи выполняют неблаговидный социальный заказ. Но ведь я рассказываю вам о том, что такое социология как наука, каковы ее методы. Если кто-то игнорирует их, тем хуже для таких социологов.

Мне все равно, — возражает мне будущий юрист, — обходить ли закон или защищать его. Лишь бы больше платили.

Вы первый станете заложником такого цинизма... Ведь если так будут думать будущие юристы, в России некому будет защищать закон. Но ведь и вы окажетесь поживой беззакония...
Тот, кто выучил законы, еще не стал их знатоком или поборником. В нем еще нужно пробудить нравственное чувство.

Но в современных стандартах такой подход не заложен. Можно сказать: ну пусть будет хоть знающее поколение, пусть выйдут в большую жизнь не инфантильные неумехи, а люди, способные влиться в мир социума. Но так ли это? Ведь Сократ вообще мог не толковать про добродетель, а рассуждать про то, как обрабатывать листовой металл. А он изо всех сил прорывается к глубинному пониманию человеческой добродетели. Не досужее ли это дело? Опыт веков показал: нет. Писать сегодня о нравственном измерении науки — означает говорить банальности.

Этика – основа культуры. Но она является базой и для человеческого поведения. Нравственные ориентиры рождают достойную и счастливую жизнь. Еще в Х1Х в. психиатры обратили внимание на то, что нравственные люди не подвержены психозам. Душевные заболевания удел безнравственных индивидов.

Этика тесно связана с философским постижением человека. Эта мысль хорошо обоснована в работе американского психолога и моралиста Эриха Фромма (1900-1980) в его работе «Психоанализ и этика». Он показал, что источник норм нравственного поведения следует искать в самой природе человека, что моральные нормы основаны на врожденных качествах человека17. Фромм исходил из того, что именно нарушение моральных норм приводит к эмоциональному и психическому распаду. А с другой стороны, структура характер зрелой личности сама является источником добра. «Зло» же при этом можно рассматривать как равнодушие к самому себе и саморазрушение. Не самоотречение и не эгоизм, а любовь к себе, не отрицание индивидуальности, а утверждение подлинной человеческой самости – вот ценности этики.

Этику можно рассматривать «искусство жить», которое основано на философском постижении человека., его неповторимости. Удивительный факт: философы, писатели, ученые безоговорочно считают человека уникальным творением Вселенной. Еще более поразительно, что этот факт воспринимается как очевидный. Разумеется, мы готовы порассуждать о том, что в человеке особенно необыкновенно: природная плоть, разум, душа, творческий дух… Но что человек неповторим и царственен, это понятно даже всем…

Проблема представляется предельно ясной: нет на Земле существа, которое могло бы сравниться с человеком. Мы все устали повторять, что каждый человек самобытен, неповторим. Однако уникальность оказывается для нас проблематичной, как только мы сталкиваемся с нестандартным поведением. Вот и мне сказали: «Хороший ты парень, только постарайся быть как все…».
Перелистываю страницы философских сочинений. Какие безупречные комплименты делаются человеку – «венец природы»», «мыслящий тростник», «человек-умелец»… Мудрецы словно состязаются в том, чтобы ухватить и выразить главенствующий штрих человеческой незаурядности.

Впрочем, нет. Вот чьи-то строчки, облитые скепсисом. Это мучается Гамлет из трагедии Шекспира. Но что он там произносит? «Какое чудо человек! Как благородно рассуждает! С какими безграничными способностями! Как точен и поразителен по складу и движениям! В поступках как близок к ангелу! В воззрениях как близок к Богу! Краса
Вселенной! Венец всего живущего». Принц знает, какие низкие и подлые люди ступают по датской земле. Но человек, как ни крути, все-таки чудо…

На каком основании человек объявил себя уникальным созданием? Откуда такое высокомерие? Это он-то, явивший страшные лики безумия, растерзавший земное лоно, готовый обречь все живое на испепеление? Может быть, потому, что человек обладает даром речи, а бессловесные твари не могут рассказать о своем великолепии.
Но вот, слава Богу, отыскались строчки, продиктованные самоиронией. Повесть американского фантаста Роберта Шекли «Обмен Разумов». Помните? Человек путешествует по вселенной в чужих телесных облачениях. И вот на его жизненном пути – женщина:

«Марвин заметил, что она красива. Миниатюрная, ему едва по грудь, но сложена безукоризненно. Брюшко подобно точеному цилиндру, гордая головка наклонена к телу под углом пять градусов (от такого наклона щемило на сердце). Черты лица совершенны, начиная от малых шишечек на лбу и кончая квадратной челюстью. Два яйцеклада скромно прикрывает белый атласный шарф покроя «принцесс», обнажая лишь соблазнительную полоску зеленой кожи. Ножки в оранжевых обмотках, подчеркивающих гибкие сегменты суставов».

Оказывается, можно смущаться, глядя на сморщенную шишечку, и сходить с ума от высоких яйцекладов. Но ведь это совсем не про человека. Да, человек не похож на панцирную черепаху, белокрылую чайку или саблезубого тигра. Но разве каждое живое существо, украшающее планету, не отличается оригинальностью, неповторимостью природного проекта? Весь тварный мир отмечен печатью самобытности. Получается парадокс: «Самый равный среди равных…» Человек, стало быть, самый уникальный среди уникальных…

Человек как существо не имеет аналогов в природе. По мнению крупнейшего немецкого психиатра Карла Ясперса, очень сомнительно, чтобы животные были подвержены душевным заболеваниям. Человек уникален. Он привнес в мир некий элемент, чуждый животному миру. Но в чем заключается этот элемент, все еще не вполне ясно. Человек родился в природе, а живет в обществе. У него есть инстинкты, но есть и культурные нормы. Он обладает сознанием, но большинство его психических процессов таятся в бессознательном. Человек – один из видов животных, но он обладает разумом. Это необыкновенный дар. Человек может вызвать в своем воображении давно ушедшие миры, способен с предельным погружением войти в сферу собственных мыслей и критически воспринять их. Человек может рассуждать, познавать и оценивать, выстраивать стройную последовательность умозаключений. В своей жизни люди не только доверяются инстинкту, но и могут поступать сознательно. Иначе говоря, сознание – это поразительная, победоносная сила человека.

Разум есть способность понимания и осмысления. Это деятельность человеческого духа, направленная на познание. С помощью разума постигается универсальная связь вещей. Возможно, именно этот благословенный дар выделяет нас из остальной природы. Поэт Игорь Шкляревский написал такие строчки:

И над натурой нашей звероликой
Всепониманье возвышает нас…

Человек отличается от животных способностью использовать тело в экспрессивных (выразительных) целях. Но разве животные не обладают грацией? Разумеется, обладают, но человек может выразить с помощью тела множества различных эмоций, особенно в танце, в мимическом действии. Человеческое тело обладает поразительной пластичностью. Его можно преобразить, пользуясь упражнениями, спортивными снарядами. Животные, в отличие от человека, не смеются и не плачут, а сообразительность обезьян – это не разум в полном смысле слова, а всего лишь высокоразвитое внимание, которое у человека служит лишь предварительным условием способности мыслить.

Способность человека повсюду ощущать свою конечную природу и его постоянная неудовлетворенность ею указывают на возможности, скрытые в его природе. Человеку знакомо глубокое удовлетворение, источником которого служит опыт постижения мира, общение с природой, познание космоса, обнаружение истинной природы вещей.

Человек – это открытая возможность. Он не завершен и не может быть завершен. Поэтому человек всегда больше того, что он осуществил и не равен тому, что он осуществил. Всякое знание о человеке – это частное знание. Оно указывает на одну из бесконечного множества проявлений «человеческого». Любое знание о человеке зыбко и неокончательно. Ни одного человека нельзя рассмотреть полностью со всех сторон. Живя в мире, человек пребывает в поиске и терпит крушения, обретая благодаря этому единство. Он осознает свое истинное начало и подлинное предназначение.